Девочка и олень - Эдуард Пашнев

— Пересядь на мое место, — усмехнулся вожатый, — и будем смотреть твои рисунки. Я еще в Артеке решил, что попрошу тебя заново расписать эту стену: что-нибудь прекрасное, детское. Для Дуськи.

Они поменялись местами, тетя принесла кофе, поздоровалась одними уголками губ, неприветливо опущенными книзу.

— Я никогда не писала на штукатурке.

— Это ничего, у тебя получится. Я развяжу, — он поднял с пола папку.

— Без Тани? Разве мы ее не подождем?

— Она увидит потом. Обычно эти СОМОутверждения длятся до поздней ночи. Они поедут потом к нему домой. Его жена будет лежать лениво поперек тахты в красном платье. Она балерина, красивая и любит демонстрировать свои линии.

— А вы не поехали из-за меня?

— Благодаря тебе, Надюш. Благодаря тебе. Я с удовольствием остался дома.

— А Дуське нельзя прийти в эту комнату из-за фрески?

— Нет, ее тоже нет дома. У бабушки. В шесть часов мне велено ее забрать.

— А мне можно с вами поехать?

— Конечно, Надюш. Будущим обитателям Дома мечты пора познакомиться. Между прочим, все твои вопросы почему-то начинаются со слова «а». Ты стеснена?

— Немножко.

— Это лишнее, чувствуй себя свободнее. Устраивайся, как тебе удобно, можешь с ногами, — он развязал папку. — Что я вижу?

— Проект Нерастанкино. Я нарисовала, как договорились… Я думала, Таня будет и Дуська.

— Будут, будут, никуда не денутся. Слушайте, ваше величество господин придворный архитектор, мне нравится наш дом. Он же просто прекрасный!

— Я сделала пока общий вид, а планировку можно будет потом и размеры.

— Эти окна откуда?

— Из вашего кабинета.

— Сразу попал куда нужно, — засмеялся он. — Значит, мой кабинет в башне?

— В основании башни, — сказала Надя.

Она нарисовала простой прямоугольный дом, одна стена которого переходила в полукруглую башню и вырастала над вторым этажом куполом с тремя шпилями.

— А сама башня чья? — поинтересовался Марат.

— Это будет метеорологическая флюгерная башня, — объяснила Надя. — Когда Дуська пойдет в школу, она будет вести отсюда наблюдение за погодой. На одном шпиле будет флюгер в виде ленинградского кораблика, ну, знаете, с адмиралтейской иглы. На другом таллинский Томас, на третьем я пока нарисовала всадника на коне. Такой есть в Каунасе на ратуше Белая Лебедь. Но можно будет взять из Амстердама, из других городов мира. Шпилей может быть много. Три я взяла условно. Если Тане и вам нравится, я буду разрабатывать.

— Главное, что Дуське понравится. А мы с Таней обеими руками. Но где же стеклянные стены мастерской? Где мастерская?

— Я не хочу стеклянные. Я хочу в крыше фонарь, как в парниках. Тогда свет будет падать всегда и отовсюду.

Они обсуждали проект серьезно, заинтересованно, забыв о кофе, о фреске на стене, о корзине для бумаг в виде граммофонной трубы.

— Знаешь что? — поднялся Марат. — Пойдем на улицу. Нет, не просто на улицу — в антикварный магазин на Арбате. Выберем какую-нибудь стоящую вещь для нашего дома.

Он сделал жест рукой, и Надя, повторив его жест, сказала:

— Выберем!

Ей очень нравилась игра, и она верила в будущий дом гораздо больше, чем нужно.

На углу в киоске Марат купил сигареты.

— Спрячь в сумочку, — попросил он Надю.

Играл ли Марат всерьез так, как она? Надя не знала, но фальши в его действиях не было, и сигареты он попросил ее спрятать в сумочку, потому что между ними установились простые доверительные отношения.

— Стоп! Зайдем сюда! — предложил он. — Нам нужно подобрать книги для круглой гостиной. Посмотрим, нет ли чего подходящего.

Старые корешки книг тесно стояли на полках, девушка в синем халате с раздвижной лесенки тянулась к толстому тому в коричневом переплете с серебряным барельефом на обложке. Увидев вошедших, она кивнула и улыбнулась вожатому. Марата здесь знали. Откуда-то сбоку подошел потрепанный тип с голодной физиономией.

— Привет, старик! Ну, как, все в порядке с теми книжками?

— Как всегда, — ответил вожатый, — без тебя я просто осиротел бы. Спасибо, старик.

— Пожалуйста, старик, — ответил тип и пообещал: — На днях тут один грозился принести Мишле, протоколы допросов Жанны д’Арк. С комментариями, с рисуночками. Но на французском. Оставлять, если что?

