Во главе двух академий - Лия Лозинская

Читатели предупреждались о том, что в «Собеседнике» будут печататься только произведения российских авторов (у Академии существовали специальные фонды для переводов и издания переводной литературы — она немало сделала и в этом направлении) и что «желающие сделать честь помещением своих трудов сему „Собеседнику“… благоволят присылать труды свои к ее сиятельству княгине Е. Р. Дашковой…»

Об участии в журнале Екатерины II официально объявлено не было. Вскоре, однако, выяснилось, что Минерва на облаке — не только высокий покровитель, но и деятельный соучастник издания.

Цели, которые преследовала Екатерина II, сотрудничая в «Собеседнике», очевидны: направлять общественную мысль, подчинить ее интересам самодержавия. Цензура извне перемещалась внутрь журнала.

Разве не охранительным задачам были подчинены в конечном счете и официально разрешенное «свободоязычие», и дозволенная критика «испорченности нравов» — дурных характеров, мотовства, супружеских измен и прочей чепухи, даже отдаленно не касавшаяся того, что составляло подлинную трагедию России — самодержавно-крепостнического строя, который осмеливались же критиковать сатирические журналы 70-х годов — новиковские «Трутень» и «Живописец»! (В «Живописце» был, в частности, напечатан «Отрывок из путешествия *** И. Т.», где автор — по мнению ряда исследователей, Радищев — обрушивается на крепостное право.)

Добрую половину «Собеседника» занимали анонимные сочинения самой Екатерины II — сатирические очерки «Были и небылицы», «Записки касательно российской истории», давно уже по достоинству оцененные как псевдоисторические, ответы Фонвизину… Статьи на политико-просветительные темы Екатерина считала своей монополией, что довольно скоро уменьшило интерес читателей к журналу.

Произведения Дашковой, печатавшиеся здесь, известны мало. А между тем они заслуживают внимания.

Принято считать, что за два года существования «Собеседника» Дашкова опубликовала в нем около десяти статей. Должно быть, их несколько больше. Но дело не в количестве, как даже и не в разнообразии жанров, в которых проявлялся несомненный ее литературный дар (Дашкова выступала и как прозаик, и как поэт).

«Эти статьи, — писал Добролюбов о дашковских, противопоставляя их сочинениям императрицы, — сильно вооружают против того, что вообще есть низкого, гадкого в человеке и что особенно распространено было в некоторых слоях русского общества того времени, — против двоедушия, ласкательства, ханжества, суетности, фанфаронства, обмана, презрения к человечеству… Через семьдесят лет еще можно угадывать правдивость, меткость, благородную энергию этих заметок…»[103]

Добролюбов иллюстрирует свою мысль, цитируя «Послание к слову „так“».

Напечатанное без подписи, вслед за открывающей журнал державинской одой «К Фелице» и юношеским четверостишием Дашковой «Надпись к портрету Екатерины II» (оба тоже без подписи), оно было программным для того критического направления, которое стремилась утвердить в журнале директор Академии.

В «Послании» чередуются стихи и проза. То и другое — свидетельство литературной одаренности автора, хоть и несвободно от дидактизма; впрочем, он был свойствен многим созданиям литературы той поры, заслужившим и большую известность.

Дашкова ополчается здесь на невежд, льстецов и подхалимов, на «такальщиков», готовых соглашаться с любым вздором, ежели вздор этот несут господа.

Лишь скажет кто из бар: «Учение есть вредно,Невежество одно полезно и безбедно»,Тут все поклонятся — и умный и дурак —И скажут, не стыдясь: «Конечно, сударь, так».А если молвит он, что глуп и Ломоносов,Хоть славный он пиит, и честь, и слава россов,Тут улыбнется всякИ повторит пред ним: «Конечно, сударь, так».

В прозаическом выводе автор еще более заостряет свою мысль: «Так на все, что большой господин ни скажет, есть раболепствие».

Но кто же это «раболепствие» создает и поощряет? Дашкова и здесь не ищет ласкающих слух выражений: «такальщиков» слушают подлецы.

Но самые и те, которым потакают,Не лучше чувствуют, не лучше размышляют.Кто любит таканье и слушает льстеца,Тот хуже всякого бывает подлеца.[104]

Дашкова не случайно столь негодует против «таканья». Она усматривает в нем некую циничную жизненную позицию, чрезвычайно ей противную: льстецы и «такальщики» отлично понимают, что криводушничают, да этак жить удобней, легче «приобресть себе и честь, и счастие неложно от знатнейших господ, от них срывать скорее по чину всякий год».

Любопытно, что «Послание» не осталось без ответа. Оно подписано: «Слово „так“».

«…Видите Вы, госпожа сочинительница послания ко мне, какую Вы себе беду приуготовляете Вашими сочинениями; превеликая толпа разного рода людей на Вас гневается. Однако ж прошу гнева их не опасаться, я их весьма коротко знаю …Продолжайте, милостивая государыня, защищать добродетель и осмеивать пороки, пренебрегая ворчание завистников, глупости и подлости…»[105]

Императрица вроде бы поощряла «госпожу сочинительницу» к критическим выступлениям, да только то были слова — в действительности отношения осложнялись.

Одна из основных тем «Собеседника», и Дашкова, несомненно, задает здесь тон, — борьба с французоманией — «мартышеством французским», «французским воспитанием».

«Причина этого настойчивого преследования, — писал Добролюбов, — объясняется отчасти тем, что тогдашнее волнение умов во Франции грозило многим и в политическом отношении, отчасти же и тем, что княгиня Дашкова, понимавшая истинную сущность дела, естественно, должна была негодовать, видя, как русские люди, знакомясь с литературой и нравами Франции, перенимали самое пустое, самое глупое, самое ничтожное, не обращая внимания на то, что составляло действительное сокровище, что могло в самом деле образовать и облагородить человека».

Охранительным мерам Екатерины II против проникновения в Россию идей революционной Франции критик противопоставляет борьбу Дашковой и многих передовых людей того времени (вспомним Фонвизина, автора «Бригадира») против французомании русского вельможества.

«…Нельзя не отдать чести „Собеседнику“ по крайней мере за то, что он понял нелепость этого положения и старался выводить на общее посмеяние как упорное старинное невежество, так и пустоцвет французской цивилизации, столь дурно усвоенной у нас тогдашними молодыми людьми…»[106]