Застой. Перестройка. Отстой - Евгений Степанов

Служебную записку я написал.

Через некоторое время вся эта ситуация мирно разрешилась.

Оля Савлова просто перешла на другую работу. И все грехи благополучно списали на нее.

А со Славой я проработал еще довольно долго.

Многое что узнал. Страшная жизнь вокруг, страшная. Все друг за другом следят, все прослушивается. Прямо как в стихотворении поэта Евтушенко: “Спешат шпионы-делегаты на мировой шпионский съезд, висят призывные плакаты – кто не шпионит, тот не ест!”

Однако нужно отдать должное Арсеньеву, он давал мне главное – свободу. Я мог запросто неделями отсутствовать на службе. Арсеньев этому, по-моему, даже радовался – пользы от меня в конторе, действительно, не было никакой. Когда я не ходил на работу – играл с Настюшкой, учил ее письму и грамоте (она учиться не хотела, но все время требовала, грозно насупив брови: “Папка, книжку читай!”), и я, конечно, читал, показывал ей старые диафильмы, которые раньше мне показывали родители. Каждую неделю мы ходили в зоопарк (от нас до него двадцать минут пешком). Обычно я сажал дочку на шею, держал ее за ноги, так мы и шли. Наташа по дороге покупала нам мороженое.

Наташа, после того, как я стал хорошо зарабатывать, преподавать стала меньше, давала частные уроки русского языка примерно два-три раза в неделю. В основном готовила абитуриентов к поступлению в ВУЗ.

В общем, хороший у меня был начальник Арсеньев – давал мне жить.

Однажды я, с его согласия, оказался в Америке.

…Есть в Москве такая организация – “Дружба сильных”. Занимается она тем, что устраивает профессиональные обмены между людьми из разных сфер. Подобрали мне в этой организации представителя журналистского мира Америки.

Правда, оказался этот человек не вполне журналистом – оказался он и з д а т е л е м газеты, то бишь крутым, матерым капиталистом.

По условиям “Дружбы сильных” нужно сначала принять гостя в своей квартире, иначе сам никуда не поедешь. Две недели здесь – две недели в Штатах.

Я принять-то был не против. Но квартиру тогда, в 1996 году, мы имели совсем небольшую: девятнадцать квадратов метров…

Все-таки рискнули – Наташа и Настя уехали в Кубиковск (они как раз туда собирались), а я принял диковинного гостя.

Американец приехал с тремя набитыми непонятно чем чемоданами. Невысокий, плотный, загорелый. Боб. Сорок два года. Улыбка, белоснежная сорочка, fine, fine. Я его поселил на крошечный второй этажик – сам он туда почему-то попросился.

Началась наша совместная жизнь. Боб (или Баб, так он просил, чтобы я его называл) многого не понимал в нашей действительности.

…Соседи по обыкновению “квасили”. И вели коллективный образ жизни. Набивалось в соседней сто десятой квартире до пяти-десяти человек. Товарищи разных (кажется) полов выпивали и днем, и ночью.

В день приезда Боба соседи традиций не нарушили – выпивали. Как всегда, весьма основательно. Многие часам к трем ночи “отрубились”, то есть утихомирились. Один же (скорей всего, хозяин квартиры, бывший подполковник С/A Сан Саныч, я их всех уже по голосам научился определять) все никак не угомонялся. Он подходил к другому товарищу, шпынял того – сонного! – ногой и вопил: “Я хочу спать, чего разлегся, падла?!”

Эта фраза звучала монотонно в течение нескольких часов.

Под утро интеллигентный Боб робко поинтересовался: “Евгений, о чем говорят соседи?” Я сказал правду: “Один твердит другому, что очень хочет спать!”

– Странно, – вздохнул Боб, – я тоже хочу спать!

Мы с Бобом вели постоянные разговоры о судьбах России и Америки, о женщинах и мужчинах, о детях и стариках, обо всем (все-таки английскому меня во ВНИ обучили, точно шпиона-нелегала, неплохо). Говорили мы даже о философских материях. Боб стал уважительно называть меня философом.

Когда на следующий день соседи опять начали выпивать и громко выражать свои чувства, я элегантно пояснил Бобу, что они приступили к философским диспутам.

– Понимаю, – сказал Боб, – у вас вообще страна философов!

Улыбчивый издатель Боб, надо сказать, оказался, в принципе, неприхотливым парнем. Ел то же, что и я, – картошку, колбасу, сосиски. И, видимо, сам удивлялся тому, что еще жив. Я в общем-то смутно догадывался, что там, на Родине, в США, Боб ест иные продукты, более, что ли, качественные. Поэтому дважды от щедрот своих я покупал ему пиццу.

