Недоступная девственница - Питер О`Доннел

Модести лукаво улыбнулась.

— Очень жаль. И кстати, нечем тут хвастаться. Почему бы вам не завести симпатичную экономку лет сорока, с небольшим…

— Модести! — воскликнул Таррант, чуть покраснев. — Право, я просил бы…

— Ладно, ладно, молчу. Но все равно не могу взять в толк, почему это девственница, во-первых, и сварливая или сердитая, во-вторых.

— Мой бельгийский друг не мог внести ясность в этот вопрос. Похоже, тут существует какая-то местная легенда. Так или иначе, он не интересовался. Возможно, местный юмор и язык слишком сложны для европейца…

— Мне как раз казалось, что и юмор, и язык у них отличаются простотой, — улыбнулась Модести. — Когда я вижу, что сокровище Новикова уютно расположилось между ног этой дамы, мне очень хочется понять, почему она вдруг получила такое прозвище.

— Вряд ли вам так уж необходимо это знать, — отозвался Таррант с чуть заметным раздражением в голосе. — Собственно, я и провел мое маленькое исследование только потому, что пообещал вам узнать все, что можно, об этом месте. Но я все же очень надеюсь, что вы не заинтересуетесь этим слишком уж всерьез и…

— Почему я должна проявлять к этому повышенный интерес. — Модести посмотрела на Тарранта с легким упреком. — Меня вовсе не волнует золото Новикова.

— Золото Брунеля.

— Какая разница?

— Я рад это слышать. А то я опасался, что вы решите затеять что-то рискованное.

— Если Брунель когда-нибудь натолкнется на эти залежи, золото его. Я не собираюсь навлекать на себя лишние неприятности.

— Простите, но вы уже навлекли их на себя. Брунель, как справедливо выразился доктор Пеннифезер, жуткий подонок. Он и впрямь самый настоящий монстр. Он совершенно спокойно мучит и убивает людей. Я же порой замечаю за вами проявление благородного негодования, стремление разделаться с подонками, которым слишком многое сходит с рук, потому что у закона против них руки коротки.

Модести рассмеялась и покачала головой.

— Ума не приложу, с чего это вы взяли? — Она сложила карту и протянула Тарранту. — Возьмите, успокойтесь и выпейте еще чаю.

— Спасибо, но мне пора, — Таррант встал. — Я, как всегда, был рад видеть вас. Вы удивительно хороши в этом платье.

Когда Таррант ушел, Модести отправилась в свою мастерскую. В последние дни она занималась огранкой изумруда. Она вставила в глаз лупу и стала разглядывать камень. Невелик, но хорошего качества. Есть маленький изъян, но в процессе огранки его можно ликвидировать.

Модести села за верстак, насыпала на шлифовальный круг наждачного порошка, включила станочек. Шлифуя камень, она вспоминала первый визит Тарранта и не могла скрыть улыбки. Он хотел, чтобы она поработала на его контору, и вначале попытался оказать нажим с помощью шантажа. Но потом резко сменил тактику, сообщил ей просто так крайне важные и ценные сведения, отчего она сделалась его должницей. Что ж, интуиция тогда не подвела Сэра Джеральда. Модести Блейз не боялась ни силы, ни угроз, но не любила оставаться в долгу.

Таррант весьма неглуп. А когда надо, бывает беспощаден. Модести и потом не раз оказывалась вовлеченной в операции, в благоприятном исходе которых Таррант был крайне заинтересован. Причем она делала это уже по доброй воле. Теперь же он, кажется, решил положить этому конец. По долгу службы он бывал жесток, но эта жестокость была старомодна, он никогда не прибегал к ней без крайней необходимости. В Модести Таррант видел уже доброго друга, и ему решительно не хотелось подвергать ее новым опасностям.

Модести еще раз взглянула в лупу на изумруд. Теперь она подумала о Брунеле. Похоже, они еще встретятся. Она это ощущала нутром, но не сказала Тарранту, чтобы понапрасну не волновать его. Раз уж пути-дорожки Модести и Брунеля скрестились, им, видать, придется довести выяснение отношений до конца. Инстинкт, отточенный годами опасностей, настойчиво твердил ей об этом.

Впрочем, это не пугало Модести. Она научилась относиться к опасности как к судьбе. В детстве ей пришлось немало скитаться по Ближнему Востоку, побывать в самых разных переделках, и она прониклась фатализмом, свойственным обитателям тех мест.

На все есть воля аллаха.

Еще несколько мгновений она посвятила раздумьям, когда и где может снова разгореться затухший было костер конфликта с Брунелем, а потом решительно выбросила все мысли о нем из головы и углубилась в работу.

