Весёлая дорога - Владимир Арро

Гости войдут за нею в просторный зал и поначалу застынут на пороге от изумления. И непременно подумают: с чем бы этот цех можно сравнить — с ковром или с цветником. Двести разноцветных платков, двести ярких платьев, но сама-то красота под руками у мастериц!

— Ну вот, дорогие гости, — скажет Рабия Шариповна, — в прежние, но не такие уж давние времена золотошвейное искусство было монополией мужчин…

А в это время то одна, то другая вышивальщица поднимет на миг смуглое лицо и улыбнётся гостям.

— Бухарские мастера делали чудеса из золотой нити, в этом вы могли убедиться в музее, но носить их изделия имели право только эмир и его приближённые. А сейчас редкий юноша придёт свататься, не принеся в подарок девушке шитые золотом туфельки и тюбетейку — замен-дузи…

Гости будут рассматривать прекрасные узоры и записывать названия тюбетеек: дильбар — сердце, лола — цветок, хавтудузу — барк — семьдесят два листа.

Но всего ведь, что сделали руки этих девушек, не покажешь. Например, занавес, который шестьдесят человек расшивали полтора года, для театра имени Алишера Навои. Или сюзане Рахимы Кульдашевой, которое на выставке в Нью-Йорке получило серебряную медаль.

— Наша фабрика существует с тысяча девятьсот тридцать девятого года, — сообщит Рабия Шариповна. — Сейчас мы выпускаем в месяц продукции столько, сколько тогда в год.

Но подробно ведь не расскажешь гостям, как возрождали угаснувшее было древнее золотошвейное производство. Это была скорее швейная фабрика. Не было ни бархата, ни золотой, ни серебряной нити. Вышивали жёлтой ниткой по «диагонали» защитного цвета и шили из этого тюбетейки. Скучали и жаловались старые умелые мастера.

А осенью 1951 года Рабия Шариповна сказала им:

— Соберите-ка дома у кого что есть — бархату или мишуры.

И они собрали. И сделали несколько настоящих золотошвейных тюбетеек, туфелек, кошельков. Рабия Шариповна уложила всё в чемодан и отправилась в Москву, на съезд промысловой кооперации.

Прямо с трибуны она передала в президиум съезда всё, что привезла с собой, и сказала:

— Вот какие изделия могут делать бухарские мастера!

С тех пор и замелькала у девушек весёлая золотая нить.

Гости подойдут к замечательной мастерице Максуме Ахмедовой.

— Она у нас всё может, — скажет Рабия Шариповна, и Максума опустит глаза. — По её эскизам делают сюзане и новые тюбетейки. Максума — истинная художница. Своим секретам она обучила уже тридцать восемь учеников.

И познакомятся гости с другими вышивальщицами. И будут они пожимать тонкие руки девушек, разглядывать их ордена и следить, как превращается в золотой цветок сверкающая драгоценная нить.

Вокруг Бухары

Осень в Узбекистане самое хлопотливое и, если можно так выразиться, самое «хлопокливое» время года. Только и слышишь на каждом шагу: «Пахта! пахта!» А пахта — это значит хлопок. А хлопкороб — это пахтакор.

Вот растёт этот самый хлопок по всей республике на необъятных полях: к тонким прутикам прилепились со всех сторон ватные мячики, этакие помпошки, — и пока не ударили осенние дожди, их надо непременно собрать. Потому что каждая такая помпошка — это материал, это народное достояние, это, я не знаю, может быть, это катушка ниток. Так неужели её оставлять на поле!

Неслись по дорогам автобусы, временно снятые с рейсов, — везли пахтакоров.

Урчали сытые МАЗы, ГАЗы и ЛАЗы — везли маленьких пахтакорчиков.

А навстречу им кричали придорожные транспаранты: «Пахта! пахта!»

Двигались по полям, словно стада мамонтов, огромные хлопкоуборочные комбайны. Вытягивали длинные шеи хлопкоукладчики, формируя гигантские бунты. Дымились, источали запахи походные кухни.

А на перекрёстках больших и маленьких городов скапливались новые группы людей с рюкзаками и раскладушками — ждали машин.

В эти дни по всем дорогам республики к столбам и деревьям были прибиты фанерные ящики. Куда бы ты ни шёл: в школу, на базар, на работу — увидишь оброненный, сдутый ветром с машины клубочек хлопка — наклонись, положи его в ящик. Потому что хлопок — это белое золото.

Такая в это время шла всенародная борьба за хлопок, что нам порою даже неудобно становилось за то, что мы всё ходим и смотрим, ходим и смотрим. Но надо сказать, что нам повезло: Бухарская область, в которую мы приехали, уже к тому времени выполнила план.

А Вабкентский район, куда нас потом повезли, выполнил не только план, но и обязательства.

А колхоз «Ленинабад», куда мы наконец попали, выполнил план, первые обязательства, вторые обязательства и теперь помогал соседям.

Посёлок Шафрикан не такая уж даль, но всё-таки кызылкумские пески рядом. Не такое уж захолустье эти места, но всё-таки глиняные дувалы, женщины корзины носят на голове…

И глиняные дувалы, и женщины корзины носят на голове, и едут дедушка с внуком на маленьком ослике, и сидят в чайхане мудрые аксакалы.

И вдруг среди всего этого — соль-фа-ми-ре-до… — рояль!

Конечно, мы удивились. Но секретарь райкома Тамара ещё больше удивилась тому, что мы удивились.

— А что тут особенного? — сказала она. — У нас ведь музыкальная школа.

И вот мы входим.

Сидит черноволосая девчонка с красными серёжками в ушах и трогает клавиши своими тонкими пальчиками. А рядом учительница:

— Джамиля, здесь легато, без перерыва!..

Джамиля видит и легато, и пьяно, и модерато…

А со стены смотрят на неё строгие люди в париках: и Моцарт, и Бах. Смотри, мол, Джамиля, не подкачай.

Но конечно, самое интересное для нас были народные инструменты. Бахтиор Азизов, ученик седьмого класса, показал нам, что такое рубаб. Он похож на нашу мандолину, только у него пять струн. Бахтиор заиграл.

Мы слушали с удовольствием. Он и играл с удовольствием. Да оказалось, что и пьеса, которую он играл, называется «Рахат», что в переводе означает «удовольствие».

Одним словом, все были очень довольны. Но тут директор Давлят Джураев сказал:

— Всё человеческое счастье и удовольствие приходят с трудом.

— Да, да, — кивнули мы. — Конечно!

— Так называется песня, которую я вам спою, — пояснил он и взял другой инструмент — гиджак.

Голос у директора был очень хороший, инструмент звучный, да и песня была славная. Едва лишь он кончил, Тамара сказала:

— Давайте и я вам спою!

И она спела песню про мамочку.

И так стало после этого хорошо, что все, кто был в комнате, разобрали висевшие на стенах инструменты и стали их настраивать, а дойру вынесли на солнце — просушить.

Что потом было, уж можете догадаться сами.