Советник президента - Андрей Мальгин

«Да, Давилкины, Давилкины… - подумала Валентина, - квартира его и в подметки не годится этому дворцу, где гостей с первого этажа на второй возит панорамный шведский лифт, но ведь совсем не исключено, что вот уйдет Давилкин в отставку, и тут же возьмет и пригласит в какие-нибудь такие хоромы. Кто его знает, что и где у него сейчас строится на имя тещи или племянника. Не может быть, чтоб не строилось… Эх, не сумели мы все-таки с Присядкиным ничего выжать за эти годы, лопухи мы и есть лопухи. Честные мы все-таки люди, ничего тут не попишешь, не умеем воровать…» Последняя мысль заставила ее взгрустнуть. Потому что, положа руку на сердце, Валентина страстно хотела бы научиться воровать. И иметь хотя бы малюсенькую долю того, что каким-то неведомым образом приобрели рассыпавшиеся на зеленой лужайке, как бильярдные шары, пухлые и довольные жизнью господа.

Гости действительно разбрелись группами. В каждой говорили о своем. Чтобы ничего не упустить, Валентине постоянно приходилось перемещаться от одних к другим. Здесь, кстати, почти все ее знали. Неловких ситуаций не было. У старой гвардии Присядкины считались за своих. И еще, на что обратила внимание Валентина, в отличие от действующих чиновников, собиравшихся у Давилкиных, нынешние гости не суетились, не пользовались случаем, чтобы на ходу спешно решить какие-то деловые вопросы, не торопились что-то с кем-то обязательно обговорить и о чем-то полушепотом договориться. Это расслабляло, но и притупляло бдительность.

- У президента нашего весьма характерная внешность, - говорил один бывший «отец демократии». - Вы заметили, его пародируют голосом, но практически на эстраде нету двойников, так сказать, по внешности. Были двойники Горбачева, Ленина, кого угодно, по Арбату ходили толпами, фотографироваться набивались, а вот нынешнего президента показать – нет желающих.

 - Да просто боятся.

- Ладно вам, что тут бояться. Просто трудно ухватить его мимику, жесты, неповторимое выражение глаз. Чтобы добиться такого выражения глаз, надо закончить не ГИТИС, а Высшую школу КГБ. Ни один актер такого не сыграет.

 - А вы знаете, в Лондонской национальной галерее висит практически портрет нашего президента кисти художника ван Эйка.

 - Как это?

- Да я и сам был поражен. Называется «Портрет четы Арнольфини». Не обязательно ехать в Лондон, купите альбом. Ну вылитый наш! Один в один.

- Надо посмотреть.

- Конечно. Сходство разительное, вы сразу увидите. Я когда был в галерее и проходил мимо этой картины, просто вздрогнул. Мне смотрительница сказала, что это общая реакция. Все вздрагивают. Настолько бросается в глаза. Они его даже в более заметное место перевесили.

- Как, говорите, называется?

- Ван Эйк. «Портрет четы Арнольфини».

- Да, бывает же такое…

Тут один из участников этого разговора обратился к приблизившемуся

Присядкину:

- Игнатий Алексеевич, вот вы президента каждый день видите. Согласитесь, у него все-таки очень изменчивая внешность, трудно уловимая для художника.

- Ну мне трудно сказать, - уклонился от прямого вопроса Присядкин, - я же не художник.

В разговор сочла нужным вмешаться Валентина:

- Когда человека видишь часто, ну вот как Игнатий, который каждый день с ним общается, тем более трудно найти в его внешности какие-то характерные черты. Большое, знаете ли, видится на расстоянии.

- Да, Валентина, совершенно с вами согласен, - вступил в разговор бывший пресс-секретарь бывшего президента, - я столкнулся с этим, когда сел писать мемуары. Едва дошло дело до президента, ну не этого, конечно, а тогдашнего президента - я испытал определенные затруднения. Одно дело описывать человека, с которым виделся один или несколько раз в жизни.

Тут могут быть меткие наблюдения какие-то, можно отделить характерные, главные черты от случайных или второстепенных. Но когда по сто раз в день сталкиваешься, причем видишь в разных обстоятельствах… иногда в обстоятельствах отвратительных…трудно найти ту золотую середину, которая зовется истиной.

- Ну вам это удалось, - польстила ему Валентина.

- Вы прочли мою книгу?

- Конечно, - соврала Валентина.

- Да бросьте, Валя, не перехвалите… А знаете, что мне больше всего мешало писать?

