Призрак времени - Владимир Савченко

— Ты чего? — озадаченно спросил Корень.

— Нет, ну ничему же нельзя верить, ничему и никому, даже звездам! Я ведь до сих пор, знаешь, все-таки сомневался: есть ли то, к чему летим? Доводы-то косвенные. А теперь вижу: вот она, чертовка. Но коли так, прочие то звезды, каталоговые светила, кои заполняют небесное пространство… там ли они, сердешные? Есть ли они?.. Вот и верь после этого глазам своим!

И пилот снова засмеялся, закрутил головой.

Вскоре в телескоп заметили и другую быстро смещающуюся черную дырочку в трех десятках поперечников от звезды-дыры. — Будь я проклят, но это же планета! — сказал Тони. — Планета Марины, а? И как теперь будет с тем ее парадоксом? Есть там кто или нет? — Есть ли, нет ли, но если у нас получится, то ничего не будет: ни планеты, ни парадокса, — ответствовал Корень. — Чепуха все это, кабинетщина, — поморщился Бруно. — Выбросьте из головы.

Роли были четко спланированы и распределены. Главное, не дать Г-1830 своим антитяготением (кое все росло и около тела звезды будет чудовищно сильным) сбить звездолет с точного курса на центр ее. Не оттолкнуть, об этом при такой скорости не могло быть и речи; но — чуть сместит, чуть зазеваются — и проскользнут по касательной. И все зря.

Умирать им пролагалось с наибольшим ущербом для Г-1830, не иначе.

Для этого Бруно Аскер впереди, корректирует все сносы движением маховика гироавтомата — по перекрестию на центр черной дыры, Корень на корме единственым маневровым двигателем — тоже по перекрестию на видимый в инфракрасных лучах диск лже-Г-1830 позади, на ее центр. "Будем держать курс и в хвост, и в гриву", сказал капитан. И так до последнего, сколько хватит сил и жизни их.

И самая серьезная корректировка — при старте "Ласточки" с Летье. В нее сложили, упаковали дискеты с данными наблюдений, снимки, числа измерений. Тони должен будет вывести разведракеты в тот "сектор Антареса", чтобы когда — и если — здесь появятся другие исследователи, им легче было ее искать. Ясно было, что отвернуть от звезды-дыры на такой скорости можно было только при самых больших ускорениях, кои, когда пойдет форсаж, пилоту не вынести — да и смысла пережить их особенного нет.

Как раз пошла самая интереснятина для съемок и замеров: та же "планета Марины" вот… Ничего, что разбираться в этом материале будут не они. Важно его добыть и сберечь.

… Первые межпланетные станции с Земли шли в дальний космос, за Юпитер, Сатурн, Нептун многие месяцы. У их звездолет здесь одолевал такие дистанции за минуты.

Они еще успели постоять в обнимку в носовой обсерватории: Бруно в середке, Иван справа, Антон слева. Вращение выключено, веса нет, ноги держат на полу магнитные присоски в башмаках. Черная дыра Г-1830 впереди выглядела маленьким диском, с просяное зернышко. Дистанция была подальше, чем от Плутона до Солнца — Летье помнил вид своего светила оттуда.

— Когда начиналось космоплавание, — задумчиво сказал Иван, — каждому, кто побывал на орбите, прсваивали геройские звания. И слава на всю планету, награды… А что их интересный, содержательный полет по риску против героизма шедших в атаку солдат? У космонавтов погибал один из двадцати, а в атаках каждый третий. А то и второй. А то и все.

— Так за содержательность полета и награждали, — вступился за своих Тони.

— Ладно вам, говоруны, — сказал Бруно. — Антон, ты вот в "Ласточке" непременно говори что-нибудь.

— Что?

— Неважно. Ну, стихи читай, что ли. Громко, отчетливо. Я буду слушать. Если есть нуль-слой, это как-то отразится.

— Ну, допустим. Но этот факт "Ласточка" уже с собой не унесет.

