Монаший капюшон - Эллис Питерс

– Ступай пообедай, – промолвил растроганный Кадфаэль, – да успокойся: стакой верой, как у тебя, это нетрудно. Уж я-то знаю: если ты что задумал, то непременно добьешься своего, у тебя и камешек точно в цель летит. Неспроста тебя назвали в честь святого евангелиста: верно, тот, кто тебя крестил, предвидел твое будущее. И коли о том зашла речь, скажи: куда ты метишь? Стать епископом?

– Папой, – со счастливой улыбкой отозвался Марк, – на худой конец, кардиналом, не меньше.

– Ну нет, – серьезно откликнулся Кадфаэль, – тебе следует служить дома, в Англии, добрым священником или достойным епископом, а в Риме, думаю, ты растратил бы себя впустую.

Весь день люди шерифа рыскали по городу, высматривая Эдвина Гурнея повсюду, где он мог бы искать помощи, если ему каким-то образом удалось незамеченным перебраться через реку. Но никаких следов обнаружить не смогли, и тогда разослали патрули, чтобы перекрыть все основные пути, ведущие с полуострова. Шрусбери был расположен в тесной излучине Северна, через который из города было перекинуто лишь два моста, один – в направлении аббатства и лондонской дороги: люди шерифа полагали, что Эдвин пробрался в город этим путем. Другой мост вел на запад, сразу за ним веером расходились дороги на Уэльс.

Слуги закона пребывали в убеждении, что беглец отправится именно в Уэльс, ибо так быстрее всего можно было ускользнуть от английского правосудия, хотя чужаков в тамошних краях и не жаловали. Поэтому всадники из разъезда, патрулировавшего аббатское предместье без особой надежды на успех, были немало удивлены, когда к ним по полю прибежала взволнованная девчушка лет одиннадцати и, едва переводя дыхание, спросила, не ищут ли они человека в монашеской рясе, на гнедом коне с рыжими хвостом и гривой. Да, да, она видела его, и совсем недавно. Он осторожно выбрался вон из той рощицы и рысцой потрусил на восток, как будто собирался переправиться через реку, а потом кружным путем вернуться на лондонскую дорогу где-нибудь за часовней Святого Жиля. Сообщение девочки показалось заслуживающим доверия, поскольку известно было, что беглец уже пытался удрать из города по лондонской дороге, но ему помешал караул у часовни. Очевидно, он некоторое время отсиживался в укрытии, а потом, считая, что погоня сбита со следа и будет искать его за западным мостом, решил снова попытать счастья. Девочка сказала, что он, похоже, направлялся к Уффингтонскому броду.

Стражники от души поблагодарили девчушку. Одного человека послали к сержанту – доложить, что удалось снова напасть на след, и попросить подкрепления, а остальные, не мешкая, поспешили к броду. Элис, внимательно проследив за их отъездом, столь же поспешно устремилась к мосту. За маленькой девочкой никто не следил.

За Уффингтонским бродом преследователи и впрямь углядели беглеца, который невозмутимо и неспешно рысил по узкой тропинке в направлении Уоптона. Правда, когда он обернулся и увидел стражников, тут же пустил коня во весь опор. Конечно, это он: такого приметного коня нельзя было не узнать. Одно непонятно: почему же парень не избавился от рясы, теперь она была ему только помехой, ведь всю округу оповестили о розыске преступника, переодевшегося .монахом.

День клонился к вечеру, небо тускнело, надвигались сумерки. Погоня, между тем, затянулась надолго. Паренек, видать, знал здесь каждый куст и каждый овражек, а потому не раз ухитрялся сбить преследователей со следа или заводил их Бог весть в какие буераки. Один всадник, сержант, в полном вооружении угодил в болото, и ему было уже не до погони, а у другого лошадь запнулась о камень и охромела. Парнишка петлял вокруг Этчама, Кунда и Крессажа, и время от времени казалось, что он снова уйдет, но в лесах за Эктоном притомившийся Руфус стал спотыкаться. Мальчонку настигли, окружили, ухватив за рясу, стянули с коня, крепко связали руки и, в отместку за то, что столько времени пришлось гоняться за ним без продыху, задали хорошую взбучку. Он перенес это стоически, без жалоб и слез, и попросил только ехать назад помедленнее, чтобы дать передохнуть коню.

Выяснилось, что он, пока прятался, нашел применение веревке, которой подпоясывают рясу, смастерив из нее недурную уздечку. Но теперь ее сняли с Руфуса и употребили на то, чтобы привязать пленника к спине самого тощего из стражников. Зная прыть мальца, нельзя было поручиться за то, что он и со связанными руками не ухитрится соскользнуть с лошади и не припустит в лес, где и затеряется среди деревьев, – благо уже смеркалось. Ехали медленно, и до аббатской сторожки добрались поздно вечером. Похищенную лошадь, несомненно, следовало вернуть владельцу, а поскольку в настоящий момент пойманный, если был в чем-то бесспорно уличен, так это в конокрадстве, то самым подходящим местом для него сочли монастырскую темницу. Пусть-ка посидит пока под надежным запором, а там, глядишь, найдутся доказательства и более серьезного преступления, совершенного не на монастырской земле, и стало быть, находившегося в ведении шерифа.

