Потребитель - Майкл Джира
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я смазываю себя, настраиваю свои мышцы, подготавливая свое убийство. Я хочу хорошо выглядеть, когда буду задыхаться. Я хочу, чтобы мои мускулы были отражением мускул мужчины, который меня душит, перекрывает мне воздух. Я
хочу смотреть ему в глаза и ощущать его твердый член, упирающийся мне в ноги, пока он меня убивает. Чем я сильнее, чем более совершенен, тем больше он будет ненавидеть меня. Я буду совершенным зеркалом слабости, сокрытой в его мужественности. Пока он ебет дыру на месте моего члена, он будет ебать свою ненависть к самому себе. Будучи сильным, я не позволю ему отрицать мощь его импотенции. Если я хорошо подготовлюсь, он будет ненавидеть свое тело еще больше, после того как убьет меня.
Я использую себя как устройство для увеселения иного себя. Если я посмотрю на себя вблизи, я сойду с ума. Когда я смотрю на свое тело, я исчезаю. Я теряю способность к суще-ствованию. Я одурачиваю себя таким образом, чтобы верить: та часть меня, которая наблюдает другую часть, не противоположна последней. Нет разницы, жертва я или агрессор. Я отменяю себя. Я ненавижу свое тело. Я использую его как щит, за которым скрывается моя ненависть к мужчинам. Запах щели у меня между ног — постоянное напоминание моего перевернутого превосходства над обоими полами. Когда я истекаю кровью, я истекаю кровью, как мужчина. Кровь выплескивается у меня между ног густыми, застывшими шматами, перемешанными со спермой и мышцами.
Я распростерт на плите. Я не могу думать. Мое сознание осознает само себя, фиксируясь на своей нерушимой опустошенности. Я приклеен к столу. Я не хочу бежать. Я не двинусь. Я хочу, чтобы жизнь из меня выдавили, удушая меня. Мужчина сверху на мне, его мясистые руки зарываются в мое горло. Я пускаю пену, пытаясь произносить слова, шевеля языком. Рот мужчины открыт, его язык свисает наружу, роняя слюну на мое лицо. Он ебет мою дыру, душа меня. Я сильнее его. Я отшвыриваю его с себя. Он трус. Он съеживается у моих ног и умоляет меня не делать ему больно. Я отгрызаю его член зубами.
В мою комнату входит женщина. Я презираю ее запах, ее мягкую жеманную плоть. Она приносит с собой свою вонь.
Биенье ее сердца идет вразнобой с моим, разрушает мою способность потерять себя в глупости моего собственного пульса. Когда ее рот обволакивает меня, я выдыхаю сперму в ее горло. Когда она отходит, я привязываю ее к столу, лицом вниз. Просовываю кулак в ее кишку и вырываю ее внутренности, полные дерьма. Я затыкаю ее внутренности в свою дыру. Делаю вид, что я мягкий, женственный. Сажусь в кресло и зашиваю свою дыру. Я не могу думать. Я не хочу думать. Моя плоть меняет форму в прямой зависимости от глупых прихотей сознания, которое не принадлежит мне, которое я не контролирую.
1984
Трах
Я никому не доверяю. Я стараюсь держать себя под замком. Я ненавижу эту шушеру. Их грязные пронизывающие глазки видят любой унизительный изъян. Я знаю, что я лучше вся-го, кого видела или встречала, всякого, на кого работала, всякого, кто когда-либо видел мое лицо. Когда я обнажена, И кое-что прячу. Я прячусь, потому что я лучше их. Я прикована образом своего голого тела в зеркале. Я придала ему форму, которая отвечает тому, что я хочу видеть. Складки жира обрезаны, груди подняты, их размер и форма сделаны совершенными. Я работала над этим телом. Я ложилась под нож ради него, я трудилась ради него. Оно — мое. Я контролирую его, использую для собственного удовольствия. Оно дает мне совершенный секс: самодостаточный, сдержанный, строгий, неумолимый, наказующий. Это — мое. Я совершенна для самой себя. Запах моего пота, ощущение наливающихся мышц, приносит мне удовлетворение, ебет меня. Я совершенна. Я ебу себя. Мой образ в зеркале ебет меня. Я себя завожу. Все остальное излишне. Я самодостаточна. Я удалю всякую помеху, весь этот сброд, любую мерзкую живую плоть, которая встанет у меня на пути. Когда я смотрю в зеркало, я останавливаю время. Мне ничего не нужно, никого. Ничто не способно меня ебать, как я ебу себя сама. Не о чем жалеть. Я сделала из себя то, что хочу ебать. Я ебу себя сейчас.