- Что? – живо спросил один из давнишних сподвижников старого президента, которому соответственно и в отставку выпала доля отправиться одним из первых. В последнее время на его семью удары судьбы сыпались один за другим: сначала один его сын, в задницу пьяный, сбил на Рублевке насмерть какого-то таджика, и из-за того, что происшествие попало в газеты, дело все никак не удавалось замять, а следом и второй сын влип в какие-то темные финансовые махинации и тоже практически был на пороге тюрьмы. В былые-то времена все было бы улажено одним звонком министру внутренних дел или генеральному прокурору, но теперь приходилось за ребят бороться не на шутку, деньги платить. Возможно, чтобы отвлечься от этих печальных событий, бывший чиновник тоже подумывал взяться за перо мемуариста. Во всяком случае, интерес к разговору проявил неподдельный.

- Так что вам мешало? – еще раз повторил он свой вопрос.

- Мешало осознание того, что мы уже вошли в историю, - неторопливо вещал бывший пресс-секретарь. - Что история уже произошла, она уже в учебниках, а ты, живой свидетель, должен ее еще раз написать.

- Что ж тут затруднительного? – поинтересовалась Валентина.

- Трудно, - продолжал экс-пресс-секретарь, - потому что все акценты уже расставлены, все оценки даны, и если ты по-другому о чем-то или о ком-то напишешь, тебе просто не поверят.

- А может, - сказал бывший главный редактор перестроечной газеты, - как раз общепринятая точка зрения ошибочна, и стоит написать правду, чтоб и в учебниках восторжествовала истина. Надо же мифы ниспровергать, пока они еще не очень глубоко проросли. А даже если и проросли… Мы, вот, например, первыми написали о том, что никакая «Аврора» никуда не стреляла в 1917 году.

- Позвольте, но мне кажется, первым об этом написал еще в шестидесятые годы Кардин в «Новом мире», - со знанием дела поправила самовлюбленного редактора Валентина (когда они с Игнатием жили на метро «Аэропорт», их соседом как раз был Эмиль Кардин, без конца, по поводу и без повода, напоминавший всем о своем мифониспровергательском подвиге).

- Ну, может в шестидесятые он написал, - миролюбиво согласился редактор, - кто ж это помнит, зато в девяностые мы первые об этом сказали… Мифы, они ведь цепкие… Их постоянно приходится развенчивать.

- Да-а, - задумчиво сказал бывший пресс-секретарь, неторопливо раскачиваясь в гамаке, - сейчас ведь много всяких воспоминаний вышло. Особенно модно перемывать косточки нашему поколению демократов. Как-то быстро все забыли, как много мы сделали для страны. По сути, новую страну создали. И такую чушь иногда пишут, иногда глазам не веришь. Вот прочитал в двух книгах про себя, что я гомосексуалист.

Присутствующие вздрогнули.

- Ну разве можно поверить в эту чушь, что я - гомосексуалист? - воскликнул пресс-секретарь, перестав качаться. Наступила полная тишина. Все потупили взоры. Никто не спешил с заявлениями, что да, действительно, поверить в это никак невозможно.

Бывшему пресс-секретарю стало неловко, и он с надеждой посмотрел на свою жену, которая потупилась вместе со всеми:

- Скажи, Наташа, я гомосексуалист?

- Конечно, нет, - ответила она на этот прямой вопрос, - и никто никогда так не думал, успокойся.

- Ну это ж надо! Гомосексуалист! – приободрившись, начал кипятиться пресс-секретарь, но был прерван Валентиной, которая решила прийти ему на помощь и громко закричала:

- Танюша, а когда же за стол?

Со второго этажа высунулось румяное лицо юбилярши:

- Уже все готово! Идите же! Куда вы все делись? Мы ждем!

Наконец, все расселись за длинным дубовым столом. Подняли первый тост за хозяйку дома. Второй – за сам дом. Третий и четвертый и пятый – по отдельности за членов семьи юбилярши. Ну а дальше понеслось – кто во что горазд. В разных концах стола стали завязываться свои собственные разговоры.

Сидевший неподалеку от Присядкиных экономический советник бывшего президента Сутаров поинтересовался вдруг:

- Скажите, Игнатий, а ваш когда на работу приезжает? Ну во сколько?

- Наш-то – сова. Работает допоздна, а с утра у него, говорят, на даче спорт, бассейн, то да сё, и на работу попадает самое раннее к половине одиннадцатого, а иногда позже, - Игнатий воспользовался информацией, услышанной в кремлевском буфете.

- Ну это вам неслыханно повезло, - ответствовал ему Сутаров, - наш был жаворонок. В восемь утра уже сидел на рабочем месте, и сразу: «А подать сюда Ляпкина-Тяпкина!» Приходилось приспосабливаться. И вот как бывало обидно: приедешь на службу в дикую рань, с тяжеленной головой, ничего не соображая, а он вдруг у себя в Горках-10 встает не с той ноги и решает не ехать. Все намеченные встречи, весь распорядок дня коту под хвост. Или так еще: звонок с дачи, что решил побюллетенить, все расслабляются - и вдруг через сорок минут он уже у себя в кабинете в Кремле. С ума с ним можно было сойти!