Гнездо орла - Елена Съянова

Музыка из зала звучала все решительней. Она словно взвинчивала самое себя; каждый новый пассаж взлетал выше предыдущего, и казалось, что к концу все это перейдет в визг.

Внезапно звуки оборвались. Нервическое эхо еще дрожало в воздухе, а Лей уже стоял в дверях, широко расставив ноги, точно готовясь отразить удар.

— Я и за стеной слышу твои… размышления, — выговорил он. — Я не могу их заглушить! Опять ты, как школьная учительница, ходишь с линейкой и прикладываешь — тут короче… принципа, тут — уже, а тут так грязно и темно, что делений не видно. Грета! Я не хочу жить в вымеренном мире!

Не глядя на нее, он прошел вглубь и встал у окон. Плотные шторы были задернуты, но он упрямо смотрел сквозь них:

— Чего ты хочешь? В Австралию? Чтобы наш сын видел меня в белых штанах на корте или в смокинге среди праздных болтунов?! Или вообще в халате с газетой, в которой пишут о том, как меняется мир за шторами?! Пойми, устойчивое развитие исчерпало себя! Я еще помню ту жизнь. Потому и люблю эту! С толпами, парадами и трибунами! С ложью и мечтами, с проклятиями, с обожаньем! С бешеным ритмом, с хаосом! Даже со своей усталостью и вечно повышенной температурой. Я люблю все это! А ты… любишь меня. Ты, умная, чистая… идеал женщины… любишь меня… таким.

Резко повернувшись, он снова ушел в зал. Рояль точно взорвался — с такой силой вырвались из него звуки.

Ни Роберт, ни Маргарита не видели, что у приоткрытой боковой двери, ведущей в смежные помещения, в пижамке и босиком, стоял мальчик — их сын — стоял все время, с первого до последнего слова отца.

Пятнадцатого вечером всем собравшимся поздравить Лея с днем рождения самим виновником торжества был преподнесен сюрприз.

Когда после поздравлений и ужина еще не вполне очнувшийся, рассеянный Гитлер беседовал с канцлером Австрии, а гости, попарно и группами, усиленно изображали непринужденную болтовню, рейхсляйтер Борман неожиданно попросил всех пройти в соседний зал и первым направился туда вместе с Леем, который без каких-либо объяснений уселся за стоящий у стены большой концертный рояль.

Знавшая о сюрпризе Юнити сумела проследить за реакцией Адольфа, и, по ее наблюдениям, он лишь к середине увертюры начал узнавать произведение, которое сочинил за одну ночь, но после переделывал месяцами. Переделки не пошли на пользу. Не знавший о них Лей интуитивно вернулся к первоначальному замыслу, при этом вложив в него собственное неистовство. Лей доработал произведение, своеобразно выстроил финал.

Впечатление было сильным, но странным. Позже слушатели поделились возникавшими у них ассоциациями. Они оказались похожими. Геббельс увидел гигантское пламя, бьющееся среди океанских волн. Пламя, разгоравшееся в глазах Адольфа, наблюдала и Юнити.

Гитлер, оживший, сосредоточенный, натянутый, как струна, слушал с жадностью; на скулах загорелись два красных пятна, побелевшие пальцы впились в подлокотники кресла. Казалось, Адольф вот-вот вскочит, ринется на невидимого врага. «Браво, Роберт, — мысленно одобрял происходящее Геринг. — Это то, что ему сейчас нужно».

Выстраивая финал, Лей, похоже, подумал и о другом человеке.

…Как будто сбили точным ударом что-то округлое и летящее-штраусовское, — а после вдавили каблуком в пол. Впечатление было мгновенным; оно судорогой прошло по лицу австрийского канцлера… Или это только привиделось впечатлительному Геббельсу, с любопытством наблюдавшему за обреченным политиком уже не существующей на немецких картах страны?!

…Ах, как желал бы Йозеф оказаться сейчас на месте Роберта Лея!

Все его душевное состояние располагало к такому нервическому, артистичному позированию для коллег и дам. Успевая наблюдать и анализировать, Йозеф постоянно видел при этом соблазнительную картинку: себя — на месте Роберта и Лиду, свою любовь, — глядящую на него с изумлением и нежностью. Вот именно таким сочетанием чувств возлюбленная еще ни разу не одарила его, хотя их роман подошел уже к той точке вскипания, когда нужно или выпустить пар, или погасить пламя.

