Парни в гетрах. Яйца, бобы и лепешки. Немного чьих-то чувств. Сливовый пирог (сборник) - Пелам Вудхаус

— Вроде бы, — ответила она. — Переодетые.

Так, дружески беседуя, они спустились в душистую прохладу погребка.

Среди моих знакомых (продолжал мистер Муллинер) не найти ни единой высоконравственной мясистой дамы, играющей героинь в городах второй категории, а потому мне не дано судить, была ли Ивонна Малтраверз — ибо такое имя значилось на ее карточке, которую она вручила моему племяннику, — особо одарена в умственном отношении, или же ее ум являлся нормой, правилом в указанных кругах. Достаточно сказать, что она не только с молниеносной быстротой постигла положение вещей, о котором он ей сообщил, но словно не нашла ничего странного в том, что молодой человек оказался перед подобной дилеммой. И Арчибальд, предполагавший, что потребуются долгие тяжкие объяснения, был очарован такой ее понятливостью.

— Значит, вы разобрались в либретто? — сказал он. — Поняли, к чему я клоню? И действительно заглянете сегодня вечером в «Савой» сыграть роль бессердечно обманутой девушки?

Мисс Малтраверз неодобрительно кашлянула:

— Только не обманутой, миленький. Я всегда блюду чистоту моего Искусства и буду блюсти ее впредь. Вы не читаете «Бексхилл газетт», а? «Она олицетворение чистоты» — вот что там напечатали. Одно время я помещала это в своих афишах. Когда играла Мертл в «Руке Рока». Если позволите мне внести предложение — мы же все думаем только об успехе спектакля, — то я буду ничем не запятнанной и вчиню вам иск за нарушение брачного обязательства.

— Вы полагаете, так будет не хуже?

— Так будет лучше, — твердо заявила Малтраверз. — В эти безнравственные послевоенные дни долг всех нас налечь на постромки и погасить пламя разбушевавшегося потопа нездоровой аморальности.

— Я и сам об этом сто раз думал, — сказал Арчибальд.

— А я думала об этом двести раз, — сказала мисс Малтраверз.

— Вот и прекрасно, — сказал Арчибальд, вставая. — Буду ждать вас в гриль-баре «Савоя» примерно в четверть десятого. Вы придете…

— Выйду, — поправила мисс Малтраверз.

— Справ…

— Слева, — на полуслове перебила мисс Малтраверз. — Я всегда выхожу слева, чтобы к залу был повернут мой лучший профиль.

— И обвиняете меня в том, что я играл вашей любовью…

— Не нарушая приличий.

— Абсолютно не нарушая приличий… в… где, по-вашему?

— В Миддлсборо, — решительно объявила мисс Малтраверз. — И я скажу вам почему. С моей любовью действительно один раз поиграли в Миддлсборо, и это поможет мне придать сцене особую выразительность и глубину. Стоит мне вспомнить Бертрама… Его так звали — Бертрам Лашингтон. Я бросила его через колено и хорошенько отшлепала.

— Но сегодня вечером этого ведь не потребуется? — спросил Арчибальд с легкой тревогой. — Разумеется, я не хочу вмешиваться в ваше понимание роли, или как вы там это называете…

— Как я ВИЖУ роль.

— Вечерние брюки ведь из чертовски тонкой материи, знаете ли.

— Ну хорошо, — с сожалением сказала мисс Малтраверз. — Как вам угодно. Без жестикуляции. Только реплики.

— Огромное спасибо.

— Я скажу вам, что могло бы поспособствовать, — продолжала мисс Малтраверз, повеселев. — Сцена эта очень похожа на мой потрясающий выход во втором действии «Его забытой невесты», но только там все происходит у алтарной преграды. Вы не предпочтете отложить постановку, пока мы не подберем декорации с алтарной преградой?

— Нет, мне кажется, лучше все проделать сегодня вечером.

— Как скажете. Придется убрать некоторые реплики, но вот монологи будут в самый раз. Вы не обидитесь, если я назову вас бессердечным псом, которому следовало бы покраснеть при мысли о том, как он валяет в грязи великое древнее слово «англичанин»?

— Нисколько, нисколько.

— В Истборне можно было оглохнуть от аплодисментов. Ну ладно. Значит, в четверть десятого сегодня вечером.

— В четверть десятого как штык, — сказал Арчибальд.

Казалось бы, теперь, когда все так удачно сложилось, мой племянник Арчибальд должен был бы испытать облегчение. Отнюдь! В этот вечер, когда он в «Савое» апатично ковырял поданные ему блюда, мысли о том, что он исполнил долг чести, как подобает Муллинеру, оказалось мало, чтобы избавить его от гнетущей депрессии и мучительных опасений.

