Моя Наша жизнь - Нина Фонштейн

В МВМИ не было не только сотрудника, знакомого с рентгеновской аппаратурой, но и самого аппарата. Я, в частности, знала теорию в рамках институтской программы, но сама рентгеновскими исследованиями до того не занималась. Позадавав мне несколько вопросов, Шепеляковский направил меня в отдел кадров для оформления, успокоив меня и себя:

– Трудно найти человека, чтобы удовлетворял всем требованиям. Начинайте, поможем.

В ответ на мои расспросы сотрудники его прежней лаборатории ЗИЛа говорили, что КЗ (заменяя длинное Константин Захарович) человек очень жесткий и отношения его к людям полярные: или ты хороший и тогда полная поддержка, либо ты нехороший и тебя выживают. Я немного поудивлялась, что в наше время можно уволить человека из-за личной неприязни, но к себе я никаких рисков не примеряла, поскольку была уверена, что я работник хороший.

Для начала, практически на свалке, нашли допотопный УРС (современный дифрактометр мы купили вскоре). Я каждый день ходила в ЦНИИчермет, в бывшую лабораторию Масленкова, где помогли мне и с эталонными образцами и полезным обучением. К двадцатому апреля на столе у Шепеляковского был переплетенный атлас, отражающий применение рентгеновских методов для задач кафедры, с дебаеграммами, выполненными с использованием кафедрального прибора. Соцобязательство было выполнено. Кафедра на самом деле рисковала. Чаще так называемые (но строго контролируемые) соцобязательства, которые брали на год, основывались на уже выполненных, почти выполненных или гарантированно выполняемых проектах.

Поскольку я тяготела к расширению экспериментальных методов, а особой конкуренции от других кафедр не было, меньше чем за два года я натащила в мой подвал кучу оборудования, включая два электронных микроскопа и универсальную машину для механических испытаний – английский Инстрон. Оплата, в тот золотой век несчитаемых денег, проблем не составляла: надо было только найти ходы, правильно обосновать, добыть. Что-то покупали с выставок, что-то по плановым поставкам в вузы, что-то – через прямые контакты с производителем.

Я не очень вникала в жизнь кафедры, которая состояла из сотрудников научно-исследовательского сектора, преподавателей и лаборантов, и протекала на втором этаже. Время от времени проходили общие собрания, где кого-то порицали, хвалили меня, рассказывали про успехи лаборатории индукционного нагрева. Вдруг я стала обращать внимание, что три собрания подряд фокусировались на недостатках, промахах и нарушении дисциплины со стороны Яхинсона – начальника лаборатории и довольно приятного инженера. Собрания заканчивались все более жесткими соображениями о несовместимости Яхинсона с работой на кафедре, и вдруг его не стало.

Через какое-то время три собрания подряд КЗ метал молнии про нарушения со стороны доцента Эдуарда Вельможного: что-то тот сдал не вовремя, потом – не обеспечил чистоты зала после лабораторных занятий, потом – продемонстрировал недостаточно высокий уровень лекций. Исходя из предыдущего опыта, все понимали, что дело идет к увольнению Вельможного, и тот поспешил найти работу на другой кафедре.

Мне оба были симпатичны, но я на этих собраниях молчала, потому что верила, что они действительно допустили какие-то неизвестные мне серьезные промахи в работе, и не примеряла подобные ситуации к себе.

Шепеляковский не мог на меня нарадоваться. Его лаборатория высокочастотного нагрева получила с моей помощью возможность инструментально доказывать и объяснять объективные преимущества его технологий.

Одновременно чувствовалась растущая недоброжелательность наших запенсионного возраста доцентов, которые почему-то углядели во мне опасность их подсиживания. На самом деле это было нереально: синекуры в виде преподавательских должностей расписывались при рождении чьей-то дочери или племянника, как при царях места в пажеский корпус, так что мне не светило.

Однако «процесс пошел». Я была наверняка слишком уверена в себе и в своих объективных заслугах и не чувствовала потенциальной опасности. Знаю, что пару жалоб на меня Шепеляковский с негодованием отверг. Но тети не унимались и нашли прецизионно больное место. Шепеляковский был талантливым инженером-электротехником, а металловедом стал в силу приложения его электротехнических изобретений. Не мне, металловеду-самоучке, всю жизнь работающей не по специальности, было его за это осуждать, однако ему было к месту доложено, что я сказала Марку Львовичу Бернштейну (все было с деталями и как бы точно известно), что Шепеляковский очень слабый металловед.

(Кстати, через несколько месяцев, при переходе в ЦНИИчермет, я с удивлением узнала, что А. П. Гуляев, металловед всея Руси, тоже заканчивал наш институт, тогда – Горную Академию, по специальности «литейное производство»).

Все поменялось в одночасье. Сколько-то времени назад при испытаниях особо хрупкого образца отлетевший осколок поцарапал движущий винтовой поршень Инстрона, Это было огорчительно неисправимо, но никак не влияло на работу, и было даже и незаметно, потому что поршень был закрыт резиновой трубкой-щитом.

Я никогда раньше (да и позже) не сталкивалась с поощренным доносительством. Об этой поверхностной царапине знал (сидел в той же комнате) только Володя Каныгин, аспирант, которого я пасла, практически друг. Реконструируя позже возможный процесс, я поняла, что КЗ потребовал дать ему некий компрометирующий меня факт, что-то за это пообещав, и Володя вспомнил про эту царапину.

В наш подвал неожиданно и с грозным видом пришел КЗ:

– Покажите мне, пожалуйста, поршень машины.

Он не очень знал, куда смотреть и на что обратить внимание. Нашел, наконец.

– Царапина на импортном оборудовании и вы мне об этом не сообщили?..

– А что бы это изменило? На работу это не влияет, а когда у нас возникают проблемы с работой Инстрона, все равно я сама связываюсь с фирмой и организую ремонты.

Не помню деталей дальнейшего спора, но в тот же день был издан приказ по кафедре с копией ректору, под которым мне было велено расписаться и в котором мне объявлялся выговор за небрежное отношение к дорогостоящей технике.

Через пару недель КЗ вызвал меня с просьбой-поручением помочь с механическими испытаниями на том же злосчастном Инстроне его зятю. Образцов у парня была куча, я дергалась, все затягивалось, и в 9 часов вечера (Миша был дома один) я стала собираться домой. Зять КЗ уже научился сам устанавливать образцы и упросил меня оставить его, чтобы закончить, по сути, лаборантскую работу. Работы было еще на пару часов, и я, ворча, ушла.

Назавтра с утра все было нормально, и я начала свои испытания, когда объявили про внеочередное собрание. Я прокляла эти общественные разборки и поднялась в общую комнату. Не глядя на меня, КЗ рассказал, что Нина Михайловна оставила комнату незапертой и доверила постороннему человеку работать на дорогостоящем оборудовании. Все молчали, дав КЗ выговориться и убедить сотрудников в совершенных мною (не в первый раз) серьезных нарушениях.

И тут я допустила серьезную ошибку.