Тайна Желтой комнаты. Духи Дамы в черном - Гастон Леру
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Глава 16
Странное явление распада материи(Выдержки из тетради Жозефа Рультабийля. Продолжение)
И вот глаза мои снова поравнялись с подоконником; занавески на том же месте; я приготовился заглянуть в комнату, горя нетерпением узнать, что делает преступник. Все так же сидит спиной к окну? Сидит за столом и пишет? А вдруг его уже там нет? Но как же в таком случае он скрылся? Разве его лестница не у меня? Призвав на помощь все свое хладнокровие, я приподнялся еще немного и заглянул: он там! Вот его огромная спина, в неверном свете свечи принявшая причудливые очертания. Только он уже не пишет, а свеча стоит не на столе. Она на полу, человек склонился над ней. Позиция странная, но мне она на руку. Я перевел дух, поднялся еще, вот я уже на последней ступеньке, левой рукой схватился за подоконник. Сердце забилось быстрее. Я взял револьвер в зубы и правой рукой тоже ухватился за подоконник. Теперь осталось лишь резко подпрыгнуть, отжаться на руках – и я на подоконнике. Не подвела бы лестница! Так и есть! Только я сильнее оперся ногой о ступеньку, как почувствовал, что лестница покачнулась, проехала по стене и упала. Но колени мои уже на подоконнике. Я мгновенно вскочил на ноги, но преступник оказался проворнее. Услышав стук лестницы о стену, он вскочил и обернулся. Вот его лицо… Но хорошо ли я его рассмотрел? Свеча стояла на полу и толком освещала лишь ноги. Выше стола в комнате виднелись только ночные тени… Я успел заметить косматую голову, бороду, глаза безумца, бледное лицо, обрамленное густыми бакенбардами, насколько я смог за секунду разглядеть в темноте, рыжими – так мне, во всяком случае, показалось. Лицо человека было мне незнакомо. Таково, по крайней мере, впечатление, которое успело сложиться у меня в неверном тусклом свете. Лицо человека было мне незнакомо, или я просто его не узнал.
Теперь следовало действовать быстро – как ветер, как буря, как молния. Но, увы, пока я взбирался на подоконник, человек, завидя меня, бросился, как я и предполагал, к двери, ведущей в прихожую, распахнул ее и исчез. Я ринулся вслед с револьвером в руке и завопил:
– Ко мне!
Пролетая стрелой по комнате, я успел заметить, что на столе лежит письмо. В прихожей я почти что настиг преступника: он потратил не меньше секунды на то, чтобы открыть дверь. Я уже было до него дотронулся, но он успел захлопнуть у меня перед носом дверь из прихожей. Но я словно на крыльях вылетел в коридор: нас разделяло метра три. Господин Стейнджерсон бежал рядом со мной. Как я и думал, человек убегал по коридору направо, по подготовленному заранее пути.
– Жак, Ларсан, сюда! – закричал я.
Ускользнуть от нас преступник не мог. Я издал радостный победный вопль. Опережая нас секунды на две, человек свернул в боковой коридор, и тут задуманное мною произошло. Мы с господином Стейнджерсоном столкнулись с папашей Жаком, подбежавшим с другого конца главного коридора, и Фредериком Ларсаном, выскочившим из бокового коридора. Столкнулись и чуть не повалились все на пол.
Преступника, однако, среди нас не было.
Ничего не понимая, мы смотрели друг на друга глазами, полными ужаса. Что за чертовщина? Преступника среди нас не было! Где же он? Где? Всем своим существом мы спрашивали: «Куда он делся?»
– Убежать он никуда не мог! – вскричал я с гневом, который был сильнее моего ужаса.
– Я даже дотронулся до него! – воскликнул Фредерик Ларсан.
– Да он был здесь, я чувствовал, как он дышит мне в лицо, – присоединился папаша Жак.
– Мы же почти держали его в руках, – повторяли мы с господином Стейнджерсоном.
Где же он? Где?
Как сумасшедшие забегали мы по коридорам, проверяя двери и окна: все было заперто крепко-накрепко. Да и разве не было бы еще необъяснимее, если бы этот загнанный в ловушку человек открыл дверь или окно, а мы бы этого не заметили?
Где же он? Куда он делся? Он не вышел ни в дверь, ни в окно – никуда вообще[4]. Не мог же он просочиться сквозь наши тела!
