Фугас - Сергей Герман

После выпитых двух бутылок порешили вместе снова ехать в Чечню, там настоящие мужики… Завтра.

А пока решили проехать на вокзал и заглянуть в кафе «Кавказ». Смышляев сказал, что это кафе держат кавказцы и там вечерами собираются недобитые боевики. Им стало легко от принятого решения, и они выпили еще… Смышляев прихватил с собой гранату.

Кафе «Кавказ» держали не чеченцы, а армянин Самвел Меликстян. Это был полный представительный мужчина с большой золотой печаткой на пальце. Самвел был женат. У него пятеро детей. Самвел воспитывал их по армянским законам.

— Дети для армянского мужчины — это святое, — говорил он. — Ты можешь изменять жене, иметь двух или трех любовниц, но ты никогда не должен забывать своих детей. Армянин, бросивший семью и не помогающий детям, это позор.

Сегодня кафе было закрыто на спецобслуживание. Старшему сыну Гарику исполнилось четырнадцать лет. Ребятам, которые пришли в кафе, было лет по тринадцать-пятнадцать. Это были одноклассники, мальчики, девочки… Одна девочка из музыкальной школы. У Элины были черные волосы, зеленые глаза и необычная фамилия — Россолимо. Она была гречанка из Крыма, но любила говорить, что ее предки из Италии.

Девочки крутились около зеркала. Мальчики переговаривались грубыми голосами и безостановочно ходили в туалет курить. Гарик — толстый, смуглый, в галстуке-бабочке — сидел во главе стола и громко стучал по бокалу столовым ножом.

— Друзья мои, прошу всех к столу. Сейчас будет тост.

Столы были заставлены вазами с цветами, зеленью, блюдами национальной кухни — путук в горшочках, чанахи, хачапури, обязательные шашлыки.

Женька в это время грузил в тачку мешок с рисом.

Раздался звонок в дверь. Самвел, чертыхаясь вполголоса, закричал:

— Закрыто! У нас спецобслуживание. — Приоткрыл дверь.

У порога стояли двое мужчин.

— Всем предъявить документы! Милиция.

— Какая милиция-полиция, дорогой? У нас спецобслуживание, дети… день рождения.

— Ты что, не понял меня? Какие, на хрен, дети! Тот жирный тоже ребенок? Ну-ка, руки в гору!

Мирошниченко ухватил Гарика за руку, стал выкручивать ее приемом. Самвел бросился на защиту сына. Схватил Мирошниченко за грудки, и они упали на пол, покатились, опрокидывая столы и стулья.

Прапорщик Смышляев выхватил гранату. Девочки завизжали.

Услышав шум драки и крики, Женька выглянул из подсобки. Увидел забившихся в угол людей, какого-то человека с гранатой в руках перед собой.

Что было сил ударил его по голове стеклянной бутылкой с минеральной водой. В это время Самвел, сидя верхом на Мирошниченко, стянул со стола скатерть и ударил Мирошниченко по голове каким-то блюдом.

Женька осмотрел упавшую гранату. Чека была на месте. Накрыл ее толстой эмалированной кастрюлей. Бросил Самвелу:

— Гранату не трогай. Отдашь ее ментам, иначе у тебя будут проблемы.

Похлопал по карманам лежавшего Смышляева. Из нагрудного вытащил удостоверение, отпускной билет. Хмыкнул.

— Проблемы будут обязательно. Это менты. Хоть и пьяные. Звони 02… А я пойду.

Самвел запричитал:

— Спасибо, брат, дай бог тебе здоровья. Спас детей, тебе это зачтется. Что я могу для тебя сделать?

— Дай денег, немного… И постарайся про меня ничего не рассказывать, хотя бы сегодня.

Стараясь не бежать, двинулся к железнодорожным путям, на которых стояли товарные вагоны.

Отъехав от города, утром на рынке он купил новенький камуфляж и электричками двинулся в сторону Моздока. Через два дня Женька был уже в Чечне.

В клетке для задержанных на полу спал Мирошниченко. Ему снился убитый прапорщик Голенков. Он укоризненно качал головой и говорил, вот ты проявил беспечность, а меня убили!

А потом он неожиданно вновь увидел, как задержали они на блоке ржавые «Жигули» с двумя чеченцами в камуфляже и с оружием. Парни показали удостоверения чеченской милиции. Надо было бы их отпустить. Но старшему на блоке не понравилось, что чехи ведут себя слишком дерзко. Будто это не Россия в Чечню вошла наводить конституционный порядок, а, наоборот, Чечня наводит порядок в России. Тогда и вызвали по рации подкрепление. Через десять минут примчались два бэтээра, бойцы скрутили задержанных, натянули им на голову мешки и умчались. А на следующий день поднялся переполох до небес. Пропали задержанные чеченцы. На джипах приезжали крутые чеченские мужики, все обвешанные оружием. Заходили на блок нагло, как к себе домой. Разговаривали, как допрашивали. И странно, робел Мирошниченко в разговоре с ними. А потом прошел слух, что нашли ту машину, а в ней обгоревшие трупы. Парни те оказались родственниками очень больших людей в чеченской администрации и тех, кто шастает по горам.

