И ветры гуляют на пепелищах… - Янис Ниедре

Как говорят, Висвалд сказал это братьям своей жены, посылая к немецкому епископу гонца с таким посланием: «Накануне Михайлова дня приду в Ригу со знатными людьми из крепостей моего края. Приду, дабы принять от епископа рижского ленные знамена Герцигского государства. Одновременно отказываюсь от прав владетеля земли Талавской, что ныне уже в руках меченосцев. С поры, когда Варайдот из Аутине, Таливалд из Беверина и Русин из Сатекле переметнулись к тевтонам и позволили католическим священникам окропить их головы святой водой римской церкви».

«…Висвалду возвращена будет невредимой жена его, дочь кунигайта литовского, схваченная в плен меченосцами вместе с ее подругами и приближенными. Висвалд получит как ленное владение самое Ерсику и впредь будет править землями, что простираются до Талавы на севере, до Друи на юге, и от левого берега Даугавы на закате до владений русских князей псковского, новгородского и полоцкого на восходе. Владетель Висвалд будет свободен от ленных обязательств перед Ригой в случае войны и не будет сражаться под знаменами немецких рыцарей». Таков был навязанный владетелю Герциге договор.

Не принять его Висвалд не мог. В тот миг владетель герцигский был лишен помощи союзников, русских и литовцев. Хотя сам он со своими дружинами неизменно выступал бок о бок с русскими князьями и литовскими кунигайтами, чтобы отогнать от долины Даугавы нагрянувших из-за моря хищников. Во время нападений на немецкие укрепления в Икшкиле и Саласпилсе мечи и боевые топоры ерсикцев вызывали у крестоносцев не меньший страх, чем русская и литовская конница. Но в час, когда была предана разгрому Ерсика, когда семья владетеля оказалась в плену, князь полоцкий сцепился со смоленским, литовцы схватились с князем полоцким…

Изувеченный литвин, принадлежавший к роду кунигайтов, поведал латгальскому книжнику еще и другое — о том, как попал Висвалд в подчинение к немцам. О новом вынужденном договоре с епископом рижским — после того как тесть Висвалда Даугеруте, возвращаясь из Новгорода, попал в плен к тевтонским орденцам и умер в заточении в Цесисском замке, а немцам стало известно о тайном союзе Герциге и Литвы. Вскоре Висвалду пришлось лишиться части своих земель, отошедших к Даугавгривскому монастырю, что близ Риги. Когда в Ливонию прибыл легат папы римского Вилюм Моденский, Висвалд принес ему жалобы и на епископа, и на капитул тевтонского ордена. Однако, несмотря на смелость, лишился после этого науйиенских и ликсненских земель.

Но главным из всего рассказанного Юргису была тайна, ради которой и пришел литвин в бывшие владения Висвалда, ради которой и подвергся пыткам. Оказалось: тевтоны, вознамерившись уже теперь завладеть всеми землями Висвалда, объявили, что был-де у Висвалда и еще один договор с Ригой. И по этому договору после смерти Висвалда все земли и богатства. Ерсики перейдут в руки епископа. Того, якобы, пожалел сам Висвалд. И эту тевтонскую брехню разносят вотчинники Дигнайского, Остравского и Доньского замков. Они твердят, что потомства у Висвалда нет и что он покинет сей мир без прямых наследников.

Однако в Аугшайте, в семье кунигайта, уже многие годы растут дочери, рожденные Висвалду его женой.

Конечно, сейчас Висвалд во власти тевтонов. Однако дружина литовской родни свершит небывалое, Литвины захватят в плен епископа рижского либо орденских главарей, чтобы затем обменять их на Висвалда.

Вот почему Юргис должен проникнуть к заточенному Висвалду в каменный мешок, где терпит он свои муки.

А проникнув — добиться, чтобы…

Умершего литвина вынесли из подвала к вечеру, когда небо уже совсем потемнело. Пайке ни с уборщиками, ни со стражей не пришел. Не показался он и до того, в часы утренней приборки, когда рабы пинками пытались заставить подняться уже окоченевшего пленника, а вслед за тем набежали допросчики и набросились на Юргиса с угрозами, требуя, чтобы он рассказал все, что открыл литовец перед смертью, что бормотал он в бреду. («Если не расскажешь — поступим и с тобой, как с этим язычником. В Круста Пилсе хватит приспособлений, развязывающих язык любому слуге дьявола».)

