Русское солнце - Андрей Караулов

Создавая «новых русских», Гайдар и его ближайший сподвижник, старый товарищ по ленинградским семинарам Анатолий Чубайс, раздают все, что принадлежит государству, кому ни попадя, приватизируя — в иные месяцы — по девять — двенадцать крупнейших российских заводов в день.

Разумеется, новые владельцы клянутся поднять свои предприятия на неслыханную высоту. Вложить в них огромные деньги. Не обижать рабочих. Там, где заводы создали вокруг себя города, заниматься школами, стадионами, клубами, прачечными — социальной сферой. И даже (даже!) делиться с рабочими прибылью, раздавая им акции.

Иными словами, приватизация идет под честное слово.

Если бы в Англии, где Тэтчер очень осторожно, с большим количеством сопутствующих законодательных актов приватизировала часть железных дорог страны, кто-то из новых владельцев вдруг решил бы (не дай бог, конечно) разобрать рельсы, государство тут же ударило бы его по рукам. Причем больно. Да, он — хозяин, но это вовсе не значит, что ему теперь можно делать все, что он хочет, ведь он хозяйничает на территории Англии, над ним — власть государства. А в России все получилось иначе! Купили, господа? Ну и на здоровье! Судьба «ЗИЛа», который стоит не менее миллиарда долларов (точно подсчитать просто невозможно), могла быть просто ужасной. «ЗИЛ» купила за пять миллионов долларов (за пять!) малоизвестная фирма «Микродин», объединившая несколько магазинов бытовой техники в Москве. Скоро выяснилось, что господин Ефанов, новый владелец «ЗИЛа», покупал не сам «ЗИЛ», а землю под ним. «Микродин» подсчитал, что гораздо выгоднее, оказывается, снести к чертовой матери все автомобильные цеха и устроить на их месте склады (или городскую свалку, неважно!), ибо «ЗИЛ» имеет хорошие подъездные пути — водный, автомобильный, железнодорожный…

Что, Егор Тимурович не знал, что он делает? Знал. Сводки о том, что происходит в стране, каждый день ложились на его рабочий стол. Но у Гайдара была так называемая «рыночная психология»; что выживет — то выживет, что умрет — то умрет…

Неважно, какой ценой выживет, неважно, кто и как умрет…

Рынок загнал Гайдара в ловушку. Он ужасно боялся, что на волне маразма, который он же и сотворил, к власти в стране опять придут большевики. Он не мог признаться (у него уже не было на это политического права), что русский рынок — это не рынок, ибо если этот рынок на 85 процентов контролирует криминал, причем по всей стране, значит, будут свистеть пули, но не будут снижаться цены — криминал не позволит. Гайдар решил идти до конца, сбивая всех с толку своей упрямой решительностью, хотя и понимал, конечно, что он строит Россию не капиталистическую, а криминальную.

Только раз Гайдару стало не по себе: на одном из первых заседаний правительства один из его министров заявил, что главная проблема России состоит в том, что у нас на сорок миллионов людей больше, чем нужно.

Гайдар и Чубайс были убеждены, что Сибирь, Северный Урал, Коми или города за Полярным кругом (Норильск и Мурманск, например) — это такие территории, где вообще не надо жить. Тем более — растить детей. Строить ясли, школы, театры, стадионы. Только вахтовый метод, как на Аляске: явились с «большой земли» люди, выгребли из земли природные богатства, и через три месяца — новый десант.

Гайдар настоял, чтобы слова о «лишних миллионах» изъяли из стенограммы, но спорить не стал — было не до этого…

22

Скоков злился: Баранников стоял перед ним навытяжку, хотя формально Скоков не был его начальником.

— Потеряно два дня! Два дня, Виктор Павлович!

— Президент решение… не принял, Юрий Владимирович! И — нет у него решения, вот я и не спешил…

— Не принял, да? — Скоков прищурился. — Вы плохо знаете Президента, Виктор Павлович! Наш Президент — артист! Если он везет генералов в Завидово, значит, решение уже найдено. Если он просит совета и пьет с вами в бане, то это не потому, что ему хочется выпить, а не с кем, у него для этого Коржаков есть, уверяю вас! Просто Президенту охота, Виктор Павлович, проверить своих генералов на вшивость, — я извиняюсь, конечно, за грубое слово… Учтите: наш Президент любит умирать, причем по любому поводу! Ляжет в гроб, устроится поудобнее, подушку под голову положит и вдруг — бац! откроет один глаз! Главная черта Бориса Николаевича — тщеславие. Именно поэтому рядом с ним никто из его фаворитов не задержится. Вторая черта — хитрость. Он обожает кидать пробные шары. И смотрит на реакцию: куда шар летит, под каким углом, как ведет себя публика, нравится ей такой теннис или нет… В Завидово был теннис, Виктор Павлович! Ну, хорошо, Паша — идиот, это известно, но вы… вы… куда смотрели?! Как, черт возьми, не сообразить, что это — спектакль для бедных?!

В России каждый начальник, большой или мелкий, по-своему неуравновешен; это очень нервное дело — быть в России начальником. Впрочем, если Скоков видел, что его действительно слушают, он сразу успокаивался.

— Хотите, Виктор Павлович, поведаю, как Президент этой весной надругался над двумя глупцами, Бурбулисом и Скоковым, — хотите?

Скоков уселся за длинный стол и жестом пригласил Баранникова сесть напротив себя.