Родственники поклялись найти и кровно отомстить убийцам. Ровно через неделю у Мирошниченко закончился срок командировки, и он вернулся в родной УВД. А еще через неделю ребят, с которыми он на блоке был, расстреляли в городе.

И страшно было Мирошниченко во сне. Как жить теперь в своей стране?

Здесь же, в клетке, с перебинтованной головой храпел Смышляев.

Однажды вечером Ахмад-Хаджи вместе с Аликом и Андреем уехали в соседнее село. Ночью в Женькину коморку пришла Марьям. Она погасила свет, разделась в темноте. Ее горячие соски, выпроставшиеся из-под лифчика, твердо упирались ему в грудь, и он пугался. Такое с ним было в первый раз: женское тело, горячий бархатный живот, жесткие завитки волос… Неземное блаженство…

Потом, незаметно для себя, тесно прижавшись друг другу, они провалились в сон… Ему и ей приснились одинаковые сны.

…Лето с короткими обжигающими дождями… Затем густо и лениво наплывал запах осени, холодной осенней свежести и печали. А потом приходило чувство опасности и страха, карабкающееся холодным пауком на вершину всех сновидений, распугивая нестерпимо ласковое тепло, тревожа блаженное онемение и такую счастливую и доверчивую слепоту. По каждому движению, по нарочитой случайности, а на самом деле прямой целенаправленности блуждающих касаний как бы спящих рук они оба понимали, что проснулись, но какое-то время не подавали виду. Потом Марьям поднялась, отвернувшись к стене, спешно оделась.

— Это было первый и последний раз, Женя. Считай, что это благодарность за сына. Больше такого не будет, иначе убьют тебя и меня. Запомни это.

Через несколько дней приехал Ризван.

После ужина они сидели на нагретых солнцем камнях, и Ризван говорил Женьке:

— Так получилось, что ты живешь в моей семье. А я уже много лет живу в Москве. У меня свой бизнес, семья. Почему я стал воевать? Просто приехал из Москвы в Грозный и увидел бомбежку. Русский летчик сбросил бомбу на школу. Я видел, как плакали люди, которые собирали то, что осталось от их детей. Как они проклинали этого летчика, и Ельцина, и Грачева. С того дня я дал себе слово, что ни одного летчика не оставлю в живых. Каждую весну я еду в Чечню и воюю здесь за свой народ, за погибших детей.

Когда умирают русские, это называется «потери» — или еще говорят «погибли». Когда умирают чеченцы, они называют это «уничтожены». Потому что чеченцы — враги. Я тоже чеченец — значит, враг. И когда я умру, они назовут это «уничтожен».

Виноваты в том, что случилось со всеми нами, не русские и не чеченцы. По большому счету и мы, и вы похожи, мы одинаково любим, ненавидим и умираем. Ты попал в мой дом не по собственной воле, да и я не звал тебя в Чечню. Но за это время у нас было очень много такого, что связало нас кровью. И ты стал близким человеком для нашей семьи, поэтому очень прошу, присмотри за моими близкими. Будь мужчиной, а я тебя не забуду.

Переговорив с Ахметом и Марьям, он забрал Алика и уехал с ним в Москву. У Ризвана в столице был свой бизнес, мальчику нужно было идти в школу. Старый Ахмет болел. Марьям и Женька остались вместе с ним.

Однажды, уже под утро, приполз раненый Аслан. В зеленке его внедорожник поджидала засада. Автоматная очередь снесла водителю голову. Телохранитель Иса успел перехватить руль, и вильнувший было тяжелый джип на пробитых прополз еще несколько метров по дороге, пока с правой стороны ему не влепили следующую очередь в бок. Пуля пробила Аслану плечо, грудь и повредила легкое. Иса крикнул:

— Уходи, Аслан, я задержу их здесь.

Аслан вывалился из машины и, прижимая к себе левой рукой сумку с деньгами, пополз между деревьями.

Пока шла перестрелка, он смог уйти на несколько километров в глубь зеленки. Его не преследовали. Может быть, решили, что далеко не уйдет, или побоялись нарваться ночью на растяжку.

Теряющий сознание от боли Аслан левой рукой достал из кармана разгрузки промедол, как мог, замотал раны бинтом.

Под корнями дерева в излучине ручья он спрятал сумку.

Всю оставшуюся ночь пробирался домой, сжимая левой рукой заряженный ПСМ. Под утро силы почти оставили его, и он уже полз.