Сон в красном тереме. Т. 3. Гл. LXXXI – СХХ. - Сюэцинь Цао

Мелодия показалась мне необыкновенно чистой и красивой. Ну что, правду я говорю?

– Как мог ты услышать? – удивилась Дайюй.

– Я как раз возвращался домой с террасы Ветра в зарослях осоки, когда услышал прекрасную мелодию. Постоял немного и ушел – не захотел мешать. Ты мне только скажи: почему мелодия, ровная и спокойная в начале, стала к концу заунывной?

– Мелодия зависит от настроения, – объяснила Дайюй. – Меняется настроение, меняется и мелодия: здесь нет твердо установленных правил.

– Вот как! – произнес Баоюй. – Жаль, что я не разбираюсь в музыке! Выходит, я слушал напрасно!

– С древности и до наших дней редко встречаются люди, способные определить по игре состояние души играющего, – улыбнулась Дайюй.

Баоюй понял, что сказал лишнее, и умолк, не желая огорчать Дайюй. Так хотелось излить душу, но он не в силах был произнести ни слова. Дайюй тоже молчала, жалея о сказанном – слова вырвались сами собой, и Баоюй мог обидеться за чрезмерную холодность.

Баоюй же, опасаясь, что Дайюй истолковала его слова превратно, с улыбкой промолвил:

– Ладно, сестрица, пойду навещу третью сестру Таньчунь.

– Передай ей от меня поклон, – попросила девушка и, проводив Баоюя, задумалась: «Чего-то Баоюй недоговаривает; он то пылок, то холоден. Не пойму, в чем дело!»

Тут пришла Цзыцзюань и спросила:

– Вы больше не будете писать, барышня? Тогда я уберу кисть и тушечницу!

– Убери, – ответила Дайюй, прошла во внутренние покои, легла и снова задумалась.

– Может, выпьете чаю, барышня? – снова послышался голос Цзыцзюань.

– Не хочется. Я полежу, а ты занимайся своими делами!

Цзыцзюань вышла в прихожую и вдруг заметила Сюэянь, та тоже сидела задумавшись.

– И тебя что-то тревожит? – спросила Цзыцзюань.

– Не шуми, сестра, – ответила Сюэянь, вздрогнув от неожиданности. – Я нынче кое-что слышала, сейчас расскажу. Только смотри – никому ни слова!

Поджав губы, она кивнула на дверь, ведущую во внутренние покои, и сделала знак Цзыцзюань выйти.

На террасе Сюэянь тихо спросила:

– Ты слышала, сестра, что Баоюй помолвлен?

– Не может быть! – Цзыцзюань даже вздрогнула.

– Ну что ты говоришь! – вспыхнула Сюэянь. – Все, кроме нас, давно знают!

– Кто тебе сказал?

– Шишу. Говорит, будто невеста и богатая и красивая и способности у нее незаурядные. Дочь какого-то правителя.

В этот момент из комнаты послышался кашель. Опасаясь, как бы Дайюй не вышла и не услышала разговор, Цзыцзюань дернула Сюэянь за рукав, велев замолчать, а сама заглянула в комнату. Там было тихо, и девушка снова обернулась к подруге.

– Как же это Шишу тебе рассказала? – спросила она.

– Неужели не помнишь? Позавчера наша барышня послала меня к третьей барышне Таньчунь, но той дома не оказалось, была только Шишу. Мы с ней разговорились. Я мимоходом сказала, что второй господин Баоюй чересчур избалован, а она отвечает: «Что правда, то правда. Только и умеет, что играть да дурачиться! Как дитя малое, а ведь уже помолвлен!» Я спросила, было ли обручение, она ответила, что было, что сватом выступал какой-то господин Ван, родственник господ из восточного дворца Нинго, поэтому справок о невесте наводить не стали, сразу и сговорились.

«Странно!» – подумала Цзыцзюань и спросила:

– Почему же у нас в доме никто об этом не говорит?

– Таков наказ старой госпожи. Она боится, как бы Баоюй глупостей не натворил, если узнает… Шишу предупредила меня, чтобы никому ни слова. Если узнают, всем будет ясно, что это я проболталась.

Снова кивнув на дверь, ведущую во внутренние покои, она продолжала:

– Барышне я ничего не сказала, а тебя обманывать не хочу.

– Барышня вернулась! Наливайте чай! – вдруг прокричал попугай в клетке.

Девушки испуганно обернулись и пошли в комнату. Дайюй, тяжело дыша, сидела на стуле. Цзыцзюань принялась с ней болтать, чтобы немного развлечь, но Дайюй сердито сказала:

– Никого не дозовешься! Где вы были?

Она легла на кан и велела опустить полог. Цзыцзюань и Сюэянь вышли из комнаты, так и не узнав, слышала ли их разговор Дайюй.

