Роковой срок - Сергей Алексеев

Будто сняв грузные доспехи, он перевел дух и поведал ей сон. Обава выслушала, не отводя своего пронизывающего взора, потянула за бечевку, давая знак вознице, чтоб остановил коней.

– Белый пар... Царь рапейский, именем Сколот! Не бивал он Важдая и витязей твоих не пожег.

– Откуда ты знаешь? Если о Скуфи ни вестей, ни молвы?.. Прежде ты грядущего не зрела.

– Прежде было у меня сердце трепетной девы.

– Каково же ныне?

– Железо каленое.

– Тогда скажи, вещий ли мой сон?

– Коли старуха из него явилась, ягиня, знать, сон вещий.

– К чему бы такое лихо?

Она задумалась, сжавшись так, что стали подрагивать плечи, после чего заговорила печально:

– Боюсь и толковать... А ну как ты рассердишься и снова наденешь покров?

– Одной каре дважды не бывать.

– Одной-то не бывать, но если цвет иной...

Вторым наказанием мог быть только покров черный – смертный. И если подобное случалось и утратившую целомудрие деву либо неверную жену накрывали повторно, то она творила вено с самим Таргой – рассекала мечом запястье...

– Ты готов на сей раз поверить мне, Ураган? Ведь я стану толковать не свой, а твой сон.

– За тем и пришел, Обава, – осторожно сказал государь. – Покоя нет...

– Ягиня снится к прозрению и великой мудрости, что тебе откроется. – Взор Обавы затуманился. – Если же она явилась лихом и наяву указала мертвое тело омуженки... Нет, Ураган, я опасаюсь, ты снова не поверишь мне и прогонишь!

– Говори, Обава...

– Близок конец твоему владычеству в сарских землях.

– Что же случится? Нашествие и гибель государства?

– Опасности не вижу и супостата нет. Но ты сам оставишь свое Владычество. И уйдешь по своей воле. А сарским государем станет Кочень. Он выхватил деву, коей ты хотел бы обладать. Сия дева – твоя власть. Ровен же останется с тобой.

– Такое невозможно!

– Во сне ты выбирал невесту. И было сорок кибиток, верно?

– Верно...

– Число сорок – это срок тебе означен. На три поприща растянулись, но только в трех были рапейские девы, а у каждой по три косы. И выбор невест творили вы втроем. Это указание на то, что роковой срок тебе – три дня. Как минут они, так бросишь свой государев бич.

– Да быть сего не может!

– Я сон разгадываю твой, Ураган, – терпеливо проговорила Обава. – А в сновидениях не я, а боги тебе пророчат.

– Добро, продолжай.

– В трех кибитках по дюжине рапейских дев, и ни одну огласить не мог. Доверился воле Важдая...

– Что это значит?

– А воевода дал тебе деву, которая оказалась ягиней...

– Все так и было! Но в чем же суть?

– Суть в том, Ураган, что лихо, пригрезившееся тебе наяву, – это твой иной путь, ознаменованный совестью. Перед тобой ныне выбор, что сотворить со своим государством. Обратить саров к законам Тарги ты не можешь, ибо они не желают старых обычаев, а пойти у них в поводу тебе не позволяет твое Владычество. Замкнулся хоровод из кибиток, где едут белые рапейки, а в иных омуженки. Не найти тебе пути из круга, не сделать выбора, и власть твою уже выхватили, бросили поперек седла и умчали. Но явится ягиня и укажет иную дорогу...

– Не хочу я иных дорог! – возмутился Ураган. – Как же я брошу свое наследство, оставленное предками? Как отступлю от замыслов? Тем паче, когда государству грозит беда?

– Беда у нас прежняя, а новой я не зрю...

– Да как же ты не зришь, Обава? Омуженки в наших пределах рыщут! Не во сне, а наяву. Это они все лето угоняли коней. Шелковой нитью смиряли и уводили... Должно быть, ты слышала об их коварстве и хитрости?

В этот миг он вспомнил жрицу Чаяну и свои спутанные ноги, однако ничего дочери не сказал о ней, дабы не путать прежнюю явь и нынешний сон.

Взор дочери потускнел.

– Не удопоклонницы нас погубят и не персы...

– А мне тревожно! Ведь была молва, волчье племя Ариды сгинуло. Будто разнесло все это племя по миру, как пыль... Ан нет! Скрылось, затаилось на целых триста лет. А ныне земля тряслась в степи! Худой знак...

– Мне чудится, напрасно ты тревожишься, Ураган. Омуженка коня уводила... Будто последнего! Многие сотни табунов по степи кочуют, не оскудеют сары, утратив одну лошадь...

– В том и суть, Обава, что не одну. За нынешнее кочевье на всех путях пропало около тысячи! И везде оставлена рука Тарбиты.

– Невелика и жертва...

– Если б эта жертва богине была воздана!.. Я не убытки считаю – число воинственных всадниц, которые могут появиться, где захотят. И принести великий разор, ибо сарам ныне не защититься от их набегов. А если омуженки и впрямь соузники персов?

