Советская система: к открытому обществу - Джордж Сорос

Серьезный просчет Горбачева в том, что он не смог осознать, что политические перемены – это только необходимое, но не достаточное условие для экономических перемен. У него была такая вера в демократию: достаточно позволить людям принимать свои собственные решения, и эти решения будут правильными. Однако нельзя делать бизнес на основе консенсуса. Внутри каждой организации должна быть четко определенная структура власти. И, в отсутствие самостоятельных, независимых экономических единиц, должна хотя бы наличествовать структура управления экономикой как целым. Если решено экономику перестраивать, кто-то должен за это отвечать и этим заниматься. Не было сделано ни одной попытки организовать необходимую управленческую структуру.

Управление переменами требует совершенно иного организационного оформления, чем управление системой, которая рассчитывает быть неизменной. В Японии для этих целей имелось Министерство международной торговли и промышленности, в Корее было Агентство по экономическому развитию, даже в Китае была Государственная комиссия по проведению экономической реформы. Но Советский Союз не позаботился создать ничего подобного. Были сохранены сушествующие управленческие структуры, об изменениях свидетельствовали лишь некоторые кадровые перестановки. Государственным предприятиям была предоставлена большая свобода еще до того, как они были организационно перестроены в самостоятельные единицы; новые формы экономической деятельности были провозглашены до того, как был соответствующим образом определен объем и характер операций. Как я уже говорил выше, реформаторам казалось, что каждый шаг, который делегирует власть, – это шаг в правильном направлении. События показали, что это была ошибка.

Бюрократия была совершенно не готова к работе в изменившихся условиях. Она научилась, как флюгер, поворачиваться туда. куда подует ветер наверху, и сообразовывать свои действия с нынешним направлением ветра. Горбачев сказал им, что система изменилась и надо теперь брать на себя ответственность за свои решения. Сначала они с энтузиазмом выкрикивали перестроечные лозунги, не веря в них, а потом вдруг увидели, что система действительно изменилась и они уже не в таких жестких рамках, как раньше. И они сделали то, что сделала бы любая другая бюрократия в подобных обстоятельствах: они стали просто уклоняться от принятия решений. В результате процесс управления был парализован. Процесс принятия решений стал еще более растянутым, и разрыв между принятием решения и его выполнением увеличился.

Паралич прогрессировал из-за национального вопроса и желания республик обрести большую самостоятельность. Распоряжения Москвы просто не выполнялись на окраинах империи.

Можно привести еще несколько факторов, почему перестройка не принесла результатов даже вначале. В стране не было никаких знаний в области свободного предпринимательства, на которое можно было бы опереться. Также не было достаточно большой диаспоры за рубежом, которая могла бы оказать поддержку. Частному предпринимательству, тому, что все же появилось, оказалось гораздо проще и выгоднее эксплуатировать аномалии системы, чем наращивать производство. Мне рассказывали о заводе удобрений, который продавал свою продукцию в Финляндию за валюту только затем, чтобы потом советский Агропром купил эти же удобрения по более высокой цене, – пакеты с удобрениями просто перегружали из вагона в вагон и отправляли обратно в СССР, даже не поменяв наклейки. Я встречался с руководителем процветающего кооператива, который возмутил общественное мнение тем, что заплатил 90 000 рублей в качестве своего месячного партийного взноса (члены партии тогда должны были платить 3% своего дохода в качестве партийного взноса ежемесячно). Он мне рассказал, как они покупали у государственных предприятий ненужные им отходы со скидкой и продавали их за границу в обмен на компьютеры, которые они перепродавали в Союзе по цене в тридцать раз превосходящей официальный обменный курс.

В итоге выгода от вновь разрешенных форм экономической деятельности оказалась ничтожной по сравнению с вредом, нанесенным подрывом установившихся форм. Если встряхнуть жесткую структуру, она развалится. Это и произошло в Советском Союзе. Единственная причина, почему экономическая жизнь не замерла в Советском Союзе совсем, – в том, что она не полностью базировалась на официальной структуре. Постоянно заключается масса неофициальных сделок, и эта практика приобретает все большее распространение, пронизывая всю систему. Я слышал о неофициальной торговой организации, в которую в качестве членов входит около 3000 государственных предприятий.

