Сиротка. Дыхание ветра - Мари-Бернадетт Дюпюи

— В таком случае я могу, по крайней мере, вас проводить, — предложила полная благих намерений Эрмин. — А вот и мое средство передвижения: лошадь с санями. Так что мы могли бы еще немного посудачить по дороге.

— Посудачить! — повторила с улыбкой Викторианна. — Ты не забыла манер дам Валь-Жальбера. Разумеется, они судачили вволю, пока их мужья работали на целлюлозно-бумажной фабрике. Что до меня, то мне ходить не трудно, а вот вы, сестра Аполлония, могли бы дать ногам немного отдыха.

— Врач советует мне заниматься физическими упражнениями, если я не хочу стать немощной, — отрезала монахиня. — Однако можно сделать и исключение.

Эрмин поняла, что годы берут свое. Когда она была еще маленькой, жила в приходской школе, сестра Аполлония казалась совсем старой, хотя, по ее подсчетам, в то время ей было не больше шестидесяти. Эрмин от всего сердца восхищалась этими жертвенными женщинами, посвятившими свою жизнь самым обездоленным, самым несчастным. Продолжая вести разговор, она помогла им устроиться на заднем сиденье.

— Моя мать мне много рассказывала о том, как строили санаторий. Он ведь открылся только в прошлом году? Я его видела издали — внушительное сооружение. Я знаю, что было нелегко осуществить этот проект. Слава Богу, все позади.

— Да, — подтвердила Викторианна, — пришлось преодолеть много трудностей, много бумажной волокиты, но монахиням-августинкам из ордена Божьего Милосердия удалось довести дело до конца. Туберкулез по-прежнему удел самых обездоленных. Здесь, в Робервале, санаторий в основном предназначен для бедных, ну а воздух здесь просто отменный.

С этими словами монахиня достала из кожаной сумки записную книжку, раскрыла ее и протянула Эрмин газетную вырезку.

— Прочти вот это. Это статья из газеты «Ле Колон»[19] примерно двухлетней давности. В свое время я ее вырезала, а сегодня взяла, чтобы дать прочитать той женщине, о которой мы тебе говорили, хотела убедить ее в том, что лучшего лечения ее муж нигде не получит. Она еще не сумела навестить его.

Эрмин взяла газетную вырезку и прочла ее с неподдельным интересом. Она подумала о своем отце, который почти чудом излечился от страшной болезни.

«Это затейливое архитектурное сооружение с каменными пролетами и кирпичными стенами, при этом современное и функциональное, выглядит достаточно величественно. И действительно, многочисленные галереи, разноуровневые балконы, окна с округлыми витражами позволят в погожие дни с восхода и до заката наслаждаться солнечным светом. Новое здание поднимется на южной окраине города Роберваль, достаточно близко от центра, — туда можно будет легко добраться пешком, но при этом оно будет находиться в довольно уединенном месте. Идеальное расположение, если хотите наслаждаться долгожданным отдыхом.

С северной стороны откроется вид на жилые дома и общественные здания Роберваля; с западной — на полого спускающиеся прямоугольники полей, окаймленные зелеными рощами, которые навевают мысли об отдыхе и душевном покое. К югу раскинулись живописные горы Валь-Жальбер, а на востоке распростерлось озеро.

Умиротворяющее зрелище этой синей глади в минуты штиля, неизменная притягательность ее вод в штормовые дни и, как молитва, обращенная к Предвечному, протяжный ропот волн, доносящийся с водного простора в тихие послегрозовые ночи…»

— Слишком уж высокопарные слова, — заключила она, прочитав статью. — Хотя очень поэтично. Полагаю, что на самом деле все выглядит не столь благостно.

— Все очень хорошо организовано, — заявила сестра Аполлония. — Монахини работают там лаборантками, диетологами и медсестрами. К пациентам — индивидуальный подход, в соответствии с тяжестью их болезни. Также санаторий получает доход от работы радиостанции, «Радио Канада» ведет передачи уже три года. Администрация, в состав которой вхожу и я, хочет сделать жизнь пансионеров как можно более разнообразной. Мы собираемся устраивать сборные концерты и сольные выступления.

— Я могла бы дать у вас концерт, — предложила она. — Бесплатно, конечно. Буду просто счастлива, если буду вам полезной.

Она вспомнила о своем импровизированном выступлении на озере Лак-Эдуар, и ей не терпелось рассказать, что один из пациентов санатория, Эльзеар Ноле, оказался на самом деле ее отцом, Жослином Шарденом, что он снова встретился с ее матерью и они зажили семейной жизнью в Валь-Жальбере. Но ей показалось, что слишком долго и слишком сложно будет все это объяснять.

