Жизнь номер два (СИ) - Казьмин Михаил Иванович

Аглая тоже слегка выпала в осадок. Она-то думала, что я просто распоряжусь насчет завтрака, и никак не ожидала, что сам его приготовлю и принесу. Женщина попыталась что-то проворковать в том смысле, что я ее так совсем разбалую, я поинтересовался, как часто ее вообще балуют, и получив ожидаемый ответ — никогда — сказал, что такую как она и побаловать не зазорно. Какую награду я получил за свою несказанную доброту и заботу, думаю, понятно. Но на выход мы собирались по другой причине.

Разговорив Аглаю на тему ее жизни, я узнал, что у нее есть четырехлетняя дочка, и сейчас, пока Аглая квартирует в нашем доме, девочка живет в семье ее сестры, где рады деньгам, что дает им моя первачка на содержание дочки, а вот самой дочке вроде бы тоже рады, но вроде бы и не так чтобы очень. Я посчитал такое положение не лучшим и велел Аглае отправиться домой и полдня посидеть с дочкой. Сегодня должны были прибыть монахи для оценки моего предвиденья, да и у меня самого кое-какие дела нарисовались, так что я со спокойной душой объявил своей женщине свободное время до послеобеденного часа. Аглая, конечно, удивилась, не привыкла она к такому обхождению, но мне-то что за дело? Раз мне хорошо с ней, то и ей должно быть хорошо со мной, для меня в таком подходе ничего необычного не было. Да и обрадовалась она возможности дочурку повидать, чего уж там…

Я же направился в другую сторону. Говорить отцу об утреннем происшествии как-то не хотелось. Точнее, не хотелось говорить об этом Шаболдину, но скажи я отцу, он же губному приставу обязательно передаст. Почему хотелось держать Шаболдина в неведении? Ну как же, он до сих пор в доме засланца не найдет, поэтому на радостях может увлечься новой заботой и ослабить усилия на домашнем фронте. А мне вполне себе реальный стрелок-отравитель в доме представлялся намного более опасным, чем хрен знает кто и что, существующее только в моих ощущениях. Так что разобраться с новой напастью я решил сам.

С учетом того, что живу я на третьем этаже, единственное место, откуда кто-то мог видеть меня стоящим у окна — пятиэтажный дом через проулок и овражек от нашего заднего двора. Доходный дом купца Алифантьева, где первый этаж занимали всяческие лавки и магазины, второй и третий снимали, соответственно, купец Данилов и заводчик Кох, а оба верхних этажа делились на многочисленные меблированные комнаты, сдававшиеся по сходной цене небогатой, но сравнительно приличной публике. Что по причине именно такой заселенности дома, что из-за его высоты и рельефа местности, видеть меня можно было как раз либо с четвертого, либо с пятого этажа.

Но путь мой лежал не к дому Алифантьева. Полчаса ходьбы в хорошем темпе, и я оказался на улице, застроенной доходными домами совсем другого пошиба, нежели тот, откуда утром за мной наблюдали. Здесь жилье сдавалось за копейки и народ жил соответствующий. Еще минут десять ушло на поиски нужного мне дома и подъем по обшарпанной лестнице, совсем чуть-чуть на блуждания по второму этажу и я нашел дверь с двадцать первым нумером.

На стук мне открыли быстро. Сначала меня обдало специфическим ароматом большой стирки и лишь чуть позже я заметил мальчонку лет пяти, все с теми же узнаваемыми чертами лица.

— А ты к кому пришел, господин хороший? — удивленно спросил он.

— Ваня Лапин мне нужен, — ответил я.

С Ванькой мы говорили на улице. Приглашать меня домой он не стал, да я и не напрашивался, все ж понятно, не хочет малый бедность семьи показывать. Зачем вообще мне Ванька понадобился? Я, конечно, не Шерлок Холмс, но если сей гений сыска не стеснялся привлекать мальчишек к слежке за интересующими его людьми, то чем я хуже? В данном случае уж точно ничем. Вот я и озадачил Ваню необходимостью подобрать себе помощников и проследить за теми, кто будет перемещаться между нашим домом и домом Алифантьева, и о каждом таком случае докладывать мне.

