Распутник - Грэм Грин

Признаюсь тебе, я сам себя не узнаю, пропустив за семь месяцев через глотку невероятное количество ртути, и узнавал бы того менее, не будь рядом мисс Робертс. Да, она тоже здесь, живет в одном доме со мной, и мы то и дело наталкиваемся друг на дружку, как парочка сумасшедших в Бедламе[55]. По сравнению с тем, через что приходится пройти ей, собственные страдания кажутся мне смехотворными. Это просто неописуемо — или, вернее, я не стану этого описывать, чтобы не лишить бедняжку удовольствия рассказать тебе все самой.

С именем Рочестера связывают и Нелли Гвин, что, безусловно, еще более примечательно. Правда, никто не оспаривает того факта, что, став королевской фавориткой, она Карлу не изменяла. Даже в сатирах Рочестера отсутствуют насмешки над ее неверностью. Да и сам тон сатир на Гвин не так резок, как в нападках на леди Каслмейн и герцогиню Портсмут; более того, в этих стихах порой проскальзывают лирические нотки:

Достойное занятье для девицыОсвободить мужчину из темницы,В которой он ученостью томится.Здесь, в Оксфорде, родителей онаПохоронила, бедная, одна,Потратила кровавые гроши,Лишь бы поминки вышли хороши,И страстотерпец, отошедший в ночь,Постиг во гробе: не скупится дочь.Так знай же, дщерь достойная, тебя мыПроводим, раскачав колокола,Из трубок воскуряя фимиамыИ чаши осушая без числа.

Согласно многочисленным свидетельствам, Рочестер сохранил дружбу мисс Гвин, несмотря на однажды предпринятую им атаку на «всенародную подстилку». В единственном дошедшем до нас ее письме Нелли упоминает графа в числе друзей, отсутствие которых при дворе повергает ее в уныние; в 1677 году, когда мисс Гвин пришлось взять в долг, Рочестер выступил ее поручителем. Нелли, с ее добросердечием, могла пригреть на груди змею или представить королю собственную потенциальную соперницу, как это и произошло в эпизоде, с тревогой описанном Сэвилом в письме Рочестеру:

Я тут самую малость занялся шпионажем, потому что твой неизменный друг женского пола — и время от времени (особенно сейчас) и мой тоже — замешан нынче в истории, делающей ее всеобщим посмешищем и могущей однажды закончиться к нашему вящему неудовольствию. Дело заключается, если я правильно информирован, вот в чем: леди Эрве, вечно плетущая козни и постоянно готовая пополнить их список какой-нибудь новою, в поте лица своего трудится над тем, чтобы ввести в игру мисс Дженни Миддлтон. Нечего и говорить тебе, каким опасным может быть появление новой курочки в старом курятнике; хорошо хоть у ее светлости практически нет доступа к нашему Карлушке Великому. Поэтому она заманивает бедняжку Нелли по два-три раза в неделю на ужин к Ч[иффинчу], куда прибывает и сама со своей протеже; так что глупышка Нелли, сама того не ведая, сводит короля с Дженни, о чем леди Эрве громким шепотом и докладывает каждому встречному и поперечному у бедной мисс Гвин за спиной. Этот подвох разоблачила бы любая, но только не Нелли с ее головокружением от успехов и упорным нежеланием поверить в то, что друг может оказаться врагом. Вот я и решил поставить тебя в известность, потому что, хоть и водимся мы с твоей светлостью при дворе с совершенно разными людишками, дружба наша заставляет меня смотреть в оба, замечая любой случай, который может затронуть кого-нибудь из твоих друзей, как сейчас и происходит с Нелли. Нелли, с которой ты так дружишь и которая так великодушно и милосердно беседует со мной в моем нынешнем жалком состоянии.

Но адресатом этого письма был больной человек, ожесточившийся и против мира, и против собственного прошлого. Пусть он дружил с Нелли Гвин, пусть, по мнению иных, был ее любовником, но его ответ на сообщение о грозящей ей опасности проникнут невероятным цинизмом:

Я неизменно советовал даме, за которую ты вступаешься, одно и то же: Ни в чем не бери примера со своих соперниц, живи в мире со всем миром, будь поласковее с королем и даже не думай науськивать его на кого-нибудь, да и вообще не буди в нем сильных чувств, это ни за что не пойдет тебе на пользу, отвечай согласием на малейшие любовные порывы с его стороны и не будь дурой — не строй из себя ревнивицу; напротив, рукой, телом, душой, сердцем, умом и всеми прочими прелестями, которыми ты обладаешь, старайся доставить ему максимальное удовольствие, исполняя при этом малейшую его прихоть; что же касается новых увлечений, то у палки два конца, и на каком из них окажешься ты, еще не известно; будь не промах и сама, порой это помогает. Так что, сам видишь, мои советы изрядно расходятся с твоими, а уж хороший я сводник или нет, судить не мне. Некоторые дали бы ей другой совет — исполать.