Юргис отвечал им упрямо и независимо — насколько может быть независимым продрогший и ослабевший пленник. И хотя имя Пайке так и просилось с языка, Юргис не произнес его, чтобы не спросили: зачем он понадобился тебе сейчас? Ведь совсем недавно, перед появлением литвина, ты отверг предложение твоего бывшего спутника. Хочешь встретиться с Висвалдом? Но дева Мария не допустит, чтобы обманывали ее верных служителей. Литвин открыл тебе что-то важное. Не то, что ты тут плел…

Уборщики и стражи уволоклись подвальным коридором. Юргис, подойдя к запертой двери, прислушался: не зазвучат ли приближающиеся шаги. Раз Пайке в замке, раз он заодно с тевтонами — после смерти литовца он не может не заглянуть в клетушку Юргиса. Его предательская душонка позволит оставить неудовлетворенным любопытство его повелителей, Юргис же, в свою очередь, без посредничества Пайке не сможет исполнить свой обет.

«Ржа земная, ржа небесная падет в воду, сгложет камень… Не сгложет плоть крещеного человека!» — повторял Юргис слова латгальского заговора, что приближает желаемое и отгоняет недоброе.

«Ржа земная, ржа небесная…»

Казалось, Юргис попал во власть незримого мучителя, Духа болезни. Невидимые челюсти впились в затылок, грызут крестец, колют бедра, коленные суставы.

Больно ложиться, больно засыпать…

Венец творения господня — человек, в которого создатель вдохнул жизнь после всех прочих тварей, и в поле и дома подвергается назойливым преследованиям кровососов, созданных в первые пять дней творения. И тогда красе и гордости всего живого приходится испытывать адские муки, ибо он не знает, кто из вредоносных напал на него и какими жертвами можно от него откупиться, какими заговорами оградиться. Не всякий человек мил земным и подземным духам, не всякий способен проникать в бывшее, сущее и будущее. Не каждый бывает прорицателем или колдуном…

Но, может быть, боли в крестце и затылке — вовсе не дело злых духов-мучителей? Может быть, ломота и колотье — от холодного сквозняка, леденящего тело? Люди постарше вечно жалуются на холод, зарываются в горячий пепел печи в риге, прикладывают к больному месту нагретые камни. По возрасту Юргис вроде бы к ним не принадлежит еще, но — только, по возрасту…

«Ржа земная, ржа небесная падет в воду, сгложет камень…»

Пайке не придет. Никто не явится сегодня. Так что Юргису остается лишь, пока еще хоть что-то можно различить, сгрести в кучу раскиданную по полу солому, зарыться в нее и попытаться согреть себя собственным дыханием.

Греться — и ждать удобного случая…

Ждать, надеясь на справедливость бога и людей?..

Справедливость истинную, какая исцеляет душу, какую призывают и которой отдают свою кровь чистые и честные люди во всех краях.

Во всех ли?

И в той заморской земле, откуда приплыли сюда тевтонские латники, разорители отчизны?

Ну, нет! Такие могли родиться только от союза камней и шипов, и вскормить их могли разве что упыри, змеи и жабы.

Хотя — и в других странах злодеев немало.

В той же Герцигской земле хотя бы. Кто такие — правители Аулы, Категрада, Гедушей? Кто?

А в Литве? Умерший с проклятиями вспоминал хозяев литовских и прусских замков, что продались немцам. За деньги, за разные блага и ложные почести добровольно сдавали вторгшимся литовские города, замки и селения вместе с крестьянами.

И если бывают у литовских кунигайтов удачи на поле битвы против тевтонского войска, то пусть скажут спасибо простым людям своей земли — тем, чья жизнь проходит в трудах, в лесу ли, на морском ли берегу. Это они единодушно встали на битву за свободу, покинули родные селения, теплые углы, жен и детей, чтоб жизнью своей отразить смерть. Маленькие люди разорвали свитую знатью веревку измены. Пахари, охотники и рыбаки пронзали слывшие неуязвимыми латы, валили с ног боевых коней и лишили ореола могущества тех, кто поддерживал знать.

— Ох!.. Господин боже! Дева Мария!.. О Мать Духов! Горе мне, горе! — дурным голосом причитал кто-то в подвальном коридоре, в той стороне, где выход. Вопли приближались, и вот наконец раздались совсем близко, рядом с Юргисовой дверью. — Ох! Помилуйте! Спасите!..

Послышались шаги стражи. Что-то упало, покатилось. Кто-то со смаком выругался:

— Пес свинячий!

Брякнули засовы. Дверь каменного мешка отворилась, и внутрь, напутствуемый толчком и пинком, ввалился оборванец. Похоже было, что перед тем его протащили за волосы через густую заросль, сквозь шипы и колючки, и остались на человеке лишь обрывки рубахи, обгорелые, обуглившиеся — словно только что из огня. Икры и ступни его побурели, потрескались, словно то была не живая плоть, а обрубки долго лежавшего, морившегося в болотной жиже дерева. То ли человек, то ли дух нечистый…