— О чем ты спрашиваешь, старик? Разумеется. А сейчас нам нужно, — Марат положил руку на плечо Нади и, освобождаясь от неприятного знакомого, подвел к прилавку, где на полках стояли энциклопедии, словари, справочники. — Вот что нам нужно. Ниночка, — окликнул он продавщицу, — за сколько идет Брокгауз и Ефрон?

На двух верхних полках, блестя золотыми обрезами, красовались все девяносто томов знаменитой энциклопедии.

— За сто двадцать, — ответила девушка и бойко добавила: — По шестьдесят рублей с носа. Я имею в виду старика Брокгауза и старика Ефрона.

— Вообще-то не советую, старик, — протиснулся все тот же назойливый тип. — Говорят, в Ленинграде этого добра навалом и лучшей сохранности. Можно достать за полцены.

— Ты ничего не понимаешь, старик, — ответил ему Марат, стараясь попасть в его доверительный тон и явно не попадая. — Мы не собираемся платить деньги. Мы покупаем без денег. Важно, что мы это берем. Берем? — спросил он заговорщицки у Нади.

— Конечно, — смущенно опустила она глаза, — у нас же в круглой гостиной все полки пустые.

— Поставим на стеллаж, что против камина. Огонь будет играть на золотых корешках, — озорно рассуждал вожатый, видя, как к нему с удивлением прислушиваются и тип, и Ниночка.

— Он пригодится потом и Дуське, — напомнила Надя.

— Пока, старик, — похлопал вожатый по плечу своего ошарашенного знакомого, — спасибо за совет.

В обычном разговоре Марат не употреблял жаргонных словечек, но сейчас у него было озорное настроение, и Надя видела, что знакомый хотел, чтобы его называли «старик».

Они унесли в пустых руках все девяносто томов из магазина и, весело переглядываясь и хохоча, как дети, двинулись дальше. Немного успокоившись, придя в себя после удачной покупки, Марат закурил. Остальные сигареты он опять положил в сумочку, и Надя наслаждалась хорошим днем и сладковатым дымом сигареты, который изредка относил в ее сторону налетающий из переулков ветерок.

Они были довольны собой. Они играли в игру, родственную той, которую любили затевать герои Булгакова: Азазелло, Коровьев, Кот-Бегемот и прекрасная ведьма Гелла. Оба одновременно подумали об этом, и Марат, кивнув на низенькую темную арку, ведущую в глубь арбатских дворов и двориков, сказал:

— Где-то здесь находится дом застройщика, у которого Мастер снимал комнату.

— Да, — согласилась Надя. — Мы с Ленкой все здесь облазили. Нашли много похожих.

— Ты, Надюш, все поняла в романе?

— Два человека любят друг друга, несмотря ни на что… Чего же тут не понять? — ответила она, глядя себе под ноги.

— Пожалуй, — с запинкой сказал Марат.

Он собирался ей объяснить, что это «мениппея», «космическая эпопея», «сатирическая утопия», «философская книга», а она всю сложность фигурных и квадратных скобок свела к простому уравнению.

— Пожалуй, — повторил он. — Но это только одна линия в романе: о людях. А есть еще о боге и дьяволах. Понтий Пилат, Пятый прокуратор Иудеи, вынужденный подписать смертный приговор проповеднику Иешуа Га-Ноцри. Сложность всего этого тебя не испугала, когда ты села рисовать?

— Вторую линию тоже поняла, — сказала Надя. — Казнили же невинного. Разбойника второго помиловали, а его казнили, хотя он был не виноват.

Дома у нее остался рисунок, на котором она изобразила столбы на Голгофе с распятыми на них людьми. Разбойник Гестас, обезображенный страданиями, обвис на своем кресте, а Иешуа Га-Ноцри Надя вознесла так высоко, что и крест, и вся фигура, и невыносимые страдания остались за обрезом листа. Видны лишь прикрученные к столбу веревками ноги. Она как бы хотела доступными ей средствами избавить от мук мужественного проповедника, взошедшего за свои убеждения на крест так же, как Джордано Бруно на костер.

— Так ведь казнили же невинного, — сказала она еще раз, думая, что Марат не понял ее.

— Я слышу, Надюш. Твое объяснение трагедии ершалаимского проповедника так просто, что почти гениально. Вероятно, можно и так. Я привык к более громоздкому оформлению мыслей, к длинному говорению. Может, мы в самом деле распустили головы, как некоторые люди распускают животы. И там, где можно сказать фразу, пишем книгу. Ведь действительно весь миф о Христе строится на том, что казнили невинного… Ну, а третья линия, Надюш?

— Об этой всей чертовщине? — спросила она. — Я не люблю, когда Азазелло, Коровьева, Воланда и вообще всю эту шайку-лейку называют чертовщиной, дьявольщиной. И ну, в общем, как-то опошляют этим, что ли. Хотя они, конечно, принадлежат к виду чертей, — она помолчала, подыскивая слова. — Не знаю, они очень милые какие-то, особенно Азазелло. Я сделала его немножко похожим на Пушкина. Папа рассердился, сказал, что он этого не понимает.