Господин Ветер - Дмитрий Григорьев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Глава восьмая
Сны сказки и телеги
…Что же будет через день, что же будет через год?
У меня есть только лень да мой народ:
Волосатые ублюдки,
Кроме тех, кто залетел на сутки —
Эти лысые наоборот…
песня УмкиОни вышли на трассу поздним утром после ночевки под брезентовым навесом у горевшего до рассвета костра, после курения ритуальной трубки и чаепития — хозяйственный Волос смог так неспешно и капитально организовать быт, что поляну покидать не хотелось.
Волос и Махмуд намеренно отстали, чтобы быть первыми на стопе — двум парням, какими бы прикольными они ни были, труднее поймать машину, чем парню и герле.
— Смотри, как забавно, — сказала Галка, глядя на друзей, ставших уже точками, дорожными знаками на обочине, — сначала о них драйвер рассказывал, потом мы говорили, и вдруг встретили. Вот уж действительно, легки на помине.
— Здесь неясно, что первично… Вспоминая, мы вызываем фигуры воспоминаний, или приближение реальных фигур вызывает воспоминания. Видения… — Легкий озноб пробежал по спине Криса: его мысли в очередной раз вернулись к странной колонне грузовиков и «пастуху», которого Галка почему-то не увидела.
«Весенняя кислота, уважаемый суфий, — сказал он сам себе, — теперь расплачивайся».
«Но на Алтае не было ничего такого».
«Ты возвращаешься в места, где сдвинул крышу… На Алтае ты был более цельным. Тебе хватало того что вокруг. Ты даже снов не видел.»
«Но «то, что вокруг» — такая же иллюзия как и сны».
«Однако ты называешь: вот это — сон, видение, а это — реальность. Значит, разделяешь. И после этого ты смеешь говорить, что знаешь истинный путь…»
«Не знаю, чувствую».
«Может, хватит?»
«Ладно, хватит».
— У меня это часто бывает, — сказала Галка.
— Тоже видишь?
— Крис, ты о чем? Я говорю, часто бывает, подумаешь о человеке, которого не видела Бог-знает-сколько, а он вдруг и проявляется.
— У меня тоже. — Крис окончательно освободился от внутреннего диалога. — Это все неслучайно. Иногда не человек, а образ. Как-то на одном московском сейшене заговорили о Сиде Баррете. Об одном из основателей «Pink Floyd».
— Ну да.
— Знаешь, что он был очень толстым и повсюду ходил с мамой, потому что чего-то боялся, одним словом, у него серьезно ехала крыша.
— Да, я даже вроде видела его вместе с мамой в каком-то журнале.
— Ну вот, он все время с ней ходил. А после этого сейшена, меня туда пригласили песенки попеть, я пошел на другой. И там, это собственно не сэйшен был, там поэты стихи читали, я встретил одного поэта, который тоже был довольно толст и пришел вместе с мамой. И даже вроде в дурдоме лежал. Как Сид Баррет. И я подумал: надо же, ведь только что вспоминали Баррета.
— Я и говорю, часто бывает.
— Но это еще не все.
Галка внимательно посмотрела на Кристофера.
— У этого поэта, а я скажу, стихи у него классные, — продолжил он, — было посвящение Сиду Баррету. Поэта, кажется, Щербина зовут.
— Да… А что с ним сейчас? Он вообще жив?
— Щербина? Наверное. Он молодой совсем.
— Нет, Сид Баррет.
— А кто его знает. Кто говорит — умер, кто говорит, что недавно альбом выпустил.
— А я вроде слышала, он живет где-то в деревне, картинки рисует.
— Может. Дай Бог.
— Очень часто гениальность совпадает со странностями.
— Я видел схему. — Крис нарисовал на песке обочины круг. — Вот такую. Это… — Он ткнул ногой в линию. — То, что психиаторы называют нормой. Идеальный гармонично развитый человек. Теперь…
Крис стер часть окружности и нарисовал вмятину. А с другой стороны добавил горб. Получилось что-то вроде перца в разрезе.
— Впуклость — ущерб, выпуклость, — пояснил Кристофер, — продвинутость в той или иной области. А объем этой амебы — он указал на бывший круг, скажем, постоянен. И если в одну сторону слишком большой плюс, то есть гениальность, то с какой-нибудь другой стороны — минус.
— Туфта, — сказала Галка, — ведь может быть вот так.
Она восстановила окружность там, где была вмятина.
— Нет, объем круга сохраняется… И тогда при наличии выпуклости обязательно должна быть впуклость.
— То есть, любой гений ущербен?
— Я так не говорю. Посмотри на меня. — Крис выпятил грудь.
— Ну да, — сказала Галка, — одни выпуклости.
— А если серьезно, ты права. Это всего лишь глупая схема.
