Семь мелодий уходящей эпохи - Игорь Анатольевич Чечётин

тихая жена почти диссидента с умеренно критичным отношением к текущему курсу правящей партии за долю минуты превращается в фанатичную мать горьковского революционера Павла Власова.

Дальше я ел котлеты, а мама сидела подле меня, подперев лицо ладонями, и восторженно говорила, говорила, говорила. Говорила она о том, что никогда во мне не сомневалась, что отнестись к доверию старших товарищей нужно со всей серьезностью и что костюм мне надо купить новый, можно бы и в отцовском во Дворец съездов, а что если с Брежневым придется фотографироваться?

Я мучительно долго жевал котлеты, прикидывая, как лучше признаться маме про мой неожиданный обман.

Прошло совсем немного лет, и опять я впал в искушение удивить окружающих, добавив к своему невнятному мимолетному образу неожиданной государственной значительности и ощущения тайны.

Работал я после армии в ДК ГУВД в должности режиссера и готовил вечер для московской милиции. Не помню подробностей, но в одну из пятниц я прихватил с работы красную папку, чтобы в выходные поработать над сценарием.

Плюхнулся я в метро посредине шестиместного дивана и раскрыл означенную папку. По замыслу руководства на вечере планировалось методами массового народного искусства и посредством проникновенного художественного слова, слайдов и суровой мужской песни рассказать о некоторых сотрудниках доблестной милиции. Я запросил информацию о предполагаемых героях вечера и собирался уже в дороге поработать с материалом. Оказалось, что материал мне предоставили в виде копий служебных характеристик с фото в форме. На каждой характеристике стоял большой убедительный штамп с надписью «Секретно». Может быть, было написано «Совершенно секретно», может быть еще были надписи «не выносить» и «в случае пожара выносить в первую очередь» – сейчас трудно вспомнить. Капитан Пулькин (здесь и далее фамилии вымышленные), майор Дубинин, капитан Свистулькин – мне предстояло определить интересные факты из их биографии, а я вместо этого явил посторонним, а, следовательно, вероятному врагу, бумаги исключительно секретного свойства. Ксероксы в то время были еще редкостью и любая бумага с печатями и машинописным текстом вне учреждений бросалась в глаза, пробуждала интерес и уважение.

Девушка слева и дедушка в очках с другой стороны стали брать воздух для дыхания реже, старательно отслеживая мои манипуляции по болезненной для их глаз траектории. Впрочем, уже и другие пассажиры смотрели с уважением и интересом и на меня, и на бумаги, которые я теперь изучал с очевидным вниманием и ответственностью. Я понял, что меньше всего в данной ситуации я представляюсь им режиссером театрализованных праздников и представлений.

А вот и замечательно, пусть знают, какой значительный человек с ними сейчас в одном вагоне едет, по одним улицам ступает, в одном городе живет! Молодой, ответственный, а в штатском потому, что работа такая – мундир с майорскими погонами у меня строго по праздникам.

Теперь мне очень не хватало голоса Ефима Капеляна про характер нордический.

У меня характер нордический, у меня! С коллегами по работе сдержан, в связях порочащих меня не замечен, беспощаден к врагам СССР и предателям в собственном окружении. Я сложил документы ровной стопкой, устало посмотрел в пустоту перед собой и взял в руки красный карандаш. Карандаш в моей руке совсем не дрогнул, когда в правом углу личного дела капитана Пулькина я неожиданно и для себя самого крупно стал писать резолюцию – «Уволить». И следом «старший следователь Смирнов», и подпись – не свою, майора Смирнова, конечно.

Девушка из ГУМа

Московский ноябрь 1982 года был теплым и бесснежным. Это вовсе не отменяло ежедневного чахоточного неба, скребущего не только крыши самых низких хрущевских домов, но и всего меня до самого главного бытийного контура.

Печаль конкретна и определена по срокам: через неделю в армию, а там как судьбе угодно. Старенький черно-белый «Рекорд» осыпает надежды на мирную жизнь, ежевечерне напоминая мирянам в СССР о неизбежной войне с мировым империализмом под руководством США.

Дядя Сэм машет першингами из-за океана, третья мировая стучит в жилища и сердца советских граждан, а в животе моей жены стучит и ворочается мой сын, которому, возможно, не случится увидеть отца, ибо…

«Ибо» пока не случилось, и мы с женой едем в ГУМ. Цель поездки конкретна, а надежды на успех некрупные. Нам нужна хозяйственная сумка на колесах. Когда я буду солдатом, жене одной придется ходить в магазин на раздобытки, и сумка на колесах могла бы сделать этот процесс более гуманным или даже комфортным.

Очередь из хозяйственного отдела ГУМа вываливалась в проезд Сапунова. Мы подперли очередь в ее окончании, а уж потом стали спрашивать: «Что дают?». Это могла быть туалетная бумага, хозяйственное мыло, но оказалось, что дают сумки на роликах. Именно сумки, а не стариковские тележки. Высокие клетчатые сумки на прямоугольной платформе, где снизу аж четыре аккуратных ролика.

Надежда расширила мне грудь, но совсем ненадолго. Возможно, сумок было много, но величина очереди не давала повода для оптимизма. Миряне молча, но нервно уплотнялись на подходе к дверям, обрастая твердыми локтями и выразительными затылками. Через эту же дверь на улицу вываливались взъерошенные счастливчики, обретшие заветную хозяйственную обнову. Когда мы миновали дверь и вдавились в торговый зал, бесперспективность мероприятия стала очевидной. Продавцы у заветного прилавка кричали, что сумок осталось мало и нет нужды гражданам создавать толпу от самого входа.

Это правда, многим, кто стоял впереди нас, сумок не досталось, товар закончился минут через пятнадцать. Мы же в это время уже спускались в метро с заветной покупкой.

Сработала моя смекалка, не ахти какая затея, но результат был положительный, и это было приятно.

Понимая, что стоим мы зря, я протиснулся к прилавку. Там я выбрал глазами самую свободную от дел ученицу продавца и открыл с ней бесхитростную беседу. Начал я с того, что достал из кармана повестку, потом показал ей жену, которую вовсе и не было видно в толпе. Я объяснил ей, что сумка нужна нам для положительного завершения беременности и последующего обеспечения моего сына продуктами питания. Я сказал ей, что это очень поможет мне спокойно бить врага на его территории, не отвлекаясь на мародерство. Я еще был готов много чего сказать убедительного, но оного не понадобилось. Девушка через минуту принесла мне квитанцию на оплату.

А сумка оказалась жутким дерьмом! В загруженном состоянии она не стояла, а падала на бок. По асфальту не катилась прямо, а перекручивалась как маленький алкаш, и ее приходилось поднимать и нести как обычный баул, при этом металлическая платформа с роликами нещадно била по ногам, оставляя синяки и ссадины.

А девушка была замечательная! Имя ее неизвестно, поступок значимый и конкретный. Лучи ее добра (так сейчас модно называть импульсивные порывы души) оказались длинными и светлыми, проскользнув