— Борис Николаевич избирался в июне, а весной — визит к Каримову. Приехали в Ташкент, ужин в резиденции, духота страшная, спать неохота. Соображаем на троих: Борис Николаевич, Генка и я. Душно так, что водка уже не лезет, но шеф виду не подает, и Генка, гад, старается, не отстает.

Пьем за Россию, за Ельцина, за его победу на выборах; вдруг с Борисом Николаевичем, уважаемым, что-то происходит. Он крякает, сопит, хватается за сердце, говорит, что ему плохо, что ему давно плохо, но об этом никто не знает, что он в любую минуту может сыграть в ящик, хотя помирать ему нельзя, потому что он не может подвести Россию. Мы насторожились. Ельцин резко поворачивается к Бурбулису и, держась рукой за сердце, строго спрашивает готов ли он… в случае чего… быть его преемником, то есть вице-президентом? Ну а мне, значит, премьера… «Если Родина прикажет, — говорим, — всегда готовы!» Пьем ещё грамм по сто за здоровье Ельцина, и он уходит спать. «Что-то здесь не то, — говорит Генка, — с чего ему вдруг помирать-то?» Сидим, трезвеем потихоньку… два дурака, прости господи! А через неделю, в Москве, Генка пулей влетает ко мне: «Ну, старик, поздравляю тебя с Руцким! Шеф нашел ещё одного преемника!..»

Вот так, дорогой Виктор Павлович, попили мы водки, причем каюсь, я и не понял тогда, что это был театр одинокого актера, то ли комика, то ли… черт его знает кого…

Баранников усмехнулся:

— Будем откровенны, Юрий Владимирович. Схема, которую вы предложили, это схема управления Ельциным и, в известной мере, страной.

Выдержка Скокова была поразительной:

— Говорите, Виктор Павлович.

— Хорошая схема; я же вижу: наш Президент — смесь Хрущева с Лениным, все… полосами, эпоха Ельцина будет полосатой, то есть я прошу, Юрий Владимирович, о двух вещах. Первое — право на личные решения. В противном случае я не смогу работать. Второе, главное: внебюджетные источники финансирования. Они необходимы. Кто платит, тот и командует, Юрий Владимирович, нет денег — нет и ответственности. Прямая, я скажу, связь!

— Так… — Скоков выпрямился. — Что еще?

— Все. У меня все, Юрий Владимирович!

Безвольные люди совершенно не интересовали Скокова. Люди среднеумные или неумные — тем более. Что за охота связываться с дураками?

— Как только Горбачев узнает о вояже в Минск, он прибежит, Виктор Павлович, в прямой эфир любого канала и… вы понимаете, что будет? Семьдесят пять процентов, то есть двести миллионов человек, которые весной голосовали за СССР, сообразят, что их обманули! В рожи им плюнули. И кто плюнул? Борис Николаевич Ельцин, народный Президент! Хорошо, да? Горбачев, каким бы он ни был, удержал Советский Союз, а Ельцин, как только избрался, сразу его в клочья!

В Белом доме Скоков был, пожалуй, единственным человеком, кто являлся на работу без галстука. Его не интересовали костюмы; Скоков был одет так, как ему удобно, и не стеснялся случайных рубашек и старых пуловеров.

— Союз распадается, а русское оружие, русские ракеты из республик, тем более — из Закавказья, нельзя вывести, потому что их демонтаж стоит сотни миллионов долларов. Значит, ракеты оказываются в руках Гамсахурдиа, Снегура, Тер-Петросяна, да даже… Кравчука, — слушайте, я не хочу жить на пороховой бочке! Грузия сразу раздавит своих мусульман, Абхазию и Аджарию, они исторически ненавидят друг друга! Россия получит конфликт с Грузией из-за Южной Осетии, потому что Южная Осетия захочет соединиться с Северной Осетией, ибо это один народ и им противно жить в разных государствах; хохлы зубами вцепятся в Крым, а Снегур тут же размолотит Приднестровье. Тер-Петросян пойдет на Баку, потому что ещё больше, чем завод вин и коньяков в Карабахе, его интересует бакинская нефть. Поймите, Виктор Павлович: Ленин и Сталин раздавали государственные земли России, как Дед Мороз — пряники: Советский Союз это искусственная организация, Советский Союз не имеет права распадаться! А что, если турки вступятся за Азербайджан, а мусульманский мир за Абхазию… Чечня, например! Это только Гена Бурбулис, больной на голову, не мог понять: от Дудаева можно и нужно ждать чего угодно! «Независимая газета», господин Третьяков, завизжат, что от тайной вечери в Минске (у них, Виктор Павлович, у наших Президентов, хватит ума собраться не в центре города, не в местном дворце съездов например, а где-нибудь в лесу, либо на бывшей даче Машерова, либо в Беловежской пуще; нашего Президента — вы не знаете почему? — все время тянет в лес), — Третьяков завизжит, что от этого выиграет кто угодно, но не Россия, ибо Россия после развала не станет сильнее… и все, все это сделал Борис Николаевич Ельцин! Не остановил, как самый сильный, не спас, как самый умный — нет, взорвал! А народ, совершенно обалдевший, должен, по замыслу Гены Бурбулиса, поклониться Ельцину в пояс: спасибо, батюшка, освободил ты нас, в Киев теперь с визами ездить будем, через таможню продираться, давай, отец родной, продолжай в том же духе!