Он переместил взгляд и увидел, как похожее на осу насекомое тащит через дорогу мертвого кузнечика. И хотя поклажа по размерам намного превосходила носильщика, он передвигался довольно быстро.
— Смотри.
— У какая! — Галка догнала насекомое, когда оно было уже посреди дороги, и сосредоточенно-методично, словно выполняя важное задание, принялась топать ногой.
— Что ты делаешь?
— Подгоняю.
— Может, оно не хочет. Своими действиями ты нарушаешь гармонию.
— А если его раздавит машина?
— Водитель не видит насекомое… В этом отношении он слеп как судьба. А насекомое не знает о том, что здесь может проехать машина. Твои же действия осознаны. Ты спасаешь того, кто возможно, спасаться не желает.
— Но я… топ… так… топ… хочу.
— Тогда другое дело.
Галка продолжала играть с насекомым, а Крис вдруг вспомнил слова Вити Банджо, причем, воспоминание смешалось с выдуманным образом — Банджо сидел на каком-то старом каменном мосту с гитарой в руках, и говорил: «…Вот, посмотри на жуков, как интересно они устроены. Хитин, он твердый, это защита, но он и хрупкий одновременно… И я такой же…»
В итоге, когда появилась попутка, Кристофер и Галка были по разные стороны трассы. Легковуха, старенькая иномарка неопределенной модели не остановилась и даже не притормозила.
— А может, если бы мы стояли вместе, она остановилась бы, — сказал Крис, — и с нами по жизни произошли бы совсем другие приключения.
— А если без «Если» и без «Бы»! Сам говоришь Бы не Бы-бывает.
Галка вернулась на сторону Криса.
Не остановилась и следующая машина. Затем прошла плотная колонна, из которой лишь первая или последняя машина пригодна для стопа, остальные зажаты между и подчиняются правилам потока. Не остановилась ни первая, ни последняя. Затем — машина, в которой Крис увидел улыбающуюся рожу Махмуда: «Смотри, Галка, шаманы уже застопили!». Крис помахал шаманам рукой. Затем зеленый микроавтобус, который уже издали стал притормаживать и мигать поворотником. В кабине сидели два крепких, бородатых мужика, в энцефалитках и фуражках. «Лесники, однако. Или геологи», — после общения с шаманами некоторые мысли Криса обретали соответствующую словесную форму. Оказалось, ни то ни другое — пасечники. И в салоне не было ничего, кроме двух алюминиевых бидонов, запасного колеса, троса и чудесного, упоительного запаха цветов, воска и меда. Крис положил рюкзак возле стены на ребристый металлический пол. Неплохое сиденье на двоих — можно ехать и смотреть в маленькое окошко напротив как в телевизор, где показывают бесконечный абстрактный мультик — мелькание веток на фоне белого неба.
Через три часа сюжет мультика изменился — небо лишь иногда появлялось на экране, остальное время — верхние этажи домов.
— Мы едем в центр, — сказал водитель, — где вас высадить?
— Давайте в центре.
— Давай зайдем к Андрею, — предложил Крис Галке. — Он на Белинского живет. А от него уже разъедемся — ты к Сэнди, я… А я не знаю, но Сэнди видеть мне не хочется.
— Шаманы, кстати, у Сэнди вписываться будут.
— Шаманов я еще увижу. Меня еще К.А.Кашкин в мастерскую приглашал. На каких-то космонавтов.
— Кто-кто?
— Есть такой поэт. Олдовый-преолдовый. Ему уже лет шестьдесят наверно. Когда я его знал, он был К.А.Кашкиным. А теперь вроде Б.У. Кашкин.
— Б.У. — бывший в употреблении?
— Может быть. А может, приятней быть милым Букашкиным, чем злобным Какашкиным.
Они затормозили возле светофора и в телевизоре застыла картинка — небо, расчерченное проводами.
— Отсюда до Белинского два квартала, — сказал водитель, — а дальше мы чуть в сторону.
— До Белинского два квартала, до Некрасова подальше, а до Достоевского? — спросил Крис, оглядывая перекресток, на котором их высадили пасечники. — Место мне знакомо.
Галка улыбнулась.
— Достоевский в каждом из нас.
— Ну, что ты решила?
— Пошли, что ли к твоему Андрею на флэт. Душ у него есть?
— А как же. У него, сударыня, не флэт, а квартира.
Отступление двенадцатое: Что такое флэт, сквот и квартира.Квартира, флэт и сквот — вещи различные: понятие квартиры не требует пояснений, в квартире есть хозяева с пропиской и со своим устроенным бытом, и вписывают, как правило, они только тех, кого хорошо знают и хотят видеть. В квартире могут жить и дети, и родители и все нормы жизни определяются не гостями, а хозяевами.