Войти в образ - Генри Олди

Он умирал, безумец Девона. Они стояли. И они смотрели. И час, и два, и пять, и шесть часов они стояли – и молчала площадь, дыша одним дыханьем, умирая единой смертью; с ним – наедине. Наедине с растерзанной судьбой, наедине с вопросом без ответа, наедине – убийцы, воры, шлюхи, солдаты, оружейники, ткачи, и пыль, и швы распоротого неба, и боль, и смех, и судороги в горле, и все, кто рядом… Долгих шесть часов никто не умер в дреме переулков, никто не выл от холода клинка, никто не зажимал ладонью раны, никто, никто, – он умирал один. И этот вопль вселенского исхода ложился на последние весы, и смерть, и смех, и судороги в горле…

Зов предков слыша сквозь затихший гул, пошел на зов – сомненья крались с тылу; груз тяжких дум наверх меня тянул, а крылья плоти вниз влекли, в могилу. Но вечно, вечно плещет море бед. В него мы стрелы мечем – в сито просо, отсеивая призрачный ответ от вычурного этого вопроса. Я видел: наши игры с каждым днем…

Он умирал, безумец Девона. Все было бы банальнее и проще, когда бы он мог дать себе расчет простым кинжалом… Только он – не мог. Помост, подмостки, лестница пророков, ведущая в глухие облака, дощатый щит, цедящий кровь по капле, цедящий жизнь, мгновения, слова – помост, подмостки, судороги в горле, последняя и страшная игра с безглазою судьбою в кошки-мышки, игра, исход… Нам, трепетным и бледным, когда б он мог (но смерть, свирепый сторож, хватает быстро), о, он рассказал бы, он рассказал… Но дальше – тишина.

«Витраж Исхода». Глава «Молчащий Гром», часть третья. Записано подмастерьем Ахайем со слов Второго патриарха Помоста Скилъярда Недоверчивого. Да хранят нас Подмостки!»

…Как только края занавеса сошлись, Девона тут же встал, повернулся спиной к бездонной тишине за бархатными складками и пошел вглубь помоста – туда, дальше, где за стеной импровизированного задника темнели развалины заброшенного дома. Лишь на секунду задержался он, споткнувшись о зазвеневшую рапиру, и никто не расслышал слов, что бросил в пыль кулис уходящий Девона Безумный. Почти никто.

– Давай, Скилли…

И Скилъярд понял, что никуда ему теперь не деться от уходящей в небытие измученной судьбы. Никуда. Давай, Скилли… Хорошо, учитель…

Войдя в дом, Девона по шатким лестницам спустился на нижний ярус. В глубине бокового, затянутого лохмотьями паутины коридора была – Дверь. Пятнистый Мом услужливо распахнул обе створки перед гостем. За дверью была – Бездна. Девона помедлил, размазал по лицу горячий грим и шагнул за порог.

Дверь тихо закрылась.

Возвращались молча. В эту ночь решетки Оружейного квартала впервые остались незапертыми. Праздно шатающийся молодчик из Красильных рядов долго слонялся вокруг ограды, но войти так и не решился, зато сломал дужку громоздкого замка, висевшего на острие решетки. На следующий день старшина красильщиков рыжебородый Кархайн поймал юнца и разбил ему всю морду. Больше решетки не запирались.

Через неделю после Исхода Девоны горожане неожиданно стали собираться на площади. Стояли, дымили курительными палочками. Молчали. Немногие женщины украдкой всхлипывали.

Трое дружинников из оцепления, так и не оставившего осиротевший помост, чинили боковую лесенку.

Скил сидел у края помоста и листал книгу, оставленную ему Упурком. Ему незачем было глядеть в текст – он помнил все наизусть. У него оказалась отличная память.

Скилъярд поднял голову, посмотрел в ждущие глаза толпы, махнул Пирону, проталкивающемуся через собравшихся…

Потом вздохнул и полез на помост.

Акт третий. Антракт с вариациями

Души были сотворены по единственной причине: у

Создателя появилось желание отдавать. Души получили свет,

и не было у них другого побуждения; но когда они с

избытком наполнились, в них возникла новая жажда,

приведшая к прямому противостоянию с Создателем. Души тоже

захотели отдавать. Так впервые было отвергнуто добро

Создателя в мире Эйн-Соф

Глава пятнадцатая

Есть вещи настолько серьезные, что по их поводу

можно только шутить.

– Хорош притворяться, – услышал я знакомый голос и получил щелчок по лбу. Как ни странно, он прояснил муть в сознании. Радикально.

Я сидел на диване, в отлично мне знакомой квартире Стаса, в руке у меня был зажат бокал со смесью коньяка и шампанского, в другой – зажженная сигарета, а рядом со мной на диване, на том же продавленном, залитом множеством напитков и прожженном обилием окурков диване – Мом, все в том же экзотическом халате-хламиде, вышитых бисером остроносых тапочках на босу ногу и с длинной-предлинной коричневой сигаретой в зубах. Мом хитро щурился и улыбался, пуская в потолок аккуратные колечки дыма.

С трудом повернув голову в другую сторону, я обнаружил Сарта – вроде бы слегка помолодевшего и совершенно неуместного в панельной малогабаритке. На Сарте болтался бурый балахон, и из широкого рукава выглядывали худые пальцы, цепко обхватившие ножку бокала. Кажется, он предпочитал коньяк в чистом виде. Впрочем, на журнальном столике перед ним выстроилась целая батарея разнокалиберных бутылок, большей частью полупустых. Я с ужасом понял, что мои галлюцинации добрались до тщательно охраняемого бара отсутствующего Стасова папаши.

Сарт потер указательный палец.

– Однако, лоб у вас, молодой человек… – он не закончил фразы и, поставив бокал на столик, принялся стаскивать с себя балахон. Под ним обнаружился весьма щегольский костюм-тройка, темно-серого цвета, «с искрой»; кроме того, на Сарте была белоснежная рубашка, и на шее красовался строгий галстук того же цвета, что и костюм. В таком виде Сарт стал почти неузнаваем.

– Ну вот, мы все в сборе, – довольно заметил Сарт. – Какая у нас будет культурная программа? По типу: спрашивайте – отвечаем, или исповедь на заданную тему? Я, между прочем, тебя спрашиваю, Молодой, – Сарт замолчал и занялся коньяком, время от времени поглядывая на Мома, которого почему-то называл Молодым.

– Ну, это не от меня зависит, – протянул тот, жмурясь сквозь табачный дым. И теперь оба загадочных собеседника смотрели на меня. Надо было говорить. И я заговорил.

Но сначала я поднялся, прошлепал к книжному шкафу и зарылся в него по уши. И когда я вынырнул из створок, то в руке моей был потрепанный томик с терракотовым кентавром на обложке. Кентавр с недоверием разглядывал короткую красную стрелу.

Я нашел нужное место.