1984
Наказание
У каждого из них есть скрытые мотивы. Нужны годы сосредоточенности, чтобы содрать покровы лжи. Любое чудачество, любая тривиальная реакция предумышленна, направлена на достижение определенной цели. Единственно честное поведение — немедленная реакция на боль. Настоящую боль — не эмоциональную или душевную, — причиняемую посредством прямого физического насилия. По этой причине тот или иной обычно вынашивает план нападения на врага (другого). От совершения убийства их удерживает одно — угроза наказания. Поскольку они не могут дать выход своему насилию никаким непосредственным образом, они разработали способы сделать свое насилие более абстрактным и усложненным, откладывая окончательное осуществление до тех пор, пока жажда его не станет нестерпимой. В отсутствие напряжения или желания, все безразлично. Так что они играют в свое насилие, как в шахматы, чтобы жить для насилия.
1984
Крещение
Она распростерта на кровати, слюна и сперма вытекают у нее изо рта. Лужа крови и спермы собирается у нее между ног. Ее живот вздымается, опадает, вздымается, опадает. Если бы не это, ее можно было бы принять за мертвую. Я сижу в кресле у кровати, одетый, с сигаретой, и смотрю ей в глаза. Она говорит:
— Я скажу тебе, когда хватит. Не следовало останавливаться. Следовало остановиться.
Кажется, она не может двигаться. Она пытается встать, приподымая голову, и опять валится, явно удовлетворенная своим бессилием. Я говорю ей:
— Это не был я. Я не был здесь. Кто тебя ебал? Чей хуй ты только что сосала? Чей хуй был в тебе?
Докурив сигарету, я раздеваюсь и ложусь на нее, суя ей в дыру.
1984
Кормление животного
Я не могу вдохнуть. Воздух, запертый в моих легких, — как серная гарь. Я неподвижен в своем кресле. Мои ступни прикручены болтами к земле. Прямо передо мной на стене мои глаза выели кусочек штукатурки. Я вижу там себя — красный мазок на белой краске. Поскольку я не могу отвернуться, я чувствую, как становлюсь им.
Я чувствую, что истекаю из собственного тела, как опорожняемый мешок. Я гнию, мой обмен веществ разрушается, я теряю контроль над своим сознанием по мере умирании мозга.
Собирая все силы, я перемещаю вес тела в ноги, пытаясь встать. Я не могу, хоть и не чувствую своего веса. Моя кожа держит внутренности — они легкие, будто наполнены воз-духом.
Я хочу встать. Я не могу сосредоточиться. Я привстаю наполовину и падаю спиной на землю, вываливаясь из кресла, вырывая болты из ступней. Я лежу, и мое тело раздается в стороны, надуваясь. Мою голову относит к потолку. Я не могу пошевельнуться.
Время идет, я ни о чем не думаю, затем что-то тихо заползает в мои разверстые кишки. Оборачивает свои пальцы вокруг моего сердца и тихонько сжимает его, будто пытаясь выдавить из него последний слабый удар. Я лежу в ожидании. Собака/человек вскрывает мою грудную клетку и просовывает туда морду, проводя холодным носом по влажным сплетениям моих внутренностей. Собрав последние силы, я вталкиваю его морду в себя, шепча ему в ухо свое имя.
1983/1994
Её единственная любовь
Не в силах выносить больше запах разложения своих родимей, маленькая девочка встает с постели, покидая уютное тепло мягкого одеяла, и идет по коридору в их комнату. Ее босые ноги неслышно ступают по толстому ковру.
Она открывает дверь. Ее обдает волной удушливой вони.
Она входит, вяло сблевывая на ладонь небольшие комочки гноя и крови.
Кровать черна от мух — они зарываются в плоть ее родителей, откладывая яйца, из которых выведутся новые мухи. Рана, которую она оставила на шее отца, кишит ими.
Голова ее матери покоится на плече отца, рот открыт, набитый мухами. Нож лежит на полу у кровати. Ковер впитывает кровь. Она подбирает нож, любуясь отражением своего лица в сверкающей между пятен крови стали, затем отбрасывает нож в угол.
Она идет к окну по другую сторону кровати и с огромным усилием все-таки открывает его. Внутрь врывается холодный зимний воздух. Мухи зарываются глубже в плоть ее родителей в поисках тепла.
Она снимает ночную рубашку, стягивает покрывало и ютится между их тел. Через минуту она сплошь покрыта мухами. Она плотно укутывает шею покрывалом, прячась от ледяного воздуха и вскоре засыпает. Она чувствует, как мухи жалят ее кожу под покрывалом, будто маленькие птички, что собираются вокруг нее, пытаясь поднять ее в воздух. Она трется ногой о холодный живот своего отца и видит сон.
1986/1994
Его ребячества
Голый старик смотрит телевизор, лежа в постели. Его лицо вплотную прижато к экрану пообок кровати. Он заглядывает поверх белых пуховых холмов своей подушки в волшебный мир за стеклом. Комната освещается только телеэкраном. Кожа старика — бледно-голубая. Детали его черепа проступают под кожей, как в рентгеновских лучах. На полу возле кровати — чашка с застывшим жиром, оставшимися от готовки. Не отрывая взгляда от телевизора, он размазывает жир по своему телу, доставляя себе вялое впечатление сладострастия.