Приор Роберт, которого известили о том, что юнец схвачен и что ночь, по крайней мере, его надобно будет продержать в аббатстве, испытал при этом противоречивые чувства. С одной стороны – облегчение: раз виновный задержан, значит, дело об убийстве Бонела будет скоро раскрыто и всякого рода толкам положен конец. С другой стороны, приор был недоволен, что виновного придется оставить в монастырской темнице. Впрочем, это неудобство временное – поутру парнишке предъявят обвинение в убийстве и увезут в замок.

– Его отвели в сторожку? – поинтересовался приор у стражника, который явился с этим сообщением в его покои.

– Да, отче. Его там сейчас охраняют два монастырских пристава. Соблаговоли распорядиться подержать его под замком до утра, а завтра шериф затребует его к себе по более серьезному поводу. А может, тебе будет угодно пойти и самому разобрать дело о краже лошади? Если сочтешь нужным, то можно добавить и обвинение в нападении на конюхов, а это уже само по себе преступление, не говоря уж о конокрадстве.

Приор Роберт отнюдь не был лишен любопытства и ему было интересно взглянуть на это исчадье ада – юнца, который отравил своего отчима, да еще и ухитрился погонять стражников шерифа чуть ли не по половине графства.

– Я приду, – промолвил Роберт, – святой церкви не пристало отворачиваться от грешника, ей надлежит скорбеть о его падении.

Малец примостился на лавке в каморке привратника и грелся у камелька. Он весь нахохлился, как будто обиделся на целый свет, но, несмотря на синяки и шишки, не выглядел запуганным. Аббатский пристав и стражники шерифа, чтобы застращать парнишку, сверлили его глазами и наперебой задавали каверзные вопросы. Задержанный, однако, отвечал, лишь когда сам того хотел, да и то более чем кратко. Одежда стражников была заляпана грязью и покрыта пылью, на некоторых красовались ссадины и кровоподтеки – следы затянувшейся погони. Смышленые глаза мальчугана перебегали с одного на другого, и когда он поглядывал на того всадника, что полетел вверх тормашками на лугу близ Кунда, губы его подергивались, как будто ему едва удавалось сдержать улыбку. Бенедиктинскую рясу с парнишки сняли и отдали на хранение привратнику. Пленник оказался стройным юношей со светлой кожей и казавшимися бесхитростными карими глазами.

Приор Роберт был несколько обескуражен его миловидностью и невинным видом: воистину дьявол способен принимать любые обличья!

– Так юн, и уже так испорчен! – промолвил Роберт, едва ступив на порог.

Слова эти не предназначались для ушей узника, но тот их услышал: в четырнадцать лет слух острый.

– Итак, дитя, – произнес приор, подойдя поближе, – ты возмутитель спокойствия нашей обители. Многое на твоей совести, и я даже боюсь, что поздно молиться о том, чтобы ты исправился. Однако я буду молиться за тебя. Ты уже достаточно взрослый, чтобы понимать: убийство – это смертный грех.

Мальчик взглянул приору прямо в глаза и подчеркнуто невозмутимо ответил:

– Я не убийца.

– Дитя мое, какой прок теперь отрицать то, что всем известно? С таким же успехом ты мог бы уверять, что не ты сегодня утром украл коня из нашей конюшни, хотя четверо конюхов и много других людей были тому свидетелями.

– Я не кралРуфуса, – решительно и без колебаний отозвался паренек. – Конь принадлежал моему отчиму, а я его наследник. Соглашение с аббатством не было утверждено, и по завещанию я наследую все его достояние. Как мог я украсть то, что принадлежит мне? У кого?

– Несчастное дитя, – возвысил голос приор, раздраженный смелым отпором, а еще более тем, что, несмотря на свое ужасное положение, этот чертенок, казалось, был доволен собой. – Подумай, о чем ты говоришь! Тебе бы покаяться, пока есть еще время. Разве ты не знаешь, что убийца не может быть наследником своей жертвы?

– Я уже сказал, и могу повторить снова: я не убийца. Я невиновен, и могу поклясться в этом на алтаре спасением своей души. Я готов принести любую клятву, какую ты пожелаешь, в том, что я непричастен к смерти моего отчима. Следовательно, Руфус – мой. Или будет моим, так же, как и весь манор, после того как завещание вступит в силу и будет признано моим сеньором. Я не совершал никакого преступления, и что бы ты ни, говорил, я не признаю себя виновным. И что бы ты ни затеял, – добавил парнишка, неожиданно сверкнув глазами, – тебе не удастся свалить на меня чужую вину.