Пять дней спустя где-то после полудня, когда в окно бились снежинки, зазвонил телефон. Пеннифезер, находившийся в объятиях Модести на ее кровати, затейливо выругался, застыл в ожидании. Телефон прозвонил трижды и умолк. Пеннифезер удовлетворенно хмыкнул, но Модести сказала:

— Давай-ка разъединимся, милый. Если в этом положении я попытаюсь взять трубку, кому-то из нас может не поздоровиться.

— Но он же умолк.

— Он зазвонит опять.

— Пусть. Мы не обязаны отвечать.

— Придется. — Телефон снова дал три звонка, замолчал, а Модести сказала:

— Это Вилли. Он всегда так звонит, когда дело срочное. Подвинься, мой дорогой.

— Как скажешь.

Модести перевернулась на живот, когда телефон зазвонил в третий раз, она сняла трубку.

— Решил поставить тебя в известность, Принцесса, — услышала она голос Вилли. — У тебя есть минутка?

— Конечно. Что случилось?

Пеннифезер, привстав на колени, стал с профессиональным интересом разглядывать мускулатуру Модести на спине и плечах.

— Три дня назад ко мне на «Мельницу» пожаловала девица, — говорил Вилли. — Перед самым закрытием. Еле-еле сдерживала слезы. Сказала, что сама из Швеции, что живет тут несколько месяцев и уже собиралась возвращаться домой, но ее машина врезалась в дерево в нескольких милях от «Мельницы». Ей удалось выбраться, но машина загорелась и в огне пропали деньги, документы… Она попросила разрешения переночевать у меня, чтобы утром отправиться в полицию и попросить их связаться с ее консульством. Это только суть ее легенды Она рассказывала очень пространно.

— Легенды? — переспросила Модести, поворачиваясь на бок.

— Да. Она хороша собой, но по-своему. Белые волосы, белая кожа. Альбиноска.

— Это не о ней часом рассказывал нам Фрейзер? — спросила Модести, а Пеннифезер пощупал ее бедро и воскликнул:

— Э! У тебя участился пульс!

— Конечно, о ней, — хмыкнул Вилли. — Альбиноски встречаются редко. Представилась Кристиной, но называться можно как угодно.

— А что ты?

— Решил ей подыграть. Устроил ее в одной из свободных комнат. Мы с ней немножко выпили на сон грядущий, она десять раз поблагодарила меня за отзывчивость, а я говорил, чтобы она не волновалась, что утром я посмотрю, что случилось с ее машиной, и что она может пока пожить здесь и связаться со своими родными в Швеции, чтобы те прислали ей деньги и все необходимое. Она отлично играла свою роль. Если бы я наперед не знал, чего она хочет, то могло бы даже показаться, что это я настоял, чтобы она осталась…

— Отличный живот, — пробормотал Пеннифезер. — Я имею в виду мускулатуру. Однажды я вскрывал покойника, так у него тоже был отличный брюшной пресс, но у тебя еще лучше.

— Ты и потом ей успешно подыгрывал, Вилли? — спросила Модести.

— Конечно. На следующий день она стала приставать, чтобы я позволил ей как-то помочь по дому. Мы очень подружились, я повез ее обедать, и кончилось все тем, что ночь она провела в моей кровати. И две следующие ночи тоже.

— Очень рискованно с твоей стороны, — в голосе Модести послышались резкие нотки.

На другом конце провода Вилли Гарвин только усмехнулся. Да, порой Модести делалась точно такой же, какой была в те годы, когда руководила Сетью. Не раз — особенно в первый год совместной работы — она устраивала ему нагоняй за неоправданный риск. Ну, а теперь, когда она время от времени сердилась на него, он даже радовался. Это возвращало его в добрые старые времена.

— Она проявила активность, Принцесса, — разумно возразил он. — Пусть даже старалась это скрыть. Поэтому, если бы дверь моей спальни захлопнулась у нее перед носом, она поняла бы, что ее номер не прошел. Кроме того, я проявлял осмотрительность. — Он снова усмехнулся. — Если она решила бы ухайдакать меня, ей пришлось бы пользоваться таким оружием, как отравленные ногти, потому как на ней больше ничего не было. А если она пошевелилась бы, я тотчас проснулся бы. Ты же знаешь, как я чутко сплю.

Модести на мгновение задумалась. Да, у Вилли был нюх на опасность. Но если он не боялся…

Она смутно услышала слова Пеннифезера:

— Говорят, что это самый красивый изгиб женского тела, и я, признаться…

— Помолчи немножко, Джайлз, — сказала она, а затем уже обратилась к Вилли: — Ладно, тебе видней. Главное, не теряй бдительности.

— Естественно. Но ты знаешь, по-моему, она появилась вовсе не для того, чтобы попытаться меня угрохать.

— Тогда что у нее на уме?