Смертельный рейд - Юрий Иванович

Вот Ксана, довольно компактно эти все истории объединив, и стала вываливать на мою несчастную голову. А уж с какой артистичностью и воодушевлением она мне эти страхи пересказывала, оставалось только диву даваться. Видимо, великая трагическая актриса в ней жила и пыталась проявиться в характере, вот только вредность и надменность не давали развиться нужным талантам.

Девушка так увлекалась рассказом, что забывала, в каком она виде, порывалась сесть, а то и вскочить с кровати. Приходилось все время на нее покрикивать да возвращать на «рабочее место». Причем окрики и мне самому помогали вовремя справляться с накатывающими приливами странного вдохновения. Я не столько рисовал большой портрет «Иномирская маха», сколько на многочисленных листках ватмана, сменяя их в бешеном темпе, пытался сделать зарисовки лица Ксаны. Причем порой оно у меня получалось именно такое, какое виделось: наполовину опухшее. Но чаще совершенно иное, которого у нее не было даже в здоровом состоянии. Вернее, не так само лицо, как многогранные, подспудные выражения этого лица. Гневное. Пугающее. Злорадное. Испуганное. Ошарашенное. Пропитанное тайной. Отягощенное пороком. Дышащее местью. Сияющее от восторга.

Правда, последний вариант мелькнул только три раза при пересказе о чудесном спасении нескольких героев принудительного войска. Но я и его уловил. И рисовал, затенял, чиркал и стирал. Порой даже сам не соображал, что творил и почему менял уже изрисованный лист ватмана на новый.

Может, именно поэтому я и не полностью освоил и уловил суть повествования про Дно. Только и запомнилось, что там самое тяжкое и опасное для людей место. Никто сам туда по доброй воле не опускается, только каторжники и преступники, попавшие в принудительное войско. Эти бедолаги там обязаны разыскивать груаны, фосфоресцирующие средоточия непонятной энергии местного светила. Порой приходилось ценой многих жизней отбирать груаны у тервелей, гигантских слизняков, которые жрали людей, словно чипсы. Вот и все страхи. Ах да! Если кому повезло сдать на поверхность десять груанов или больше, он сразу получал свободу вне зависимости от оставшегося каторжного срока. Еще и получал вдобавок какие-то солидные средства к существованию.

Пожалуй, только один момент меня и удивил, когда я стал переваривать полученные сведения.

– То есть бывших уголовников выпускают в город и разрешают жить, как им вздумается?

Девушка уже в который раз за наше знакомство нахмурилась в подозрении.

– Ты и этого не знаешь?

– Знаю, знаю. Только хочу знать твое мнение на этот счет.

– Какое именно мнение?

– Ну как же! Эпическая гайка! – Я от раздражения сломал очередной карандаш, но тут же подхватил следующий и продолжил зарисовку взирающего на меня желчного подозрения. – Я в том смысле, что, может, не стоило бы их отпускать на свободу? Они ведь все равно останутся преступниками. Горбатого могила исправит, как говорится.

– Где так говорится и что такое могила?

«Как смотрит! И это лишь одним глазом! Рентген! – восхищался я мысленно, пытаясь придумать солидные отговорки. – Получается, у них тут не хоронят?»

– Могила – это уже мертвое тело. И так бают старики в моем Пловареше. Но ты мне не ответила на мой вопрос. Итак?

– Хм! Не пойму, почему ты так пытаешься унизить вырвавшихся на свободу? Ведь еще ни разу никто из них не вернулся после выхода со Дна в преступный мир. Сразу после освобождения они получают новые имена, меняют слегка, а то и сильно внешность и начинают новую жизнь. Их после этого начинают иногда звать Светозарный, потому что они порой в полной темноте еле заметно светятся. Кто-то остается воином и быстро выбивается в высшие командиры. Кто-то спешит учиться в академии и чаще всего после обучения отправляется в иные миры. Или становится одним из лучших в своем секторе. А небольшая часть начинает работать вместе с гаузами в их лабораториях.

Все это она говорила таким тоном, словно подчеркивала: «Я тебя раскусила! Ты всего этого не знаешь! Почему ты этого не знаешь?!» Следовало резко сбить ее с этого обвинительского, прокурорского тона. Вначале я спросил:

– Твое знание некоторых подробностей Дна поражает. Откуда тебе такое известно?

– Не твое собачье дело!

«Да тут и собаки есть?! – поразился я. – Ха! Что-то ни разу лая с улицы не слышал».

После чего лучше не придумал, чем ляпнуть:

– Когда ты закончишь мне позировать, как думаешь, Сергий тебя еще поимеет разок или сразу на улицу вышвырнет?

И быстро схватил чистый лист ватмана. Даже не закрепляя его, а прижимая левой рукой, принялся с бешеной скоростью зарисовывать выражение лица бывшей секретарши. Оно стало таким бледным, что даже жуткий синяк на какое-то время почти не просматривался. Минуты три такое продолжалось, после чего кожа по всему обнаженному телу стала резко розоветь, и девушка откинулась в обморок.

Честно говоря, и мысли не мелькнуло бросаться к ней, приводить в чувство и тем более извиняться. Руки уже привычно, молниеносно сменили лист ватмана, и мой карандаш зачиркал с утроенной скоростью. Ну как же, такого выражения лица у нее я еще не видел. Прекрасное лицо вдруг жутко становится изуродовано моментом приблизившейся смерти. Какой творец упустит такой великолепный вид? В тот момент я себя, может, вообще не осознавал, но твердо знал, что я не упущу.

Затем очередной набросок «Очнулась». Потом следующие: «Осознание» и «Вспомнила!» Ну и напоследок: «Одноглазый лазер!» Почти в рифму получилось, что вызвало у меня короткий смешок и очередной вопрос:

– Проголодалась? Сейчас принесут второй завтрак, и сделаем перерыв. Ну а пока опять займемся основной картиной. Ложись как положено. Руки за голову. И расслабься, расслабься! Не смотри на меня словно тервель!

В ответ еле слышный шепот:

– У слизняков нет глаз.

– Вот именно! – Я с угрозой нацелился в нее кистью, полной краски: – Сейчас и тебе закрашу твой последний. Даже не посмотрю, что он у тебя огромный, как у чихола!

Некоторое время мы молчали. Начав входить в очередной всплеск творческого азарта, я вначале похвалил:

– Молодец! Тему Дна раскрыла полностью! – а потом приказным тоном, не допускающим возражений, потребовал: – Теперь начинаешь рассказывать о своем детстве!

– С чего начать?

– Кто твои родители, как родилась, в какой день, вес, рост, а дальше – с самых первых воспоминаний. Вплоть до тех моментов, когда еще писалась в штанишки.

Ксана устало и с фатализмом вздохнула:

– С восьми лутеней дети уже сами ходят на горшок. А первые воспоминания возможны только после четырех лет.

– Ты тут мне не умничай! – разозлился я. – Приступай к рассказу!