Темная сторона света - Диана Чемберлен

Оливия рассмеялась.

— Пол кажется даже слишком… умным, — продолжал Алек.

— Так и есть.

— И он очень эмоциональный. Пол брал интервью у старой смотрительницы маяка и прислал мне своего рода эссе, изложив то, что узнал. Это очень… Даже не знаю, как сказать. Пожалуй, трогательно. И захватывает. Я ожидал от него интересных фактов в несколько суховатом изложении, всего лишь несколько абзацев, чтобы донести до читателя суть, но он приятно удивил меня. Пол очень талантлив.

— Я это знаю, — кивнула Оливия.

— Но он очень молчаливый человек, замкнутый.

— Не всегда. — Хотя Оливия легко могла представить, насколько замкнутым становился Пол в присутствии мужа Анни. — Есть кое-что еще… — Она должна выразиться очень осторожно. Ей не хотелось, чтобы Алек легко сложил части мозаики в единое целое. — Вы знаете, что именно он написал ту статью об Анни для журнала «Морской пейзаж»?

— Пол? Я даже не обратил внимания на подпись под статьей. Я знал, что у Анни несколько раз брали интервью… Так это был ваш муж?

— Да. — Оливия замерла. Только бы он ни о чем не догадался.

— Статья получилась просто замечательная. Я немного беспокоился о том, что из этого всего получится, потому что прошлой осенью Анни была сама не своя. Она пребывала в самом мрачном настроении. — Алек помолчал. — Я очень давно не видел ее такой отрешенной от всего, так что у меня просто камень с души свалился, когда я прочитал написанное и понял, что Пол сумел разглядеть настоящую Анни. — Он отпил немного чая, потом снова посмотрел на Оливию, на этот раз удивленно. — Почему же Пол не сказал мне, что это он автор той статьи?

— Вы же сами только что сказали. Он человек замкнутый и скромный. — Оливия проглотила кусочек горячей курицы в остром соусе. — Мы вместе написали книгу, — продолжала она. — Вы помните ту страшную катастрофу на железной дороге в Вашингтоне в 1981 году?

— Это когда почти все вагоны упали в Потомак? Оливия кивнула.

— Там мы и познакомились. Пол тогда работал корреспондентом в «Вашингтон пост». Он писал о том, как работает отделение неотложной помощи в той больнице, где я тогда была ординатором.

В те дни Оливия даже не заметила Пола, а он обратил на нее внимание и представился ей, когда кризис был уже позади, спустя два дня после крушения поезда. Пол сказал, что влюбился в нее. Она была такой уверенной в себе, такой спокойной, так умело обращалась с пациентами и проявила максимум участия к семьям пострадавших. Он показал ей статьи о катастрофе в «Пост», формальные и сухие, написанные другими журналистами, и свои статьи о молодой женщине-враче, работавшей в отделении неотложной помощи. Оливия была поражена его романтическим идеализмом, но не могла отрицать, насколько взволнована тем, что он видел ее такой, какой она была на самом деле, и смог полюбить ее.

— Так вот, несколько лет спустя мы решили написать об этом книгу, — продолжила Оливия. — Мы собрали воспоминания о крушении и пассажиров, и спасателей, и медиков. У нас неплохо получилось. Мы участвовали в ток-шоу и даже получили пару национальных премий.

— Мне бы хотелось прочитать ее.

Оливия встала, прошла в гостиную, сняла с полки потрепанное издание «Крушения „Восточного духа“, вернулась на веранду и протянула Алеку книгу.

— Боже мой! — воскликнул он, разглядывая обложку, на которой издатели поместили снимок места катастрофы, сделанный с самолета. Сначала было даже сложно разглядеть между цветущими берегами реки упавшие вагоны, унесшие жизнь сорока двух человек.

Алек открыл книгу, просмотрел титульный лист, потом закрыл и внимательно прочитал то, что было написано об Оливии и Поле на обложке.

— У Пола еще вышла книга стихов? — спросил он.

— Да. Она называется «Сладкое пришествие».

— И что он имел в виду? — полюбопытствовал Алек.

— Меня. — Оливия покраснела. — Пол сказал, что его жизнь приобрела смысл, когда я вошла в нее.

Алек сочувственно посмотрел на нее. Он потянулся через стол и сжал ее пальцы. Золотое обручальное кольцо вспыхнуло в неярком свете, лившемся из кухонного окна. Потом Алек снова принялся рассматривать книгу. С того места, где сидела Оливия, их с Полом улыбки на фотографиях казались гримасой печали.

Алек покачал головой.

— Должно быть, это был настоящий кошмар. Как вы справляетесь с такой работой и не разваливаетесь на части?

— К этому привыкаешь. Думаю, душа немного черствеет. Я плачу на грустных фильмах и иногда за обедом в ресторане, но на работе я почти никогда не лью слезы. — Она посмотрела на книгу, лежащую на столе рядом с тарелкой Алека. — Но в ту ночь, когда умерла Анни, я плакала.

