Спартанки... блин... - Галина Щербакова

Она тогда подумала: а верный ли путь – школа через опыт войны? Может, надо карабкаться к их душам по их кочкам? Молодость – ведь это боль и страх взрослости. Не опыт войны им нужен. Опыт сочувствия, понимания. Но сказать это Алексею она не решилась. Боялась.

Вот и книга Арсена совсем с другого боку, но была и об этом русском страхе. Она не была готова свести его и свои мысли воедино. Что-то в ней восставало: может ли плохой человек написать хорошую книгу? Еще как может! Но лучше об этом не думать. Не думать об Элизабет.

Вот сдаст днями рукопись и пригласит на кофе с коньяком Нину Павловну. И выпившая старенькая подруга оттянется на любимой теме – женщинах-спартанках, которым в голову бы не пришло ставить свое счастье только в зависимость от мужчины. И они с Алексеем будут ее слушать, сжимая под столом руки, как влюбленные подростки. И она будет думать, что ей уже жалко спартанок, не страдавших от измен, от разлук, от нелюбви. Если, конечно, правда, что они такие. Ведь эти страдания – единственный тигль, через который должна пройти настоящая женщина к главному своему мужчине. Но она не скажет это Нине Павловне. Она нальет в крохотные рюмочки коньяку и скажет:

– Давайте выпьем за спартанок! – и Нина Павловна порозовеет от удовольствия.

Так все и было.

Они проводили Нину Павловну домой до самой двери. И Марина прислушалась к щелканью замка. Нина Павловна становилась забывчивой.

При выходе из подъезда случилось странное: она развернулась в ту сторону, куда всегда шла, возвращаясь, до переезда в этот район. До Алексея. И этот инстинктивный поворот плеча отдается в ней болью и мыслью, насколько вчера стоит рядом. Вот тело помнит вчера и тянет за собой. И как ей это понимать?

– Ты куда? – спросил Алексей, разворачивая ее.

– О Господи, – сказала она, – я направилась в старую квартиру.

– У меня так было в Грозном, – ответил он. – Я каждый раз шел к разрушенному дому, даже когда напрочь разбомбили дорогу к нему.

«Разве это можно сравнивать? – подумала Марина. – У меня за спиной просто знакомая тропинка, а у него взорванная дорога». И она обняла его и стала рассказывать о спартанских маниях Нины Павловны, которая хотела бы видеть в современных женщинах их черты. «Но, – засмеялась Марина, – когда я начинаю рядить нас в их одежды, у меня получаются такие спартанки, блин…» И они смеялись, потому что смешно же: «спартанки, блин».

У подъезда уже их дома случилась еще одна странная вещь. Алексей остановился и спросил: «Мне не кажется? Это действительно наш с тобой дом? Можно я его поцелую?» И поцеловал дверь, а у Марины сжалось сердце от такого длительного и неправедного бездомства, в котором колошматятся тысячи и тысячи ни в чем не повинных людей, и нет этому конца.

И при чем тут спартанки, за которых они пили? Хотя, если подумать, за что только не пьет русский человек, пия, в сущности, за спасение души.

– Ну, блин, ты даешь! По какому разу пошел?

– Я такой, блин… Места во мне много.

А потом была ночь любви. И не было в ней места ни спартанкам, ни блин-спартанкам, ни вечному русскому выпивохе.

Сладко уснула Нина Павловна, и ей приснилась девочка, старательно сдувающая огромный одуванчик. «Фу-фу!» – говорила девочка, но несколько пушинок сидели крепко и смеялись над нею.

Никонова же считала деньги. Их оказалась половина от той удачи. Это расстроило, ведь казалось, их очень много и не будет им конца…

– Дура, – сказала она. – Надо было брать все.

Маша не могла дозвониться до сына. Они взяли манеру отключать телефон. Пришлось позвонить соседке, чтобы та позвонила в дверь Ваське. Получила на сон грядущий два скандала – от соседки и от Васьки.

– Не сходи с ума! – кричала соседка. – Люди уже спят!

– Не сходи с ума, мать! – кричал Васька. – И не звони ночью. Тем более, чужим. Стыдно же!

Ничего ему не стыдно. Она же видела пятки на его спине. При ней, матери…

И Маша заплакала. Она нашла в аптечке Элизабет фенозепам. Целая пластиночка и еще восемь штук. Если бы была гарантия, что выпьет – и все получится. Но это малая доза для окончательного ухода. Она представила себе трубки изо рта, блевотину, мокрые трусы. Некрасивая несмерть. Нельзя оставаться такой в памяти Васьки. И она осторожно взяла одну таблетку и запила ее теплой кипяченой водой. И сон сморил ее.

Лелька встретила вечером новую соседку Никонову и на голубом глазу спросила, как дела у Марины и где та живет. Ушлая Никонова сказала ей, что не знает, кто такая Марина, у них был сложный многоступенчатый обмен. Ее просила соврать Марина. Но даже если бы не просила. Она под пытками не сказала бы правду наглой девчонке с вылезающими из-под юбки ягодицами.

– Как она нас обосрала! – сказала Лелька матери.

– Кто? – спросила Варвара.

– Да соседка наша. Я уверена, что это она увела мужика из нашего стойла на раз-два.

– Ну и хрен с ним! – ответила мать. Опытная, битая жизнью, она твердо знала: что с возу упало, то пропало. Живи и не оглядывайся.

И уснула крепко, без угрызений и сожалений. Лелька же вертелась в жаркой постели. Ее, молоденькую и складненькую, победила тетка-сороковка. Это ж надо! Встретила бы – убила! Надо найти, в какой норе забилась эта мышь, и устроить ей пакость.

Ночь же набирала силу. Она принимала роды и останавливала пульс, она прятала в себе и преступников, и спасающихся, она слушала выстрелы, взрывы, равно как и стоны любви. Ей, вечной и неизменной, все это было, как сказал бы русский человек, до лампочки.

Но все дело в том, что ночь над Россией становилась женщиной. Ну как-то так случилось… Черная дама именно здесь играла против дня – мужчины. Ночь слушала и слушала женские голоса этой земли.

Она не могла забыть крик юной княжны, брошенной за борт. Как и слепок этого крика – комок в горле другой «Мой милый, что тебе я сделала?» Сейчас ночь слышит глупый разговор о Спарте и спартанках. Ей это удивительно. Не сразу все поймешь в этой медвежьей шкуре, что зовется Россией. И ночь-женщина торопится покинуть эти края вопросов. Пусть разбирается день, этот малый любит здесь покуролесить. Он стреляет в упор. Это его ответ на все вопросы. С него взятки гладки.

Внизу уже проплывает Пелопоннес, и на нем крохотуля Спарта. Давно умершая старушка, а поди ж ты! За нее тут выпивают. Смешно. Скорее бы океан, чтобы выдохнуть все эти вздохи ночи над Россией.