Обава приспустила веки и потянула бечеву, подавая знак вознице. Тотчас же кибитка затряслась по битой копытами земле.

– Ты еще пожалеешь, что снял алое покрывало, – вдруг проговорила она с непривычным медным отзвуком в голосе. – А лучше вновь набрось на меня горючую пелену, и мне будет покойно под ней, и тебе вольнее. Все одно не могу утешить.

– Я старого не поминаю, – осторожно вымолвил Ураган. – Коли снял кару, тому и быть должно.

– Добро, тогда послушай меня! Ты опасаешься супостата? Омуженок, воинственных дев, что крадут лошадей? Ты боишься, сары не защитят себя и свой желтый жир?

– Я сарский государь, и это мои заботы...

– Еще ты мыслишь вернуть народ под сень законов Тарги. Родить наследника и обязать его, чтобы продолжил твои старания.

– Да, все мои думы, как лошади в одной упряжке...

– А достойны ли нынешние сары твоих хлопот и тщаний? Нужны ли им извечные наши законы, по коим ты вскормил меня? Ну-ка вспомни, как ты собирал паров для Скуфи? Сколько выслушал обид от родовитых вельмож, сколько угроз! Не они ли назначили тебе роковой срок, который ныне заканчивается? Старцы сдержат свое слово и заточат тебя в каменную вежу...

Урагану послышался звон обрядовой чаши, но не вечевой серебряной, что стояла ныне в стольном граде Казаре на площади, а медной, походной, которую возили с собой, чтоб пить хмельную суру в честь победы, созывать войско и будить спящих по тревоге.

– Таков удел всякого, кто повинуется правде, – скрывая напряжение, сказал он. – Я вынужден сносить обиды и угрозы, поскольку взираю на подданных, как на малых и неразумных чад. Ведь, существуя вне обычаев и законов, они в самом деле несмышлены и не ведают, что творят.

– Сары предали богов, ибо искусились желтым жиром! – загремело медное било. – И взывают к ним, когда приходит лихо. Они предали и тебя, Ураган! Иначе бы сами приводили паров и просили взять на службу. Ты им нужен, когда их табунам грозят конокрады, а домам и жиру – омуженки и персы. Предавших богов и государя можно ли называть сарами?!. Верна молва, говорящая, будто мы вымерли! Наши земли давно бы позорили, угнали табуны и отняли жир, но супостата сдерживает былое величие и могущество. Врагам еще невдомек, что сары более не сущи. А эти трусливые, но самолюбивые туши, коих рабы носят на носилках, не достойны ни богов, ни государя! И коли так, пусть же их порвут конями воинственные удопоклонницы, ибо они рвут неспособных к соитию.

Ураган ощутил, как захолодело в груди и подломилась крепкая спина наездника. Он опустился на войлочный пол кибитки и взял руку Обавы.

– Мне страшно внимать твоим речам... Неужто подобные мысли рождаются под горьким покровом?

– Говорила тебе, Ураган, верни алую пелену, спрячь мою голову и свою спрячешь. Или иную попрошу...

– Я учил тебя любви и снисходительности к своему беззаконному народу. Только любовью можно излечить его лютую хворь, а ненавистью усугубить... Но слышу в твоих словах презрение!

– Верно, и я искренне любила его, – слегка задребезжала медь. – Испытывала жалость, как если бы сары страдали от мучительных болезней... Но в самом деле потакала низменным порокам!

– Что случилось с тобой, Обава? Неужто виною всему моя кара и горючий покров?

– Не казнись, Ураган. – Она вновь обрела спокойствие. – Я тебе благодарна за вскормление и науку. За любовь и кару... Но лучше бы ты не снес испытаний! Лучше бы ты, презрев законы и молву худую, повиновался моему огласу... И взял бы в жены. В этот день по истечении девяти месяцев не алый бы покров снял, а принял на руки младенца – своего наследника. И лучше бы я умерла в тот же час, во второй раз сотворя вено!

– Сейчас же замолчи! – Государь вскочил и схватился за древко бича, что был за поясом. – Не смей более напоминать!..

– Посмею! – Обава тоже встала. – Ты испытания преодолел, но и я тоже их выдержала. И это горше, нежели позор кровосмешения.

Ураган отступил, но руки с бича не убрал.

– Не внял... Какое испытание?

– Под горьким покровом я погасила любовь к тебе, – призналась она. – И теперь мое сердце, словно куфский меч, так же остро и холодно.

– Добро. – Государь расслабил руки, стискивающие бич. – Знать, смирил покров...

– Не радуйся, Ураган. Алая пополома не смирила, а выстудила сердце так, что и дочерняя привязанность рассеялась. Я будто заново родилась и, оглядевшись, изумилась, в какой скудости и мерзости мы прозябаем! Ныне любовь меня не слепит, и я презираю этот мир, отвергаю с такой же беспощадной силой, как некогда ты меня отверг. Твой сон вещий! И ты через три дня отвергнешь то, чему служил, и уйдешь!