В этих строках с их горьким заключительным аккордом можно усмотреть следы трагического и, не исключено, постыдного отречения, а восклицание «хороший ли я сводник или нет, судить не мне» уместно сопоставить с созданной примерно в те же дни Рочестеровой переделкой «Императора Валентиниана» Джона Флетчера, а именно с теми стихами, в которых император требует от своих клевретов заманить к нему на ложе Луцину:

У жен спросите, как себя вести,Чтобы с ума красавицу свести;Назначьте цену — и пустите в торгОбман, угрозы, просьбы и восторг;Солгите, наконец, что я влюблен,Что потерял покой, утратил сон,Что вознесу ее превыше всех, —И вас вознагражу я за успех!

И все же реальные доказательства того, что у Нелли Гвин была хотя бы мимолетная интрижка с Рочестером, отсутствуют. В лондонском Музее Виктории и Альберта хранится памфлет, озаглавленный «Поэтическое послание графа Рочестера Нелли Гвин». Опубликованный анонимным издателем в середине XVIII века, он, как утверждается, скопирован с трехтомного рукописного собрания сочинений Рочестера, преподнесенного Карлом II французскому королю. Первый стих гласит: «Мой ангел, Нелли, Вам пятнадцать лет»; в дальнейшем же, соперничая в непристойности разве что с еще более примечательным «Содомом», автор «Послания…» детально расписывает прелести Нелли Гвин и воспевает свою (якобы имевшую место) интимную близость с нею. Если это стихотворение и впрямь принадлежит перу Рочестера, то можно не сомневаться в том, что актриса хотя бы однажды побывала в его объятьях, но как раз доказательства подлинности «Послания…» отсутствуют. Чисто стилистически его нельзя счесть недостойным пера нашего героя, да и (с оглядкой на шарлатана Александра Бендо) необходимо упомянуть о наличии у автора стихотворения определенной учености (в том числе в области химии) и несомненного глубинного знания тайн тогдашней женской косметики.

Что же касается других косвенных доказательств этой связи, то надо упомянуть об одном стихотворении, включенном писателем-порнографом Александром Смитом (именовавшим себя капитаном Смитом) в его книгу о дворцовых скандалах. Речь идет о «Школе Венеры», которую сам Смит приписывает Этериджу; в стихотворении есть строка, возможно, и породившая соответствующий слух. Тема заявлена уже в начальном трехстишии:

Жизнь акробатки Нелли,И все прыжки в постелиДо гроба с колыбели.

Один из эпизодов в «жизни акробатки Нелли» (после того как актер Чарлз Харт передал ее с рук на руки лорду Бакхерсту) описывается так:

Попав у Бакхерста в немилость,В отчаянный загул пустилась:Имел ее и стар, и мал,И Вилмот-умница лизал.

Подобные наветы и имел в виду Рочестер, написав с заведомой иронией:

Бедняжка натерпелась и на сцене,Где черные пред ней метались тени,И тщетно добивался девства Харт,И тоже тщетно Бакхерст, весь — азарт.Да, тщетно! Ведь она была невиннаКак мой язык, как ваша половина, —И хоть клевещет: «Спал я с ней!» весь двор,Невинной остается до сих пор.

В «Воспоминаниях Нелли Гвин», переизданных в наши дни репринтным способом, утверждается: «Вот уж лорд Рочестер не был влюблен в меня ни в коем случае. Его страстью была мисс Барри, а до нее мисс Бутель, тогда как мисс Гвин всего лишь играла на сцене». О мисс Бутель нам почти ничего не известно. Блистала она вроде бы во второстепенных ролях, хотя сыграла и Клеопатру в пьесе «Всё за любовь», и — по контрасту — святую Екатерину в «Любви тирана».

Изо всех этих женщин ни одна не оставила в жизни Рочестера столь отчетливого следа, как мисс Барри. Считается, что «он никогда никого не любил так преданно, как мисс Барри», — и этот вывод делают на основе дошедших до нас писем, в которых его любовь можно проследить по этапам страсти, нежности, ревности и разочарования. Совершенно очаровательная в общении, мисс Барри не была писаной красавицей, однако лицо ее было выразительно, а манеры изящны. Она утверждала, что доводится дочерью полковнику Роберту Барри (впоследствии адвокату); согласно одному из источников, она была рекомендована в театр одной из своих приятельниц, некоей леди Дэйвенант. Дебютировав на подмостках в 1674 году, Элизабет Барри не снискала лавров, и коллеги по ремеслу усомнились в том, что из нее может получиться мало-мальски удовлетворительная актриса. Именно тут, как утверждают, и появился Рочестер, предложивший пари, согласно которому он обязался превратить ее за полгода в одну из ведущих исполнительниц в труппе театра Дорсет-Гарден. Он увез ее в деревню и принялся обучать тому, как для достижения этой цели воспользоваться мелодичностью голоса, данной ей от природы.