Семя скошенных трав - Максим Андреевич Далин

Наш дешифратор перевёл это слово — «кшорэ» — как «игра», но это только потому что в русском языке аналогов нет. Кроме матерных — но тут, как сказал мех-лингвист, «другой оттенок смысла и противоположная эмоциональная окраска». Не берусь описать, какая.

Другое словцо переводится как «искать радугу». Внутри девочки. Милая картинка на обложке: сидящие друг против друга голышом мальчик и девочка — и радуга между ними. Упирающаяся концами как раз туда, в различающиеся места.

Этим беднягам в красочных картинках объясняли всё. Про онанизм и гомосексуализм. Про минет и куннилингус. Про анальный секс — с оговоркой: «Если вы решили непременно попробовать это сделать, обязательно поговорите с врачом, иначе можете серьёзно друг друга поранить». Вся сексуальная практика, хлеще, чем в самых разнузданных порнофильмах — для детсадовцев! Для дошколят!

Ни ползвука в этой мерзкой книжке не было о любви, семье или верности. Что такое мораль, шедми вообще не представляли, даже отдалённо. Любые приступы ревности малышей учили гасить на корню: «Если какие-нибудь мальчик или девочка не хотят с тобой играть или хотят играть с кем-то другим — не огорчайся. Ссориться с друзьями из-за игр неразумно и нехорошо. Важно оставаться добрым и не совершать необдуманных поступков».

И все поняли, почему шедми наплевать, кто отец ребёнка. Они этот пофигизм воспитывают. Ему их учат с пелёнок. У них в порядке вещей — самый разнузданный разврат; становится ясно, почему наши никак не могут с ними договориться.

Эту книжку просмотрели все. И все патрульные, и учёные, и аналитики, и батюшка, которому стало буквально худо. Кто-то из аналитического отдела пытался с нами разговаривать насчёт «умения справляться с культурным шоком», даже вроде вызвали на станцию психолога с Земли. Но он так и не долетел, а Комов-Громов вообще не мог сам с нами общаться, потому что парни в его обществе переходили на русский матерный — и он терялся, как первоклассница. Зато батюшка сказал, что его ужасает судьба бельков.

Он изрядно эту тему развил. У церкви, оказывается, уже выработалась ясная позиция насчёт шедми. Предполагалось, что на Шед когда-то тоже приходил Спаситель, но шедми его либо просто не заметили, либо что похуже — и теперь у них, природных язычников, надежды на спасение нет вообще. Цитировал: «Человек в чести сый не разуме, приложися скотом несмысленным и уподобися им», — мол, шедми променяли откровение на разврат, и вот результат: собственных малышей втягивают в мерзкие грехи с младенчества.

И печально замечал, что проповедовать шедми — без толку: кто-то из штатовских капелланов вроде пытался их спасать — но шедми не то что даже упорствовали, они просто не стали слушать.

Батюшка сказал, что единственная надежда Шеда на спасение — это попытаться воспитать в истинной вере их бельков. Но, похоже, никак не осуществимая идея. А Смеляков тут же сказал, что, вообще-то, нет для настоящего человека ничего неосуществимого — особенно если речь идёт о детях. Ему, по-моему, уже тогда эта мысль засела.

И именно с подачи батюшки наши успели организовать катастрофу. Вывод напрашивался сам собой: милые шедийские бельки людям нужнее и ценнее, чем самим шедми. Хоть бы кто-то подумал… но обстановка была такая, что думать мешали эмоции. Захлёстывали разум.

Мы натворили бед и зол от жалости, сочувствия и желания хоть что-то исправить.

* * *

Все обсуждали. Все.

От батюшки до официанток в столовой. Информация распространилась, как грипп, среди всех, кто вообще жил на Океане-2. Кто-то связался со штатниками на их базе в полутора тысячах километров от нас, и штатники завелись не меньше: их от педофилии и растления детей крючит даже сильнее, чем наших, если это возможно. Я даже не удивился бы, если бы узнал, что информация и на Землю ушла. И это был просто лютый негатив. Отвращение, смешанное с яростью.

Те несколько женщин, которые работали на нашей базе, были, кажется, настроены даже радикальнее мужчин. Та самая повариха тётя Диля выражала общие настроения одной фразой: «Дети есть дети — и за то, что детей растлевают, я бы своими руками душила». Тем более что дети — бельки. И Смеляков перед обедом останавливался с ней поболтать, к ним присоединялись — и обед становился похож на какой-то митинг протеста. А если там оказывался и батюшка, то митинг превращался в проповедь и приобретал окраску праведного негодования.

Все сотрудники поголовно видели эту чёртову запись, где Смеляков играет с бельком: сам Смеляков и показывал по десять раз. И белёк — примерно как наш двухлеточка. И он такой милый, весёленький и доверчивый… если бы он хоть чуть-чуть дичился человека! Так ведь нет: он тянулся, как к родному, ему нравился Смеляков, сука, сука! Было очень заметно, что ему нравится Смеляков! И что ему даже как-то печально, что тётя забирает его от доброго дяди, у которого интересные значки и который на руках качает!

Какая это была ошибка у шедми — показать белька. Смертельная ошибка, сука.

Самое ужасное — вот то самое, почему я всего этого никогда и никому не расскажу — что я сам думал ровно так же. Какие милые у них бельки — совсем как наши ясельные малыши, только ещё доверчивее и ещё наивнее. Как отвратительно, как мерзко, как погано то, что с ними делают их взрослые. Как ни крути, по всему получается, что готовят их к таким скверным вещам, от каких любому человеку — если он человек, а не последняя сволочь — тошно и думать нестерпимо. И — вот официально, признанно, не тайно, а явно, очевидно готовят! Может, на государственном уровне это всё поощряют! Выпускают самые подлые книжки — а ещё, небось, более отвратительные вещи говорят им на уроках…

Если бы они не были гуманоидами. Если бы у них были не такие очаровательные дети и такие цепляющие девчонки. Если бы батюшка не говорил об общей для нас нравственности. Если бы не улетел Шалыгин.

Может, удалось бы избежать.

Но я думал об этом уже задним числом и был, скорее всего, неправ.

Я потом думал: ну есть же разумные жуки! За что нам тут именно гуманоиды? Ведь будь они жуками — всем бы было плевать, как у них там что вылупляется из коконов. С полной нелюдью вообще легче: от них ничего особенно не ждёшь.

А шедми — гуманоиды, просто — ну очень гуманоиды. Мы с ними вроде уже давно более-менее