Живи за двоих - Владимир Вишняков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мы сейчас стоим в одной маленькой белорусской деревушке. Поддерживать порядок здесь крайне сложно. Местный староста даже под угрозой смерти отказался подчиниться. Когда перед ним щёлкнул затвор пистолета — он смеялся, как безумный… Именно тогда я впервые усомнился в том, что мы правильно поступили, вторгнувшись в Россию. Нет, милая Марта, я верю в гений фюрера, но… Но я сомневаюсь…»
От письма капитана Тауба отвлёк стук в дверь. Ульрих торопливо сложил лист бумаги вдвое и положил неоконченное письмо в ящик стола.
— Войдите.
Дверь избы со скрипом открылась и в помещение вошла высокая женщина в тёмно-серой форме вспомогательных служб СС. Белокурая голубоглазая медичка подняла правую руку в приветствии:
— Хайль Гитлер!
— Хайль Гитлер, — ответил капитан Тауб. — Отряд гауптштурмфюрера Краузе уже в деревне, фрау?
— Никак нет, герр капитан, — учтиво произнесла эсэсовка. — Позвольте представиться: оберхельферин Грета Шварцман, медицинская служба. Я и пятеро моих подчинённых прибыли в деревню ранее корпуса Краузе.
На лице Тауба отразилось удивление.
— Присаживайтесь, фрау Шварцман. Кое-что припоминаю. Если не ошибаюсь, вы уже приезжали в эту деревню несколько дней назад с командой своих медиков. Я в тот день выезжал в штаб фронта, потому мы разминулись. Так с какой целью вы и ваши люди прибыли в деревню, фрау?
Женщина села за рабочий стол напротив Тауба.
— У нас достаточно специфическая задача, герр капитан. Наши передовые части на линии фронта терпят большой урон. В том числе много раненых с большой потерей крови. Доноров не хватает.
— И вы планируете найти этих доноров здесь? Хотите принудить русских сдавать кровь для солдат Рейха? — задумчиво спросил Тауб. — Видите ли, ситуация в деревне нестабильна. Если ещё и принудить жителей к сдаче крови…
— Мы возьмём кровь у тех, кого можно особо и не спрашивать, — ответила, недобро усмехнувшись, Шварцман. — У детей.
Тауб снял очки и с сомнением взглянул на медичку:
— Считаете это необходимым, фрау?
— Разумеется, — уверенно ответила нацистка. — Это приказ, который мне надлежит выполнять. Если у вас есть основания мне не доверять, герр Тауб, вы можете связаться с Краузе, он подтвердит…
— Нет, — учтиво перебил собеседницу офицер, надевая круглые очки, — нет, фрау. В этом нет необходимости. Выполняйте ваш приказ.
— Благодарю, герр капитан, — немка встала и сделала пару шагов в сторону выхода.
— Постойте, фрау Шварцман, — остановил её Тауб. — В чём именно будет состоять ваша деятельность?
— Для начала мы обследуем местных детей семи-одиннадцати лет на группу крови. Лица с первой группой крови — универсальные доноры, то есть их кровь подходит для переливания всем людям, с любой групповой принадлежностью. Детей с первой группой мы и отберём для взятия крови.
— Понятно, — задумчиво произнёс капитан. — Ещё один вопрос, фрау Грета. Много ли крови можно взять у ребёнка? Я не медик, конечно, но… У ребёнка крови, кажется, не так уж много, чтобы…
Стоящая у двери женщина в серой униформе холодно улыбнулась:
— Обычно мы забираем всю кровь. До последней капли. Пусть хотя бы так эти люди второго сорта послужат великому Рейху.
Сегодня уроки Александра Георгиевича проходили в присутствии младшего немецкого офицера — штабс-ефрейтора. В начале первого урока широколицый усатый немец принёс небольшой портрет какого-то незнакомого детям человека с маленькими усиками и зачёсанными налево жидкими волосами. Солдат встал на стул и повесил портрет на гвоздь над классной доской.
— Переведи своим поросятам: это Адольф Гитлер, наш фюрер, — сказал штабс-ефрейтор учителю, с гордой улыбкой тыкая пальцем в изображение. — Пусть знают, кто принёс им свободу!
Только после этого немец разрешил начать урок.
Александр Георгиевич старался вести занятия с ребятами как раньше, но это было трудно: немецкий надзиратель постоянно сидел на стуле у входа в класс, положив ноги в сапогах на первую парту и что-то нажёвывая. Потом штабс-ефрейтор раздобыл ещё и полбутылки самогона.
На середине третьего урока захмелевший фашист заявил, что ему надоели занятия.
— Какая у вас тут скукотища! А ну-ка, герр учитель, пусть твои щенки сделают что-нибудь стоящее… Во! — Немец сбросил ноги в сапогах на пол и встал. — Пусть они хором повторяют: «Я люблю Германию». Ну, щенки, давайте хором: «Я люблю Германию», «Я люблю Германию»!
Не желая перечить пьяному фашисту, Александр Георгиевич решил выполнить его прихоть.
— Ребята, повторяйте все вместе: «Ихь либе Дойчланд»…
— Ихь либе Дойчланд, — хором произнесли дети.
— Ещё давай! — крикнул по-немецки штабс-ефрейтор. — Громче!
Дети ещё несколько раз повторили непонятную для них фразу. Немец рассмеялся, размахивая руками как дирижёр.
— У меня собственный хор поросят! Ха-ха! Ха-ха…
Потом улыбка вдруг исчезла с его пьяной физиономии. Очевидно, штабс-ефрейтор увидел, что бутылка с самогоном опустела.
— Всё равно скучно с вами… Я сейчас… Ждать меня здесь!.. Хор поросят… Чёрт бы вас…
Фашист, шатаясь, вышел из класса. Дети молчали.
— Спокойно, ребята, — попытался успокоить учеников Александр. — Он не будет тут всё время. Ничего страшного не случится…
Неожиданно Витя, сидевший за третьей партой, встал со своего места и подошёл к доске.
— Витя… — непонимающе произнёс учитель.
Белобрысый мальчишка быстро встал на стоявший перед классной доской стул и сорвал портрет Гитлера со стены. Фотография фюрера в простой рамке упала на пол.
— Витя! Нет! — крикнул учитель, поднимая портрет с пола.
Александр снял мальчика со стула, встал на стул сам и быстро повесил рамку на гвоздь. Но учитель не сразу заметил, что при падении из рамки выпало и разбилось стекло…
Дверь распахнулась и в класс ввалился пьяный штабс-ефрейтор с полной бутылкой самогона в руке. Наступив сапогом на осколки стекла, немец поднял голову и посмотрел на портрет Гитлера.
— Вы чего — уронили?! — нахмурился усатый фашист, ставя бутылку на пол. — Ну, сейчас… Уронить фюрера… Я сейчас позову обер-лейтенанта! Он вам покажет… покажет!.. Стадо свиней!
Немец снова вышел.
Александр Георгиевич опустился на корточки перед учеником и крепко взял Витю за плечи.
— Витя, смотри на меня, — строго сказал учитель. — Если офицер спросит тебя о портрете, скажешь, что он висел криво и я хотел его поправить. Понял? Скажешь, что я. Ты меня понял?!
— Ненавижу, — тихо прошептал мальчик, опустив голову. — Ненавижу их…
— Нет! Нельзя!