За соблюдение традиций своего древнего рода приходится дорого платить. Как просто было бы не-Муллинеру написать Аврелии письмо с расторжением их помолвки, а затем уехать куда-нибудь и затаиться, пока все не придет в норму. А он сидит здесь и ждет, что его опозорят в фешенебельном ресторане, полном друзей и знакомых.

Он всегда так гордился своей заслуженной репутацией. Когда он ходил по лондонским улицам, ему нравилось думать, что люди кивают ему вслед и шепчут: «Это Муллинер! Тот, который имитирует куриц!» Но с этого вечера восхищенная фраза претерпит изменения. Шептать будут: «Поглядите-ка! Видите этого типчика, Муллинера? Это ему закатили ту еще сцену в гриль-баре „Савоя“». Горький вывод, который ни на йоту не утратил горечи при мысли, что в служении своему искусству его сообщница вполне может увлечься, забыть их джентльменское соглашение и все-таки его отшлепать.

И потому он очень невнимательно следил за тем, что говорила Аврелия. А она была очень оживленна, и ее серебристый смех часто вплетался в шум и гул разговоров вокруг. И всякий раз он, казалось, пронзал Арчибальда как электродрель.

Он посмотрел по сторонам и содрогнулся, узрев то, что узрел. Каким-то образом, когда у него возникла мысль об этом спектакле, ему представилось, что сцена разыграется в «декорациях», как выразилась бы мисс Малтраверз, вмещающих только его и Аврелию. Однако в этот вечер зал, казалось, включал полный перечень его знакомых. Наискосок сидел молодой маркиз Гемпширский, писавший колонку «Сплетни» для «Дейли трибюн». Через два столика он увидел молодого герцога Датчетского, который писал «Сплетни» для «Дейли пост». А кроме них, еще по меньшей мере полдюжины графов, баронов, виконтов и баронетов, которые писали «Сплетни» для полдюжины других периодических изданий. Он мог рассчитывать на широчайшие, если и не очень лестные, отклики в печати.

А затем произошло нечто, что, как он решил, окончательно захлопнуло мышеловку. В дверь, сопровождаемая пожилым джентльменом с военной выправкой, вошла его матушка.

К этому моменту Арчибальд достиг стадии анчоусов на поджаренном хлебе, и он поведал мне, что четко ощутил, как эти анчоусы обратились в прах у него на языке. Он всегда любил и почитал свою мать и продолжал любить ее и почитать даже после того, как сложившиеся обстоятельства убедили его, что чердак у нее протекает, и мысль, что она станет свидетельницей грядущего спектакля, вонзилась ножом в его сердце.

Он смутно осознал, что Аврелия что-то ему говорит.

— А? — сказал он.

— Я сказала: «Вот твоя мать!»

— Я видел, как она вошла.

— Она выглядит несравненно лучше, тебе не кажется?

— Лучше?

— Ее тревожило, — объяснила Аврелия, — что у нее растет второй подбородок. Как-то днем я застала ее в потоках слез, когда она пыталась убрать его с помощью резинового валика. Пользы абсолютно никакой. Я ей так и сказала. Есть только одно средство против двойного подбородка — новый метод, которым сегодня пользуются решительно все. Во-первых, ты стоишь и пыхтишь по-собачьи двадцать минут. Это укрепляет мышцы шеи. Затем ты делаешь глубокий вдох и без конца повторяешь: «Куикс, куикс». «Ку» не так уж важно, вся соль в «икс». Он воздействует непосредственно на подбородок и горло, подтягивает их и разбивает жировые наслоения.

Зал словно затанцевал вокруг Арчибальда.

— Как?!

— Именно так, — сказала Аврелия. — Конечно, вначале нужно соблюдать осторожность, чтобы ненароком не вывихнуть шеи или не навредить себе как-нибудь по-другому.

— Ты хочешь сказать, — вопросил Арчибальд, давясь каждым слогом, — что все «куиксы», на которых я ее застукал, это всего лишь современные чертовы упражнения для сохранения красоты?

— Так ты ее застукал? И наверное, испытал некоторый шок? В первый раз, когда я увидела, как упражнялась моя тетя, я повисла на телефоне, вызванивая психиатров, прежде чем ты успел бы чихнуть.

Арчибальд откинулся на стуле, тяжело дыша. Несколько секунд он был способен чувствовать только тупую злобу на судьбу, которая походя разбивает наши жизни — и, насколько можно понять, из простого каприза. Приносить себя в жертву из самых лучших побуждений, вот уж чушь собачья, вопияла его душа.

Затем его злость сосредоточилась на Женщине. Женщин, чувствовал он, нельзя спускать с привязи. Никогда не угадаешь, что они сделают в следующую минуту.

И тут же он опроверг этот вывод: ведь он твердо знал, что сделает в ближайшую минуту по крайней мере одна женщина. Мисс Ивонна Малтраверз вот-вот выйдет слева и скажет ему, что он валяет в грязи великое древнее имя Миддлсборо или кого-то там еще.