— Знать-то все равно надо. Лучше, чем не знать.

Черное "зернышко" Г-1830 за время этого разговора стало заметно крупнее просяного.

— Все, за дело! — сказал капитан.

Летье собрал с датчиков и приборов последние данные, снимки. Сложил все в герметический ящичек из титана. В кормовом отсеке пожал руку Ивану; разговаривать больше было некогда. Заглянул в носовой, махнул рукой оглянувшемуся на него от пульта Аскеру — и быстро по скобам к гнезду "Ласточки". Так же быстро все упаковал, закрепил, закрепиться в кресле старт. Двое оставшихся почувствовали его: дрогнул корпус, сместились перекрестия в на носовом и кормовом экранах. Быстро исправили. "Буревестник" снова шел строго по лучу к центру Г-1830. Она уже была размером с Луну.

Бруно увидел, как в верхней части черного диска взметнулся протуберанец размером больше него. Диск рос и протуберанец рос.

Хуже всего пришлось Кореню — он погиб первым. Звезда позади была ложной и из-за релятивистского смещения спектров даже незримой, тепловой. Но жар от нее, от стекавших из мирового пространства в черную воронку Г-1830 лучей — был настоящий. И он нарастал точно так, как если бы звездолет не уходил прочь, а падал на звезду, падал на солнце.

"Так вот что чувствовали те, кого сжигали на кострах," — подумал Иван напоследок. Горела одежда и волосы, жгло кожу — но странно: он чувствовал покой и величие. — "Что ж, хоть не я первый… Главное, чтоб не зря…"

Поворот пальцами регулятора на щитке возбудил бы боковой импульс в дюзах маневрового двигателя — и, вероятно, увел бы от жара, уменьшил его. Он не сделал этого движения пальцами.

Последне, что он почувствовал: как по лицу что-то текло; это были не слезы — лопнувшие глаза.

К Бруно этот жар пришел позже. Черная дыра Г-1830 уже распространилась на половину экрана; ясно было, что не промахнутся, не соскользнут по касательной. Но не промахнуться это не все. Аскер понимал несоизмеримость тел и энергий звездолета, даже с релятивистски умноженной массой, и звезды. Поэтому он и просил Летье, чтобы тот из ракеты дал связь, дал голос и слова. Но тот пока молчал.

Ни одна ракета не стартовала еще со звездолета, летящего с почти световой скоростью. И главное, вперед, то есть добавила себе все эти Лорентцовы коэффициенты. Но Тони понимал, что все просто: ориентир — Антарес, гнать в ту сторону, вывести двигатель на сверх-форсаж. И добавлять огня в одну дюзу, чтобы отворотить от черного ада подлинной Г-1830 впереди и от жара-накала ее фантома позади. Как между Сциллой и Харибдой. И заодно как можно круче изогнуть траекторию, чтоб все-таки не к Антаресу летела его "Ласточка". Ищи ее там, свищи.

Так что было не до стихов. Одна рука на штурвале, пальцы другой на пульте, глаза в "сектор Антареса" и на немилую черную дыру. Ускорение поворота все нарастало.

При всем том в мозгу Летье звучала музыка. Концерт Грига для фортепьяно с оркестром, самый любимый.

У него с юности был этот довольно редкий дар — музыкальной ассоциации. Какой-то случайный звук: лязг, стук, шелест листвы под ветром, чей-то оклик могли вызвать в памяти совпавшую самой малостью, пустяком по звучанию мелодию. Вот и лязг раскрывшихся створок гнезда при старте "Ласточки" совпал — самой малостью — с фортепьянными аккордами начала этого концерта. С их внезапным ниспаданием, вскриком клавиш. И дальше ничего не надо было, зазвучал в голове и оркестр — сдержанно-ритмически, будто смиряя, успокаивая этот фортепьянный вскрик, если не вопль, героического отчаяния. Просто удивительно, как все это было к месту, ко времени и обстоятельствам: гибели их ради погибели чуждого мира.