— Полезной! Не то слово, Эрмин, — обрадовалась монахиня. — Замечательная идея! Мы осуществим ее как можно скорее. Очень мило с твоей стороны.

Шинук забеспокоился. Эрмин вернулась на свое место и пустила лошадь мелкой рысью. Обе сестры молчали.

«Да, — думала Эрмин, — шесть лет назад отец был пациентом санатория на озере Лак-Эдуар. Затем провидение направило его к Тале, и она его вылечила. Так появилась на свет Киона». Ее мысли неумолимо возвращались к сводной сестре.

Встреча с монахинями, свидетельницами ее детства, взволновала Эрмин. Она вновь подумала о своем утреннем прозрении, о том, что Киона не обычная девочка, совсем не такая, как другие дети: в ее неподражаемой улыбке кроется что-то божественное.

Доехав до ворот санатория, архитектурная гармония и облик которого подтверждали восторженную оценку только что прочитанной статьи, Эрмин помогла сестрам выбраться из саней и внезапно почувствовала потребность довериться.

— Я приеду навестить вас, — сказала она. — Мы так и не поговорили о прошлом, о нашем общем прошлом. И я вам не сказала еще вот о чем: я потеряла ребенка в ноябре, и это было для меня страшным испытанием. Его звали Виктор.

— Да, это тяжкое страдание! — посочувствовала сестра Аполлония. — Господь призвал ангелочка к себе. Мы помолимся за него.

— Я очень вам благодарна. Но другой ангел сумел утешить меня — маленькая девочка, которую моя свекровь, индианка монтанье, взяла под свое крыло.

Она не могла открыть правду происхождения Кионы. Огорченная тем, что приходится лгать, она продолжила:

— Киона просто светится радостью, от нее исходит глубокая безмятежность, необычайная мягкость. Я ее нежно люблю, не меньше, чем своих детей.

Сестра Аполлония поморщилась, взгляд ее серых глаз встретился со взглядом Эрмин.

— Я полагаю, что девочка — индианка, — рискнула заметить монахиня. — Скажи мне, а она крещеная?

— Ее крестили пять лет тому назад здесь же, в робервальской больнице. В младенческом возрасте она чуть не умерла от очаговой пневмонии.

— Возможно, это будущая послушница нашего Господа, какой была Катери Текакуита, — вздохнула старая монахиня.

— А, Катери Текакуита! — воскликнула Эрмин. — Мадлен, кормилица моих детей — тоже крещеная и очень набожная, — часто говорит мне о ней. Кто знает, что будущее готовит моей маленькой Кионе… Дорогие мои сестры, сегодня выдался отличный день, но солнце уже садится, становится холоднее. Я не хочу, чтобы вы заболели из-за моей болтовни. Скорее возвращайтесь в тепло. Мы с вами еще увидимся, я очень рада, что вы в Робервале.

Сестра Викторианна, недовольная тем, что ей не удалось вставить ни слова, похлопала свою бывшую воспитанницу по руке.

— Я тоже очень рада, дорогое мое дитя! Спасибо, что проводила нас. И до скорой встречи!

— Да, до скорой встречи! — повторила Эрмин, уважительно раскланявшись с сестрой Аполлонией.

Монахини шли по заснеженной аллее, а вокруг их белых накидок, как нимб, сияли лучи заходящего солнца. Эрмин смотрела им вслед, и сердце у нее сжималось: они казались такими маленькими на фоне огромного белоснежного пейзажа.

«Да храни вас Бог! — молилась она в душе. — Когда я была ребенком, вы были моей семьей».

Эрмин чуть не расплакалась, однако ей надо было торопиться, иначе она могла оказаться в Валь-Жальбере только глубокой ночью.

Тала, стоя у окна, ждала ее возвращения на улицу Сент-Анжель. Эрмин поспешила войти. В доме было уютно: на плите варился суп, а Киона, сидя на толстой медвежьей шкуре, играла со своей любимой куклой.

— Прости, что задержалась, — извинилась Эрмин прямо с порога. — Я встретила двух монахинь, которых когда-то знала. Ну, Тала, как ты себя чувствуешь в новом доме?

Индианка немного помолчала, обвела своими темными глазами дощатые стены, выкрашенные в желтый и белый цвета, а потом посмотрела на Киону.

— Привыкну, — сказала она наконец. — Что еще остается?

И, не добавив ничего больше, задернула тяжелую занавеску, которую повесила на окно в отсутствие Эрмин, после чего повернула выключатель. В мягком свете комната выглядела еще уютнее.

— Мне пора идти, — сказала Эрмин. — Родители будут беспокоиться, если я задержусь. До свидания, Киона!