Боль мне к лицу (СИ) - Магдеева Гузель

Я понимаю, что долго так не продлится, но решаю жить сегодняшним днем, наслаждаясь всеми минутами, которые суждено провести рядом с ним.

То, что происходит между нами ночью, будит во мне чувственную женщину. Ваня, нависающий надо мной, с напряженными мышцами рук, с выразительными глазами, постоянно шепчет:

— Какая же ты сумасшедшая, — а я улыбаюсь, впервые принимая эти слова за комплимент.

… Он засыпает, подперев ладонью щеку. Я едва касаюсь лица, проводя по колючей щетине; сон стирает с лица почти все морщины, оставляя лишь пару самых глубоких складок на лбу. Тихонько целую, почти невесомо дотрагиваясь губами, но Ваня все равно хмурится, прижимая меня к себе.

— Спи, — не открывая глаз приказывает он, и я прижимаюсь еще теснее, запоминая каждую секунду этой ночи и надеясь, что она не последняя в нашей жизни.

Утром сон мой настолько крепок, что я не успеваю понять, в какой момент Иван уходит из дома. Провожу рукой по его половине постели и, поняв, что она пустая, резко сажусь. Смятая подушка еще хранит чужое тепло, и я утыкаюсь в нее носом, вдыхая едва уловимый запах. Горячий чайник на кухне свидетельствует, что Доронин был здесь совсем недавно.

Ни записки, ни звонка на телефоне. Я беру в руки чашку, из которой он пил, и прижимаюсь к ней губами, будто воруя причитающийся мне утренний поцелуй.

«Какая ночь былаааа!..»

«На работу мужик ушел, не вздумай рыдать!»

«Ох, какой же у него чл…»

— Хватит! — обрываю шептунов, пока они не зашли слишком далеко, хотя и сама не прочь придаться воспоминаниям.

Я забираюсь в душ на полчаса; приятная натертость между ног становится еще одним доказательством, что все произошедшее было правдой.

Долго рассматриваю себя в зеркало, пытаясь уловить, изменилось ли во мне что-то за последние дни?

Несомненно.

Глаза горят, кажутся живыми. Забитое выражение почти полностью оставляет меня — я ощущаю себя настоящей.

— Спасибо тебе, Ваня.

Раз тридцать я проверяю мобильный телефон в надежде отыскать там сообщение от любимого, но он молчит; молчу и я. Чем ближе часы подползают к двенадцатичасовой отметке, тем пасмурнее на душе. Я представляю Яну, Петра, друзей Ивана, наставляющих его на правильный путь. «Семья дороже», — слышу непроизнесенные фразы, и нервничаю с каждой минутой все сильнее.

Нет, так нельзя. Нужно взять себя в руки. Отвлечься, заняться чем-то полезным.

Я открываю холодильник и решаю удивить Ивана чем-нибудь вкусным, — расхожая истина про желудок и сердце мужчины заставляет колдовать у плиты. Через час вся квартира пропитывается ароматом тушеного со специями мяса, но я не чувствую аппетита.

Я занимаю место у кухонного окна, наблюдая за двором. Когда отчаянье достигает высшей отметки, перед подъездом резко тормозит знакомый автомобиль. Сердце мое замирает, а после пускается в пляс, я суетливо спрыгиваю с подоконника, бросаюсь к зеркалу, поправляя бюстгальтер под майкой, чтобы вырез смотрелся еще больше, а грудь — пышнее.

Доронин заходит в квартиру, жестом делая мне знак молчать, не отрываясь от мобильного. Я вижу, что он успел переодеться — значит, либо заезжал домой, либо хранит на работе запасную одежду.

«Зато ночь провел с тобой», — утешают шептуны.

«И обедать приехал к тебе».

«И вообще, снимай уже трусы с себя и с него».

«Брысь!»

Разговор Вани кажется мне скучным, и я концентрирую внимание лишь на его внешнем облике. Доронин ловит мой взгляд, подмигивает, приближаясь, и запускает руку под майку, едва касаясь соска. Я закрываю рот ладонью, чтобы не выдать себя звуками, и начинаю подыгрывать ему, расстегивая ремень и начиная стаскивать джинсы.

— Да, да, я понял, — отвечает полицейский неведомому собеседнику абсолютно серьезным голосом, а сам при этом хватает меня за руки, сводит их за спиной и наклоняет вперед. Я чувствую, как он прижимается ко мне сзади, и от ощущения того, насколько мы близки, накатывает дикое возбуждение: к лицу приливает кровь, становится очень жарко, просто невыносимо. Я едва дожидаюсь, пока Иван закончит разговор.