Экономическая перестройка крайне нуждается в конкретном успехе. Если бы только какой-нибудь вожделенный новый товар стал широко доступным! У людей тогда бы появилось хотя бы одно ощутимое, конкретное доказательство того, что может принести будущее. Например, гигиенические пакеты, производимые фирмой Джонсон и Джонсон, могли бы значительно облегчить жизнь женщинам, которые все еще пользуются бабушкиными методами во время менструаций. Джонсон и Джонсон фактически входит в консорциум американских фирм, который пытается организовать сеть связанных между собой совместных предприятий. Переговоры идут уже по крайней мере два года, но еще даже первый контракт не подписан (в первой сделке участвует «Шеврон», и предполагается, что на этом этапе будут добывать нефть, которую затем будут продавать за валюту и покупать другие товары). Таким образом, вряд ли можно ожидать, что Советский Союз быстро наладит производство отечественных гигиенических пакетов. К несчастью, нельзя ожидать особенного облегчения и в других областях. Все будет раскручиваться очень медленно.

В ситуации отсутствия улучшений общественное мнение враждебно отнеслось к проявлениям свободного предпринимательства. В России наблюдается сильная склонность к эгалитаризму, корни которого уходят к деревенской общине, существовавшей еще до крепостного права и возрожденной после его отмены.

* * *

Позвольте мне теперь обратиться к вопросу о национальных отношениях. Это затрагивает самую суть, основу Советского Союза. Ведь исторически территориальной основой СССР является Российская империя. После революции империя распалась, были созданы автономные республики и последовала гражданская война, в результате которой власть консолидировалась в коммунистических руках и окраинные районы вновь были подчинены центральной власти. Можно рассматривать гражданскую войну как политику Москвы, направленную на восстановление своей власти в доминионах.

Сталин конечно же стал абсолютным правителем, у которого было больше власти, чем когда-либо у кого-либо из царей. Во время и после второй мировой войны он расширил территорию Советского Союза, присоединив Прибалтику, часть Польши, Румынии и Чехословакии, не говоря уже о Кенигсберге (Калининграде) и Курильских островах. Кроме того, он усилил влияние Советского Союза в Восточной Европе. Говоря о Советской империи, мы обычно имеем в виду страны, которые находятся под влиянием Советского Союза, но есть ведь еще и целый набор национальностей внутри границ Советского Союза, которые были порабощены сталинской системой.

Здесь не место рассматривать сталинскую политику по отношению к национальностям. Достаточно сказать, что он уважал национальную принадлежность не больше, чем любое другое человеческое свойство. Единственное, о чем он заботился – чтобы система работала, и он не колебался, передвигая целые народности по огромной шахматной доске Советского Союза. Значительная часть населения Прибалтики была депортирована в другие районы Советского Союза, на их место поселили этнических русских. Точно так же тысячи корейцев были вывезены из приморских районов Сибири в глубь страны, поляков во Львове заменили этническими украинцами, немцы были депортированы из Калининграда и так далее.

Когда Горбачев ослабил тиски, национальные обиды и устремления стали находить выход. На это и рассчитывал Горбачев: национальные движения были его естественными союзниками в перетряске косной структуры власти. Он хотел высвободить стихийные силы, но в Армении и Азербайджане они повернулись друг против друга и стали представлять собой смертельную угрозу для политики либерализации.

У национальных движений два лица. Очень легко их различить. Одно доброе, кроткое, интеллигентное, ищущее самовыражения, доброжелательно обращенное к другим национальностям. Именно этот национализм пронесся по Европе в 1848 году. Другое лицо – злобное, жестокое, яростное, перекошенное, направленное против других национальностей. Доброжелательная форма прекрасно согласуется с концепцией открытого общества, злобная форма – прекрасная питательная среда для закрытых обществ. Но вот каковы отношения между этими двумя формами, как они соотносятся?