Грош - Давыдов Григорий

Стараясь не обращать внимания на жутко болящий живот, подползла к шкурам, в которых всегда спала. Мать, прихватив с собой нож — жалко, а то я б с удовольствием им овладела, у меня бы шансов стало больше — ушла спать в другую часть пещеры. Хотя знаем мы, как она будет "спать"! Но и я этой ночью видеть сны не собираюсь…

Часть шкур я сложила так, чтобы получилось некоторое подобие моего контура. Затем укрыла "себя" одеялом. Вроде похоже, в темноте тяжело будет разобрать. Ну и отлично. Глянула на выход из пещеры. Снаружи уже было темно. Буря всё не утихала.

Вытащив своё оружие в виде ставшего уже нормальной остроты камня, сжала его в правой руке и, взобравшись на невысокий выступ, залегла в маленькой пещере. Я её ещё давно делала, когда старалась подражать маме. Думала себе собственный дом выдолбить. Дура. Пещера была маленькой: залезть в неё можно было лишь ползком, а помещалась в ней только часть меня — ноги, да полтуловища. Но зато я могла спокойно прятаться за уступом и следить за своей частью пещеры.

Сжав в руке камень так, что тот еле слышно затрещал, закусив губу начала ждать. Получится ли у меня? Это покажет время. Сейчас нужно, чтобы в моей голове отпечаталась одна фраза: либо ты — либо тебя. Либо-либо. Другого не дано.

Я ждала долго — час, не меньше. И когда мне уже показалось, что этой ночью бояться нечего и можно выйти из укрытия, да поспать, послышались тяжёлые шаги.

Мать вообще даже ночью ходила, громко стуча своими ножищами. Сон у меня был крепкий, как у истинного тролля. Так что она не боялась меня разбудить. Хотя сегодня, пускай я отчётливо слышала её шаги, мама всё-таки старалась идти тише, чем обычно. А я почти перестала дышать, глядя на появившуюся в темноте фигуру матери. Господи, как же она была огромна и сильна! В голову начали закрадываться сомнения по поводу моего плана, которые я тут же отбросила в сторону и сильнее сжала в руке камень. Прочь сомнения! И прочь жалость…

Огромная фигура приблизилась к месту моего сна. И неожиданно застыла. Я еле удержалась от того, чтоб не ахнуть. Неужели заметила?! Но нет. Она постояла так с секунду, и присела рядом со шкурами. Поднесла руку "ко мне" и занесла для удара нож.

Сейчас, или никогда!

Оттолкнувшись руками, я моментально выползла из укрытия и, не останавливаясь, прыгнула на мать со спины. Сжав в обеих руках камень, ударила его остриём неудавшуюся убийцу в район соединения головы и позвоночника. Послышался крик, продолжительный крик, сокрушавший стены пещеры. Я пошатнулась. Казалось, всё вокруг вибрировало от крика боли, что издавала моя мать. Но жалость, как и страх, давно покинули меня.

Она, теперь мой противник, упала на землю, кривясь и извиваясь. Я закончу её мучения. Взглядом найдя выроненный ею нож, который для меня лишь чуть-чуть не дотягивал до меча, подхватила его и, помедлив с мгновение, пронзила им мамину грудь.

Тут же крики стихли. Я смотрела на распластавшееся на полу тело, занимавшее почти половину моей части пещеры, и тяжело дышала. Меня не убьют — это я теперь знала точно. В пещере холодно, а на мне нет одежды — только сейчас до меня это дошло. Даже несмотря на то, что я выросла в горах, и для меня холод не такая проблема, но в эту бурю… Доставать шкуру из-под тела матери, чтобы одеться, не могла. Просто не могла и всё тут.

Упала рядом с трупом на попу и заплакала. Никогда не плакала до этого. Даже когда мама в первый раз меня, трёхлетнюю, выкинула на мороз. Даже когда она била меня дубиной за непослушание. Даже сейчас, убивая её собственными руками — не плакала! И тут слёзы полились нескончаемым потоком.