— Кажется, кого-то нужно наказать за плохое поведение, — произносит Доронин, и я таю в его ладонях, забывая о страхах, терзавших полчаса назад.

Спустя тридцать две минуты мы садимся обедать; мне хочется залезть на колени, прижаться к Ване, но ему нужно срочно уезжать, и он заглатывает ложку за ложкой, почти не жуя.

Я сижу напротив, подперев лицо ладонями.

— Может, я все-таки оденусь? — с улыбкой интересуюсь у него. На мне нет ничего, и собственная нагота смущает.

— Уеду, — тогда пожалуйста, — с набитым ртом отвечает полицейский. — А пока ни шагу с места.

— Иначе арест? Мне понравилось, как ты меня наказываешь.

Он хмыкает, не отвечая, наспех выпивая чай за пару глотков.

— Все, обед давно закончился, я побежал. И позвони Лене, — ты обещала.

Я провожаю его, следуя по пятам до самого выхода, то и дело пытаясь прикрыть грудь и низ живот ладонями.

— Ваня, а ты приедешь еще? — вопрос выходит жалким, и мне хочется стукнуть себя за эти скулящие ноты, но Доронин успокаивает всего лишь парой фраз:

— Приеду ночевать, но буду поздно. Звони Лене, — и исчезает, оставляя меня хоть и одну, зато полную надежд и мечтаний.

Я подбегаю к окну, чтобы проводить его взглядом, и смешно кутаюсь в занавеску, пытаясь спрятать все тело, начиная от шеи. Несмотря на то, что теперь в квартире кроме меня никого, именно сейчас я куда острее ощущаю свою обнаженность, приравниваемую к беззащитности.

Иван машет мне, уже зная, что я буду торчать в окне до тех пор, пока его машина не скроется из поля зрения.

Еще восемь минут я улыбаюсь, не замечая, как глажу себя по рукам, шее, животу — тем местам, где только недавно блуждали руки любимого человека. А на девятой минуте иду одеваться и искать визитку Елены.

Я совершенно не хочу идти к ней на встречу, общаться. Припоминая прошлую беседу, закончившуюся вывернутой наизнанку душой, я страшусь новой.

«Лечение иссечением» — вскрыть и отрезать? Ковырнуть поглубже, надавить больнее. Я понимаю, что это не самоцель Елены, но все внутри противится доверяться этой милой, улыбчивой женщине, умеющей наносить точные удары.

«А может, не надо?»

«Если не хочешь, так и не мучай себя».

«Ну ее нафиг!»

Она не нравится шептунам, — впрочем, как и любой другой человек, способный докопаться до сути их существования в моей голове.

Как не странно, но их замечания помогают мне убедиться в правильности подсказанного Ваней решения. Я долго вглядываюсь в визитку с тиснением, на которой написано «Прокопенко Елена Витальевна, научно-исследовательский центр прогнозирования поведения человека» и номер телефона.

Я набираю одиннадцать цифр и жду гудков, готовая сбросить вызов при первой возможности. Решаю, что после шестого отсоединяюсь, но она успевает ответить на пятом.

— Слушаю, — мягкий приятный голос. Откашлявшись, я произношу:

— Это Аня, Басаргина, — интонации собственной речи кажутся чужими и незнакомыми. «Это волнение».

— Аня, привет! — я слышу, насколько Елена рада моему звонку, но ставлю искренность ее чувств под вопрос. — Я ждала тебя!

— Вы и вправду думали, что я перезвоню?

Она звонко смеется:

— Скажем так, я ожидала весточки от тебя еще вчера.

Ее излишняя самоуверенность, пусть и основанная на чтении людей, мне не по душе, но разговор я продолжаю. «Ты дала слово Ване, — говорю сама себе. — Придется». Что именно мне придется делать, не уточняю: пока что все, связанное с профайлером делается через силу.

— Я бы хотела увидеться с Вами. Понятия не имею, о чем мы будем общаться, но все же.

— Пообещала Ване? — ее прозорливость дает ощущение, будто Елена подсматривает за нами в замочную скважину. Ловлю себя на желании отключить телефон и укрыться с головой под одеялом. — Эй, не молчи! Сегодня, конечно, у меня не приемный день, но… давай увидимся у меня.