Признаюсь: в тот момент я был уничтожен. В коридоре ярко светила лампа, не было там ни люка, ни потайной двери – ничего, где он мог бы спрятаться. Мы принялись отодвигать кресла и приподнимать картины. Все напрасно. Мы заглянули бы и в вазу, если бы таковая там оказалась!
Глава 17
Таинственный коридор
На пороге прихожей появилась мадемуазель Стейнджерсон, – говорится далее в дневнике Рультабийля. – Мы стояли неподалеку от ее дверей, в коридоре, где произошло это невероятное событие. Бывают моменты, когда чувствуешь, что мозг твой словно разлетается на куски. Пуля в голову, череп раскололся, убежище логики разорено, разум разорван на части – примерно так я себя чувствовал: опустошительное, изнурительное чувство утраты равновесия, чувство, что как мыслящий человек я кончился! Крах рационального начала, помноженный на отказавшее зрение, хотя глаза твои все ясно видят, – какой страшный удар для мозга!
По счастью, на пороге прихожей появилась мадемуазель Матильда Стейнджерсон. Чуть я ее увидел, мысли мои приняли иное направление. Я ощутил аромат – аромат духов дамы в черном… Милая дама в черном, которую мне не суждено больше увидеть! Боже мой, прошло уже десять лет, половина прожитой мною жизни, но больше я ее не встречал. Лишь время от времени я слышу запах духов – аромат дней моей юности![5]
Именно оно, это острое воспоминание о твоих чудных духах, дама в черном, заставило меня подойти к той, что вся в белом, смертельно бледная и такая прекрасная, появилась в таинственном коридоре. Ее дивные золотистые волосы зачесаны вверх и открывают красную отметину у нее на виске – рану, чуть было не принесшую ей смерть. Когда я только приступил к этому делу, мне показалось, что в ночь, когда произошло преступление в Желтой комнате, волосы у мадемуазель Стейнджерсон были зачесаны на прямой пробор. Но разве мог я думать иначе, пока не вошел в Желтую комнату?
Теперь же, после того, что произошло в таинственном коридоре, я не думал вообще ничего, а просто стоял с глупым видом перед бледной и прекрасной мадемуазель Стейнджерсон. На ней был легкий белый пеньюар, делавший ее похожей на нежный призрак. Отец обнял дочь и горячо поцеловал, словно обрел ее снова: ведь на этот раз он мог утратить ее навсегда! Задавать вопросы я не осмелился. Он прошел с дочерью к ней в комнаты, мы – следом, поскольку выяснить кое-что было все же необходимо. Дверь в будуар стояла открытой, из нее выглядывали испуганные лица сиделок. Мадемуазель Стейнджерсон спросила, что означает этот шум, и тут же добавила, что ее отсутствие в спальне объясняется просто. Она решила спать этой ночью не у себя, а в будуаре, вместе с сиделками, и сама заперла двери будуара. После той страшной ночи у нее бывают иногда внезапные страхи, но это, мол, вполне понятно… Но кто, однако, поймет, почему именно в эту ночь, когда пришел преступник, она по счастливой случайности заперлась со своими служанками? Кто поймет, почему она не согласилась, чтобы господин Стейнджерсон ночевал у нее в гостиной, раз она боится? Кто поймет, почему письмо, только что лежавшее на столе в спальне, теперь исчезло? Тот, кто все это поймет, придет к выводу: мадемуазель Стейнджерсон знала, что убийца придет, не смогла помешать ему прийти, но никому не сказала об этом, так как хотела, чтобы он оставался неизвестен, неизвестен для ее отца, для всех, исключая Робера Дарзака. Теперь-то Дарзак должен знать, кто он. А может, и раньше знал? Не следует забывать фразу, сказанную им в саду Елисейского дворца: «Неужели мне нужно совершить преступление, чтобы обрести вас?» Преступление против кого? Против того, кто им мешает, то есть против убийцы? А его ответ на мой вопрос? Я спросил тогда: «Вы не расстроитесь, господин Дарзак, если я найду преступника?» А он мне ответил: «Да я готов убить его собственными руками!», после чего я заметил, что он не ответил на мой вопрос. И я был прав. В самом деле, господин Дарзак прекрасно знает убийцу и, боясь, что я его разоблачу, готов сам расправиться с ним. Он не помогает мне в расследовании по двум причинам: сначала – потому что я