— Почему? — спросил он.

Из-за вас. — Оливия сказала ему только часть правды. — Ваши глаза… Вы выглядели таким потерянным. Я как раз теряла Пола и… Я не сравниваю то, через что пришлось пройти мне, с вашими переживаниями, только я очень остро почувствовала ваше горе. Еще долго ваше лицо вставало у меня перед глазами…

Алек опустил глаза. Он взялся было за вилку, но потом снова посмотрел на Оливию.

— Вы помните мою дочь? — поинтересовался он. Оливия кивнула.

— Девочка тогда попыталась меня ударить.

— Правда? Я этого не помню. — Алек отвернулся и посмотрел на берег. — Она так изменилась… Я этого не замечал, потому что вообще не обращал внимания на детей после смерти Анни. Мой сын как-то справляется. Он работает, готовится осенью отправиться в колледж в Даке. А вот Лэйси… — Алек покачал головой. — Она начала курить. Понимаю, что это не трагедия, многие дети в ее возрасте пробуют курить. Но Лэйси так часто плачет. Недавно она вернулась вечером домой в слезах, блузка была застегнута кое-как. Я не хочу думать о самом плохом…

— Сколько ей лет? — прервала его Оливия.

— Три… Четырнадцать. Только что исполнилось. Оливия отложила вилку и сложила руки на груди.

— Девочки в этом возрасте очень уязвимы, — сказала она. — Особенно те, кто растет без матери.

— Я не знаю, чем помочь ей. Лэйси всегда была хорошим ребенком, очень ответственная, умная. Я уверен, что она не занимается сексом или чем-то плохим, только…

— Возможно, против ее воли, — осторожно предположила Оливия.

— Что вы хотите этим сказать?

— Она ведь плакала. Одежда была не в порядке. Может быть, кто-то… Я не хочу сказать, что ее изнасиловали на улице. Но вы же знаете, как парни иногда себя ведут. Ваша дочь могла пойти на вечеринку, и кто-то воспользовался ею.

У Алека округлились глаза.

— Вы меня утешили.

— Простите. Я работаю в больнице, и у меня не самый радужный взгляд на мир. Почему бы вам не поговорить с ней об этом? Выскажите все прямо.

Лэйси не станет говорить со мной. Я пытаюсь убедить себя, что подростки всегда так себя ведут, но с Клаем таких проблем не возникало, поэтому я не слишком уверенно себя чувствую. Мы с Анни просто не мешали детям. Не было никаких правил, которым они должны были бы следовать. Мы им доверяли, и все было отлично.

— Никаких правил? — удивилась Оливия. — Что вы хотите этим сказать?

— Не существовало точного времени для возвращения домой, никаких ограничений. Они сами решали, куда пойти, что делать. — Алек отодвинул от себя тарелку. — Даже когда дети были совсем маленькими, мы позволяли им самим решать, что надеть и что есть. Анни пыталась научить их отвечать за себя, и они отлично с этим справлялись. Но теперь Лэйси сидит за столом в наушниках и продолжает слушать музыку. Мне хочется ей сказать: «Да сними ты, к черту, эти наушники и послушай меня!» — Алек стукнул кулаком по столешнице. — Я хочу, чтобы она перестала грубить, чтобы откровенно поговорила со мной. Но Анни никогда не стала бы требовать этого от Лэйси. И я даже представить не могу, как бы моя жена поступила, если бы наша дочь при ней вела себя так, как сейчас.

Оливия откинулась на спинку стула.

— Сейчас бессмысленно гадать, как повела бы себя Анни, — заметила она. — Делайте то, что хочется делать вам. Скажите дочери, что она не должна сидеть в наушниках за едой. Скажите ей…

— Я не могу. Я боюсь потерять и ее тоже. Я… — Алек закрыл глаза на мгновение и тут же встал. — Простите. — Он сложил свою салфетку, положил ее на стол и ушел в дом.

Оливия закрыла картонки, составила их на поднос и поймала себя на странной мысли. Что бы сделала сейчас Анни? Анни никогда бы не позволила расстроенному гостю вот так взять и уйти. Она бы пошла за ним, постаралась бы успокоить и поддержать. Оливия оставила еду на столе и вошла в кухню. Алек стоял у окна и смотрел на залив. Она коснулась его руки.

— Алек?

— Я боюсь своей дочери, — тихо признался он. Песок пляжа отражался в его глазах, превращая их из светло-голубых в молочно-серые. — Я боюсь смотреть на нее, потому что всякий раз, глядя на Лэйси, я вижу перед собой Анни. — Он перевел взгляд на Оливию, и она тут же опустила руку. — Лэйси была с матерью в тот вечер в приюте.