— Ты, Ваня, подбери таких мальчишек, чтобы одеты были пусть и бедно, но чисто и опрятно, — наставлял я парня. — Дом там богатый и босых оборванцев тамошний дворник метлой погонит. Мне будешь докладывать сам, другого никого к нам в дом не пустят. Командовать ими тоже сам будешь, расплачиваться я буду с тобой, сколько ты им отдашь — вообще не моя забота. Возьмешься?

Лапин задумался.

— А ночью-то следить или днем только? — спросил он.

Хм, вопрос вполне резонный. И дом, и калитку заднего двора у нас запирают в десять вечера после проезда по проулку мусорщика и отпирают в четыре утра перед приходом молочника. Стало быть, ночью вести наблюдение смысла нет — из дома никто не выйдет, в дом никто не войдет, а любые исключения немедленно станут поводом для интереса людей Шаболдина. Днем и вечером, надо полагать, тоже никто светиться не станет — народу что по дому, что по улице, передвигается больше, так что больше и риск привлечь к себе внимание. А значит…

— Утром только. С четырех до восьми часов.

— А сколько дней? — деловито поинтересовался Ваня.

— Пока седмицу, а там видно будет, — ответил я. — Рубля хватит?

Ваня насупил брови и принялся, пожевывая губами, что-то про себя подсчитывать.

— На седмицу-то? — уточнил он. Я подтвердил.

— Накинешь копеек двадцать? — спросил Ванька.

— Идет, — согласился я и мы ударили по рукам.

…Монахов было двое. Оба довольно молодые, лет тридцати, подтянутые, ладные, и чем-то похожие друг на друга, разве что у одного русые волосы и борода были посветлее, а у второго потемнее. Меня они оглядели одинаково внимательными и цепкими взглядами, как будто оценивая, чего от этого мальчишки ждать. Честно говоря, было немного не по себе. Встреть я таких в обычной одежде на улице, убегать бы, конечно, не стал, но когда бы они прошли мимо, вздохнул с облегчением, это точно.

— Иеромонах [1] Роман, — представился один.

— Иеромонах Симеон, — назвал себя второй.

Отец Маркел и доктор Штейнгафт тоже были на месте. Ну кто бы сомневался! Начали мы с коротенького, минут на пятнадцать, молебна, затем иеромонах Роман взял меня на правую руку, а иеромонах Симеон положил ладонь мне на голову. Через минуту они меня отпустили, коротко переглянулись, и Симеон попросил начать испытание.

Я снова ловил и отбивал карандаши, ластики и скомканные бумажки, благо, на этот раз было легче — кидались в меня только боярин Левской и доктор, отец Маркел, надо полагать, при коллегах участвовать в этом действе устыдился. Дальше пошло интереснее — иеромонах Роман заставил меня изображать с ним некое подобие бесконтактного кулачного боя. Не знаю, как там у него с силой удара, но вот за счет ловкости и необычной техники он бы того же Мишку Селиванова уделал, это точно. Тем не менее я от обозначаемых им ударов уворачивался без особых проблем, а пару раз даже смог подловить и его, показав, куда бы воткнулся мой кулак, будь все это всерьез. Затем отцу и Рудольфу Карловичу пришлось воздействовать на меня мануалом, не в полную, разумеется, силу, а я должен был их действия предугадывать, а свои, по возможности, комментировать.

Когда мы закончили, иеромонах Симеон взял со стола папку, лист бумаги, карандаш и принялся что-то писать.

— Что я сейчас написал? — спросил он.

— С нами Бог, никто же на ны, — ответил я. Боярин Левской, отец Маркел и доктор Штейнгафт удивленно переглянулись, отец тут же недовольно поджал губы, доктор спрятал глаза в пол, а священник с виноватой улыбкой упорно смотрел куда-то в сторонку. Хех, а вот не надо было в прошлый при мне записочки друг другу писать таинственные…

Монахи, кстати, действовали очень слаженно. Пока один меня тестировал, второй раскрывал Новый Завет и сосредоточенно что-то читал тихим-тихим, почти что неслышным шепотом. Доктор Штейнгафт, если не участвовал в тестировании, внимательно разглядывал меня сквозь голубоватое стекло в серебряной рамке. Снова коротко переглянувшись, монахи решили, что хватит. Меня выставили за дверь и пришлось ждать, пока они там посовещаются. Уж не знаю, что и как там у них происходило, но затянулось все это надолго — когда иеромонах Роман позвал меня обратно в кабинет, я уже замаялся прохаживаться взад-вперед.