Не знаю, сколько вот так просидела в пещере, но когда очнулась, поняла, что уже утро. Солнце проникало сквозь дыру в скале, являвшуюся входом в нашу пещеру. Буря давно закончилась. Всё лицо у меня было заплакано. Пьтфу, тряпка! Сильно ударила себя по щеке кулаком. Больно. Но зато я поняла, что больше не могу плакать. Не могу и не хочу.

Послышалось слабое неуверенное рычание. Подняла взгляд на вход в пещеру, откуда эти звуки и доносились. И увидела двух волков. Они вошли в пещеру и огляделись, принюхиваясь. Оба устремили взгляд на труп матери. Я в свою очередь тоже посмотрела на неё. За ночь кровь из её раны успела растечься в большую кровавую лужу на земле. Учуяли, значит…

Из пещеры я выходила, обмотанная в шкуру волка. Мне было плевать на ещё свежую кровь на теле. Потом снегом умоюсь — благо, в горах его навалом. Сощурившись от яркого солнца на небосклоне, посмотрела вдаль, вслед убегающему волку. В пещере лежал его разделанный сородич. Трус, напади они на меня вдвоём, то, может, что-то у них и вышло бы.

Оглядевшись, вздохнула. Мать скоро найдут другие тролли. И понять, кто её убил, будет не трудно. Так что здесь я не останусь ни на секунду.

Недолго сомневаясь, сделала шаг, погрузив ступню ноги в рыхлый горный снег. Первый шаг навстречу своей свободе.

***

Подкинув ещё веток в костёр, я, мельком глянул на расхаживающую у лошадей Уну. Мда. После рассказов Ёдура, ещё до привала, я стал к ней по-другому относиться. Она в моих глазах… уже не просто наглая девчонка, что ли.

Лошади её любили. Довольно фыркали, когда та гладила их по крупу, чуть ли не как собачки высовывали языки — только бы ей понравиться. Как, кстати, и все вокруг. В караване был явный дефицит женщин — то есть из женского пола лишь одна Уна. Да и не только потому, что она единственная девушка, за ней ухлёстывали все, кому не лень. Она была красива. По-настоящему красива. А то, что её мать была троллем — так это отразилось лишь в её росте, да мышцах, которые, как ни странно, делали её ещё краше.

Вот только Уна никому не отвечала взаимностью. Как рассказал мне гном, а он, судя по всему, знает многое, рыжеволосая никогда и никому взаимностью не отвечала. Сначала я подумал, что она из тех девушек, кому нравятся особы женского пола, но не тут то было. Просто Уна была принципиальной: ей нужен был тот, с кем она останется навсегда. Вот на Земле бы все были такими принципиальными…

— Ты не о том думаешь, — вдруг встрял в мои размышления внутренний голос.

— Что уж мне, помечтать нельзя?! — возмутился я.

— Почему нельзя? Можно. Но ты, дубина, оказался в чужом мире, зачем-то к этим наёмникам пристроился. Едешь невесть куда. Ты бы подумал о том, как бы здесь прожить! Что, в гильдию пойдёшь? Так ты ни черта, кроме создания систем, делать и не умеешь!

— И что?

— А то! Боже, ну почему ты так туп?!

— Вообще-то, если не забыл, ты — это я.

— Ага, отчего постоянно страдаю. Если ты не заметил, у них здесь уровень развития остановился на палке-копалке. Твои компьютерные системы здесь нафиг кому сдались! И чем тогда займёшься?

— Посмотрим. Может, я вообще пойду магии учиться!

— Магии? Не смеши меня! Ты с другой планеты. Во всех смыслах! Если бы люди с Земли умели магичить, то давно бы это сделали!

— Ой, да заткнись ты!