Часто к нам приходили мои друзья.

Как-то завалился среди ночи скандальный молодой журналист Валерка Кирков из “Комсомольской правды” с товарищем Пашей, мужчиной неопределенного возраста. Оба находились в состоянии сильного алкогольного опьянения, но в силу большого профессионализма держались бодро.

– Ребята, – предложил Валерка, – прем по девочкам. Я плачу!

Я начал отговаривать Валерку и Пашу, стал подливать им чайку, подкладывать печеньица.

Ребята не сдавались. Очень хотели идти по девочкам и приобщить Бобыча (так Валерка тут же стал называть американца) к “высотам российской цивилизации”.

Раздался очередной звонок в дверь. Это вошла Аня, наша соседка с четвертого этажа, сильно пьющая дама лет шестидесяти пяти. Она и раньше заходила сотню-другую занять, а сейчас, видимо, узнав, что мои уехали, хотела, как я понимаю, “раскрутить” меня и на более серьезные суммы.

Увидев меня, Боба, Валерку и Пашу, Аня не растерялась.

– Мальчики, – четко выговорила она, – есть пивко. Ебнете? Подтягивайтесь ко мне, у меня там и кресла найдутся.

Кирков и Паша, счастливые от своей мужской неотразимости, пошли наверх.

Наш совместный поход по девочкам не удался. Я отказался и Боба, разумеется, не пустил. Но Валерка и Паша были пристроены. И довольны.

Была у Боба возможность знакомиться с девушками и более юного возраста. Каждая из них, правда, требовала от меня, чтобы я знакомил с холеным американцем только ее. Но что делать – у меня довольно много незамужних знакомых барышень, в основном с работы.

Боб шел на знакомства охотно, приглашал (на словах) всех в ресторан. Обещал перезвонить, назначить конкретную встречу.

Пришлось ему ненавязчиво рассказать про наши цены. Я опять-таки сказал правду.

– За стольник “баксов”, – огорошил я наивного американца, – у нас в самом заурядном ресторане можно посидеть в лучшем случае вдвоем. Немного выпить и закусить. Без роскоши.

Боб оказался в шоке. По его словам, в их городке (Мейсвил, штат Кентукки) за двадцатку можно накормить в ресторане компанию из пяти человек, если не больше.

Так что в итоге в московском ресторане мы за все время визита Боба не побывали ни разу.

…Через две недели Боб уехал. И напечатал в своей газете “Независимый лидер” статью под названием “Путешествие в Россию”. Статья начиналась словами: “Господи, какое счастье, что я родился в Америке!…”

Я, честно говоря, даже расстроился. Может быть, я его плохо принял?

Ответный визит Бобу я нанес спустя три месяца. Арсеньев меня легко и как-то радостно (что, признаюсь, было немного обидно!) отпустил на пару недель и даже денег пообещал из зарплаты не вычитать. Наташа с Настей попросили, чтобы я привез им американских конфет и, если получится, ноутбук.

В двухэтажном, тридцативосьмикомнатном доме Боба мне было выделено пять…

Я представил, что он чувствовал в нашем московском жилище.

Программа оказалась очень насыщенной.

Первым делом Боб привел меня в магазин к своему другу Карлучо и купил мне почти полный комплект не слишком изысканной американской одежды. Джинсы, майку и бейсболку. Еще он купил мне вельветовый костюм. Я не сопротивлялся. Ну, в самом деле: дают – бери.

Потом Боб стал знакомить меня со своими родственниками. Неожиданно самый повышенный интерес ко мне проявили родители его герл-френд Мисси. Ее папа сразу пригласил к себе на завод, где он доблестно трудился инженером.

Приехали на завод. Работали там в основном негры, или, как принято говорить в США, афро-американцы. За десять тысяч долларов в год. Воняло – какой-то удушающей гарью! – на заводе хуже, чем в квартире у моего соседа Сан Саныча, когда он уходил в месячный запой.

Папа Мисси начал пространную производственную экскурсию, точно уговаривая меня устроиться на работу к ним на предприятие. Долго говорил о трудовых успехах заводчан, о том, что станки здесь самые современные, а некоторые даже из России.

После последней фразы он довольно посмотрел на меня, видимо, рассчитывая, что я как-то одобрю его речь. Но чувства патриотизма и благодарности во мне промолчали, как немые, полагаю, просто потому, что уже примерно через полчаса экскурсии у меня заболела голова. Через два часа мне стало плохо.

Виду я, конечно, не подал, однако захотел вступить в Коммунистическую партию США, чтобы защищать бедных афро-американцев.

Самое прекрасное в экскурсии было то, что она закончилась.

На прощание папа Мисси Билл подарил мне спортивную маечку.