Только что, накануне, Лида сказала ему, что согласна с ним остаться, но не в Германии. Он это и сам понимал. Ей, «неполноценной славянке», не было достойного места в новой Германии, значит, предстояло выбирать. Но выбор — всегда потеря. Йозеф же находился сейчас в той счастливой ситуации жизни, когда терять не хочется ничего. И он страстно желал оказаться в поле какого-нибудь напряжения, где, как шаровые молнии, родятся алогичности, порой выводящие из тупиков. Увы!.. увы!.. Все счастливые «алогичности», как и прежде, доставались не умеющему ценить их Лею. Сейчас Йозеф был убежден, что от сочинения самого фюрера в психопатическом по обыкновению исполнении Роберта не осталось и трети.

16 февраля стало ясно, что план «Отто» можно считать наполовину выполненным. Под вдохновенным напором Гитлера австрийский канцлер согласился на назначение Артура Зейсс-Инкварта министром внутренних дел с правом неограниченного контроля над полицией. Гитлер потребовал также немедленного освобождения всех австрийских нацистов, и прежде всего убийц бывшего канцлера Дольфуса. Шушниг, естественно, отказался. Гитлера эта «мелочь» так раздражила, что он сам отдал приказ новоиспеченному министру — немецкий фюрер уже распоряжался на своей бывшей родине как хозяин.

Семнадцатого в Берлин возвращался Гесс, а девятнадцатого там ожидали Гитлера.

Из Бергхофа разъезжались, точнее разлетались, в течение одного дня. Самолеты поднимались один за другим, «точно птенцы из гнезда», по выражению кого-то из наблюдающих. В горах не смолкало эхо; по южным склонам кое-где зловеще стронулись пласты снега, угрожая вскоре сойти лавинами.

Гитлер улетал последним: он всю последнюю ночь работал над речью, которую ждали от него в рейхстаге 20 февраля. Гесса рядом не было; Бормана он послал в Берлин; приходилось писать самому.

Адольф расхаживал по кабинету, то и дело выходил на веранду, где температура была нулевая, и вскоре почувствовал боль в горле.

В доме к этому времени оставались из женщин лишь Юнити, Маргарита и Ева Браун, а из мужчин — адъютанты, доктор Морелль и доктор Лей, который, узнав от двойняшек, что «мой фюрер» ругается с тетей Юнити из-за какой-то «горькой травки», предложил собственное средство, состоящее из разбавленного спирта и некоторых специй, их он предпочел бы не перечислять. Дети как раз забежали к отцу попросить тоненькую голубую книжку с названием «Пятая колонна», которую Адольф случайно увидел у Маргариты. Убрав книжку подальше в стол, Роберт пошел вместе с двойняшками к Гитлеру и, объяснив в двух словах, о чем пьеса, предложил свое полоскание. Адольф не возражал.

Один из адъютантов фюрера, державший поднос с приготовленным снадобьем, стал свидетелем этой сцены, к участию в которой женщин Лей не допустил. Фюрер, набрав полный рот «средства», прополоскал горло и глазами поискал, куда бы выплюнуть… В этот момент Лей резко скомандовал: «Глотайте!» Гитлер проглотил. Минуту он стоял, шатаясь и с таким выражением, вынести которое без смеха адъютанту позволили лишь его тренированные нервы. Еще несколько минут фюрер пытался отдышаться и, наконец, жалобно спросил Лея: «Что это было?»

— Когда я в двадцатом сидел в плену у французов, меня там так вылечил один бельгийский доктор, — объяснил тот. — Средство сердитое, но не дает ожога. Через четверть часа вы почувствуете себя очень хорошо. Здесь важен был и эффект неожиданности. Извините.

Гитлер, как мог, улыбнулся. Он и в самом деле начал ощущать приятное умиротворение. Адъютант придвинул еще одно кресло; Гитлер положил на него ноги и прикрыл глаза… Открыв их, он потянулся и спросил Лея, прошло ли уже четверть часа. Роберт ответил, что прошло четыре с половиной.

Лей за это время позвонил в Берлин, и Гесс продиктовал для фюрера почти полный текст завтрашней речи. Рудольф находился в приподнятом настроении, чего с ним давно не бывало. И речь вышла такая же — бодрая, в меру решительная. Гитлер, прочитав ее, сказал Лею, что рад за Гесса, чувствуется, что тот встряхнулся наконец.

— Все-таки… это выражение… «пятая колонна» довольно точное, — заметил Гитлер. — Нельзя ли нам использовать его?

Лей пьесы не читал и кто такой Хемингуэй тогда не ведал. Он просто догадался, что речь идет о той самой, пятой — помимо четырех наступавших на республиканский Мадрид — колонне, состоявшей из испанских нацистов, желавших с помощью немцев захватить власть. Как это всегда бывает, свои к своим оказались особенно жестоки. Именно испанцы из пятой колонны расстреливали поголовно всех пленных испанцев, которые попадали к ним в руки. А как это описал американский журналист, можно было понять по тому, что книга оказалась у Маргариты. (Скорее всего, ее прислала Джессика, младшая сестра Юнити.)