— Приятно, конечно, но я ещё ничего не сказал, — послышался над ухом чей-то знакомый голос.

Я отвлёкся от своих мыслей и увидел рядом сидящего Вестейна. Его лицо было немного изумлённым. Ай-яй, так он всё это на свой адрес перевёл?!

— Нет-нет, Вестейн, ты что! — замахал я руками. — Это я не тебе!

Он понятливо улыбнулся:

— Сам с собой разговариваешь, значит. Понимаю. Сам таким был. Помогает привести мысли в порядок.

Я согласно кивнул. Вот что ж такое! Почему-то при этом рыцаре у меня не получается вести себя спокойно! Всё время нервничаю. А он сидит, гад, со своим спокойным лицом, смотрит куда-то вдаль. Вроде бы сначала кажется, что его взор направлен на костёр, как и у всех здесь собравшихся, но на самом деле он смотрит куда-то далеко, в неизвестные мне глубины.

— А скажи мне, — решил нарушить я напряжённое молчание. — А кем ты был? Ну, до того, как стал паладином?

Вестейн дрогнул. Он явно не ожидал такого вопроса. Его зрачки на мгновение расширились, а рот приоткрылся, будто он собирался что-то выпалить, но рыцарь (Вот не могу я его по-другому называть, хоть и знаю, что он никакой не рыцарь, а паладин!) быстро пришёл в себя.

— Ясно, — задумчиво протянул он, глядя теперь на меня. — Интересно, откуда у меня эти руны, а? Так вот, скажу тебе сразу: у меня никогда не было таких денег, чтобы купить себе хоть одну руну. — Он помолчал, словно рассуждая, рассказывать ли мне, или нет. И наконец решился. — Я был простым крестьянином. Ехал в Западное Королевство, продавать всё, что принёс урожай. И в лесу наткнулся на трупов. Точнее, не совсем трупов. Один из них был жив. — Вестейн схватился за рукоять своего меча, сжав зубы. Впервые я его видел хоть немного напряжённым. — Это был паладин. Он лежал у одного из деревьев, весь в крови. Я подбежал к нему. Тот, харкая кровью, рассказал мне, что случилось. Всё банально: банда разбойников, пускай и с личным магом. Уж кто-кто, а паладин с магами расправляется на раз-два! Да только его людей убили почти моментально, и против целой банды он ничего сделать не смог. Они забрали все деньги, всю провизию, и оставили его умирать. Эти кретины не понимали, насколько ценен его доспех и меч, покрытые рунами. Зато я понимал. Я мог бы отвезти его к магам-лекарям, они бы его спасли, но не сделал этого. Боялся, что не заполучу заветное сокровище. Стянул с паладина его доспех, забрал меч, не обращая внимания на его стоны, закинул всё в свою телегу и уехал. И радовался находке лишь один вечер. А потом… — Тело Вестейна всё затряслось, хотя он и пытался держать себя в руках. — А потом всю ночь я не мог заснуть. Душу раздирало на части. Все мои душевные муки отдавались по всему телу… Такую боль не передать, мой друг. — Он вдруг положил свою руку мне на плечо, постепенно успокаиваясь. Я и не думал, что этот рассказ заставит его так переживать. — Но, знаешь, когда наступило утро, и я почувствовал тепло солнечных лучей на своём лице, — Вестейн поднял взгляд на засыпанное звёздами небо. — То душа моя вдруг очистилась. И я понял, на что отдам всю оставшуюся жизнь. — Он вновь посмотрел на меня отражающими странный блеск глазами. — На то, чтобы противостоять всему злу, которое только встречу. И никогда не допущу того, что случилось тогда, в лесу. Никогда не паду так низко. — Рыцарь убрал с моего плеча руку и, опёршись руками о колени, посмотрел на костёр. — И каждый раз этот доспех и этот меч словно сжигают меня изнутри. И продолжаю в них жить я лишь потому, что знаю: я использую их для благих целей.