Направо и налево - Йозеф Рот

Ирмгард обиженно молчала. Чтобы не потерять свое расположение к Паулю, которое стало составной частью ее самолюбия, она преобразовала свое презрение к пошлости его шуток в восхищение его умением беседовать с дядей.

Господин Эндерс отбросил подозрения, что Пауль Бернгейм принадлежит к бедной интеллигенции. Во всяком случае, он пригласил занимательного молодого человека в Д., один из прирейнских городов, в родовое гнездо Эндерсов.

Ехать предстояло через неделю. Разумеется, в течение этой недели и никак не позже ему нужно было получить место и должность. Следовало держаться Брандейса!

Пауль Бернгейм отчетливо понимал, что цель близка. Конечно, он мог пойти к Брандейсу. Пойти к Брандейсу, и что тогда? Вернуть две тысячи долларов и ждать осуществления всех своих планов всего от одного разговора? Возможно, Брандейс что-нибудь предложит.

В первый раз за долгое время Пауль встал с постели ранним утром. Был четверг, его «счастливый» день. Ему казалось, будто он помнит, что четверг всегда приносил ему удачу. Еще в школе. Все, что ему удавалось лучше всего, выпадало на четверг. Выпускной экзамен он сдавал в четверг, в Оксфорд поехал в четверг. И сегодня был четверг.

И солнце сияло. Ни тучки на небе. Ни пылинки. Ни ветерка. Все такси на стоянке были с открытым верхом. Пауль решил взять такси, чтобы не терять необходимой ему энергии в давке метро. Он сел в машину, будто отправился в путешествие за счастьем.

Однако перед массивным многоэтажным домом на Кепеникерштрассе, в котором уже несколько месяцев находилась фирма Брандейса, Пауля Бернгейма охватил страх, которого он никогда прежде не испытывал. Если он теперь ничего не добьется, то в Д. не поедет. Он уже обдумывал отговорки для Ирмгард. Утешительно было стилистически оттачивать такое письмо уже теперь. Это занятие отвлекало от мыслей о предстоящей четверти часа. Он представлял себе полное крушение своих надежд, чтобы легче было перенести более гнетущее состояние — страх перед крушением.

Пауль отказался последовать приглашению швейцара войти в лифт.

Он медленно поднимался по ступенькам и считал их. Если число ступенек окажется четным, все будет хорошо. Когда он достиг второго этажа, оно было нечетным. Ноги Пауля заплетались. К счастью, табличка гласила, что дирекция находится на третьем этаже. Из страха снова получить нечетное число, он перестал считать.

Ему пришлось пройти через большой, неуютный, залитый солнцем зал, в котором стояла едва ли не сотня столов. Рабочий зал по американскому образцу. На всех четырех стенах — огромные электрические часы, как на вокзале. Размеренное шуршание бумаг. Приглушенный стук современных пишущих машинок. Шепот подсчитывающих что-то молодых людей, склонившихся над столами, записывающих бесконечные цифры и орудующих чертежными линейками. Стены голые, окна большие, без штор. Брандейсу нравилось, что его посетителей проводили через эту комнату.

Визит Пауля Бернгейма совпал с одним из «важных совещаний». Нужно было подождать час или два. Тем лучше. Есть время успокоиться.

Но уже через несколько минут его пригласили к Брандейсу.

Брандейс сидел в маленьком темном помещении. Посетители, которые входили сюда после болезненной яркости солнечного света, в первые мгновения ничего не видели. Хозяин достал из стенного шкафа коньяк, две рюмки, сигары, сигареты, спички. Он поставил все это перед Бернгеймом осторожно, беззвучно, словно его большие, сильные, волосатые руки, поверхность стола, бутылка, рюмки и спичечный коробок были из бархата.

Он налил две полные рюмки.

Бернгейм выпил коньяк одним глотком; его раздосадовало, что Брандейс только пригубил.

— Я пью не спеша, — сказал Брандейс.

— Я — ваш старый должник, — начал Пауль.

— Сумма настолько ничтожна, — перебил Брандейс, — что говорить о ней было бы расточительностью. Я должен просить у вас прощения. Мне следовало вас навестить. Вы могли подумать, что я избегаю встреч с вами. Совсем нет! Просто назрела необходимость упорядочить и расширить мои дела. Я был занят. Рад вашему визиту. Но надеюсь, что вы пришли не из-за этих денег.

— Нет, господин Брандейс. Откровенно говоря, я пришел с просьбой.

— Это честь для меня.

Последовала долгая пауза. Ни один не пошевелился. Издалека слышался птичий щебет. Глаза Пауля привыкли к сумраку. Он уже различал темно-красный цвет ковра и ржаво-коричневую обивку двери слева от себя. Он вошел в другую. Сумрачный свет исходил от темных жалюзи на распахнутых окнах.