Дайюй слышала, но не все поняла. Ее словно бросили в бушующее море, она подумала, что сбывается ее недавний сон, что, как говорится, на нее обрушились тысяча печалей и десять тысяч терзаний. Уж лучше умереть, чем стать свидетельницей крушения своей заветной мечты. Да и чего могла ждать она, сирота? Теперь она знает, что делать. День ото дня она будет подтачивать свое здоровье, чтобы через полгода, самое большее через год навсегда покинуть этот бренный мир.

Дайюй легла и притворилась спящей. Она не стала надевать теплую одежду, укрываться одеялом. Служанки то и дело заглядывали в комнату узнать, не нужно ли чего-нибудь, но Дайюй лежала не шевелясь, и девушки не стали ее тревожить. В этот вечер Дайюй не ужинала.

Когда настало время зажигать лампы, Цзыцзюань заглянула за полог, увидела, что одеяло лежит у барышни в ногах, и осторожно ее укрыла. Дайюй продолжала неподвижно лежать, но как только служанка отошла, снова сбросила одеяло.

Цзыцзюань между тем допытывалась у Сюэянь:

– Ты уверена, что все, о чем ты мне рассказывала, правда?

– Еще бы! – отвечала Сюэянь.

– А от кого узнала Шишу?

– От Сяохун.

– Боюсь, барышня слышала наш разговор, – покачала головой Цзыцзюань. – Видишь, какая она грустная! Лучше молчать об этом деле.

Поговорив еще немного, девушки собрались спать. Цзыцзюань снова зашла к Дайюй и снова ее укрыла. О том, как прошла ночь, мы рассказывать не будем.

На следующий день Дайюй проснулась рано, но не стала никого звать и, убитая горем, сидела на постели.

Цзыцзюань встревожилась:

– Что это вы, барышня, так рано проснулись?

– Легла рано, вот и проснулась, – бросила Дайюй.

Цзыцзюань разбудила Сюэянь, и они стали помогать Дайюй приводить себя в порядок. Дайюй невидящими глазами глядела в зеркало, но вдруг по щекам ее покатились слезы-жемчужины, омочив платочек.

Поистине:

Я вижу застывающую тень —Мое в воде весенней отраженье.

Тебя мне очень жалко, тень моя,Но ведь и я достоин сожаленья.

Цзыцзюань не посмела утешать барышню, боясь навлечь на себя гнев. Когда утренний туалет был закончен, Дайюй с мокрыми от слез глазами посидела еще немного и приказала Цзыцзюань:

– Зажги тибетские благовония!

– Барышня, вы не спали почти всю ночь! – сказала Цзыцзюань. – Зачем же вам благовония? Неужели снова будете писать?

Дайюй кивнула.

– Вы и так проснулись чуть свет, – произнесла Цзыцзюань. – Смотрите, как бы не переутомиться!

– Ничего! – ответила Дайюй. – Чем раньше я все перепишу, тем лучше! Хоть тоску немного развею. Память о себе оставлю. Увидите мой почерк – и вспомните!

Снова слезы покатились из глаз Дайюй. Цзыцзюань окончательно растерялась и, вместо того чтобы утешить Дайюй, сама расплакалась.

Дайюй теперь не прикасалась ни к чаю, ни к пище и постепенно слабела.

Изредка Баоюй, возвратившись из школы, забегал навестить ее, но Дайюй ничего ему не говорила, все таила в себе, понимая, что они уже не дети и нельзя вести себя так, как когда-то. Баоюю хотелось утешить девушку ласковыми словами, но он боялся ее расстроить – она и без того все время болела.

Теперь при встречах молодые люди обменивались ничего не значащими словами. Как говорится, желая сблизиться, все больше отдалялись друг от друга.

Матушка Цзя и госпожа Ван любили и жалели Дайюй, но забота их проявлялась лишь в том, что они не скупились на докторов. Откуда им было знать, что у нее на душе. Цзыцзюань знала, почему болеет барышня, но не смела об этом никому рассказать. Дайюй между тем таяла на глазах.

Через полмесяца она уже с трудом могла есть даже рисовый отвар. Ей казалось, что все только и говорят о свадьбе Баоюя, что люди со двора Наслаждения пурпуром заняты приготовлениями к предстоящему торжеству.

Иногда Дайюй навещала тетушка Сюэ, Баочай совсем не показывалась, и это усиливало подозрения Дайюй. Она не желала никого видеть, отказывалась от лекарств, единственное, чего ей хотелось, – это скорее умереть. Во сне ей чудилось, что кого-то уже называют второй госпожой, эти мысли зловещей тенью преследовали Дайюй.

Наступил день, когда она уже ничего не могла есть и лежала в полузабытьи, ожидая смерти.

Если хотите узнать, что было дальше с Дайюй, прочтите следующую главу.

Глава девяностая

Итак, настал день, когда Дайюй совсем перестала есть, решив уморить себя голодом.

Первое время, когда Дайюй навещали, она еще заставляла себя что-то сказать, но в последние дни вообще перестала разговаривать. На душе у нее становилось то смутно, то светло.

Матушка Цзя понимала, что неспроста Дайюй тает день ото дня, и раза два с пристрастием допрашивала Цзыцзюань и Сюэянь. Но те не осмеливались сказать правду.