Нежный ветерок веял по комнате.

Казалось невозможным возобновить разговор. Брандейс схватился за бутылку, чтобы наполнить рюмки.

— Я потерял большую часть своего состояния, — заговорил наконец Пауль. — Мне нужно приискать себе работу. У меня осталось не более двадцати пяти тысяч марок.

— Сумма не маленькая… — сказал Брандейс. — Но конечно, как посмотреть. Она может оказаться и крупной, и ничтожной. Для вас она, вероятно, мала. Я мог бы, возможно, дать вам совет…

— Нет, господин Брандейс, слишком поздно. На этой неделе мне нужно иметь твердую надежду на должность, на имя, на положение.

— Вы, вероятно, хотите жениться. — Он выговорил это слово очень мягко, «ж» звучало почти как «ш».

Пауль кивнул.

— Хорошо, господин Бернгейм, я подумаю.

Пауль поднялся. Брандейс проводил его до двери. Протянул руку:

— Могу я узнать имя дамы?

— Я еще не обручен, — сказал Пауль нерешительно. Он боялся высвободить руку из мягкого, теплого рукопожатия Брандейса. — Однако прошу вас держать это в тайне. Я хочу сделать предложение фрейлейн Эндерс.

— Эндерс, химия?

— Совершенно верно.

— Я вам напишу.

Пауль вышел. На одном из аккуратных блестящих бумажных квадратиков, что лежали на письменном столе, Брандейс написал: «Эндерс — Бернгейм».

XV

Пауль отправился в ресторан. Но не мог проглотить ни кусочка. Итак, состояние, в котором он находился перед визитом к Брандейсу, может длиться вечно. Кто знает, сколько придется ждать ответа Брандейса! Следующие дни и ночи будут отравлены. В эти часы ему не хватало хорошего друга, брата, матери. Домой идти невозможно. Лучше уж оставаться на улице. Как бездомному, бродить вокруг.

В первый раз осознал Пауль границы своего состояния. Он видел, как неудержимо приближается к опасным берегам бедности. До сего дня его окружал бесконечный океан богатства. Оказалось достаточным определить точный размер своей собственности, чтобы увидеть ее конец. За несколько коротких часов ему стало ясно, что его надежды, его необыкновенные дарования, его шарм, его безопасность — что все это было следствием материальной защищенности, плодами богатства, как растения в саду отцовского дома. Словно благодаря встрече с Ирмгард и ее дядей и ввиду перспективы бракосочетания с химической индустрией Пауль Бернгейм лишь познал всю меру горечи, которую в этом мире приносит обладание лишь небольшой суммой денег. Его двадцать пять тысяч марок, казалось, теряли всю свою фактическую ценность только потому, что почувствовали вблизи огромное состояние семьи Эндерсов. Визит к Брандейсу унизил его. Ведь Пауль Бернгейм, разумеется, принадлежал к числу людей, полагающих, что им не в чем себя упрекнуть, когда они ищут любви или дружбы, но сочетание таковых с материальной помощью наносят их достоинству ущерб. На шкале ценностей, усвоенной такими людьми в ранней юности раз и навсегда, деньги стоят выше по рангу, чем сердце и жизнь. Кровь, отданную ради спасения их жизни, они готовы принять с более легким сердцем, чем одолженную или подаренную сумму. Мало-помалу Пауль начинал ненавидеть Брандейса — ненавистью, которая заменяет благодарность и принимает ее имя.

Среди лиц безымянных мертвецов на доске полицейского участка Пауль Бернгейм увидел свое собственное лицо. Он вспомнил тот вечер, когда из озорства дал арестовать себя и затолкать в грузовик. Это стало его единственной встречей с другим миром, беззаконным, безродным, ночным. Его собственное будущее приняло облик неизвестных мертвецов на фотографиях. Еще ребенком играл он иногда с добровольной смертью, держа перед обнаженной грудью острие ножа — из тщеславия и в надежде, что его кончина вызовет всеобщий переполох дома, в городе, в целом мире. Он уже слышал плач родителей, надгробное слово учителя, испуганные и робкие перешептывания товарищей.

Сострадание, которое он тогда испытывал к самому себе, сегодня охватило его снова. Он хотел оплакивать себя и быть оплакиваемым. Нежное чувство товарищества погнало его к нищим на углу улицы, людям, выглядевшим голодными, бесприютными и опустошенными. Ни на мгновение не пришло ему на ум, что десятой долей своего состояния он мог каждого из его новых, внезапно обретенных друзей сделать богатым и беззаботным. Пауль Бернгейм не делал никакого различия между нищим, который протягивал руку за подаянием, и человеком, который искал у Брандейса «общественного положения», чтобы жениться на миллионерше.