Умирающий свет (сборник) - Джордж Мартин

– Хочешь приземлиться? – спросила Гвен.

Он кивнул. Аэромобиль скользнул вниз по спирали. Они нашли открытую посадочную площадку на стене башни. В отличие от пустых площадок Челленджа и Двенадцатой Мечты здесь уже стояли две другие машины: короткокрылый спортивный аэромобиль и крошечный черно-серебристый каплевидной формы. Оба были давно брошены: толстый слой пыли покрывал их капоты и брезентовые крыши, подушки сидений в спортивной машине совсем сгнили. Из любопытства Дерк проверил двигатели обеих. Спортивная машина безмолвствовала, ее батареи иссякли много лет назад. Но маленькая «капелька» заработала, контрольная панель осветилась мерцающими огоньками. Это означало, что в ней остался небольшой запас энергии. Огромный серый «скат» с Верхнего Кавалаана был больше и тяжелее, чем обе брошенные машины, вместе взятые.

С посадочной площадки они прошли в галерею, расписанную черно-белыми фресками. Замысловатое сплетение их потускневших узоров сочеталось с доносившимися звуками музыки. Они вышли на балкон, который заметили при посадке.

Волны музыки захлестнули их, взывая к ним неземными голосами, касаясь их и играя их волосами, гудя и потрясая взрывами страсти. Дерк взял Гвен за руку и слушал, устремив невидящий взгляд поверх каналов, куполов и башен на лес и горы. Наполненный музыкой ветер, казалось, подталкивал его, тихим голосом уговаривал прыгнуть вниз, покончить со всем, с этой глупой, недостойной и совершенно бессмысленной суетой, которую он называл своей жизнью.

По лицу Дерка Гвен догадалась о его мыслях и потянула его за руку. Когда он посмотрел на нее, она сказала:

– За время Фестиваля двести человек покончили жизнь самоубийством в Крайн-Ламии. В десять раз больше, чем в любом другом городе, несмотря на то что в нем жило меньше всего людей.

Дерк кивнул:

– Да, это чувствуется. Все дело в музыке.

– Праздник смерти, – сказала Гвен. – Но, ты знаешь, сам Город Сирен не утратил жизни, как Маскал или Двенадцатая Мечта. Он упрямо продолжает жить, словно только для того, чтобы возвеличивать отчаяние и прославлять пустоту жизни. Странно, да?

– Зачем они построили такой город? Он красив, но…

– У меня есть своя теория на этот счет, – перебила его Гвен. – Дарклинги – в большинстве своем нигилисты, склонные к черному юмору, и я думаю, что Крайн-Ламия – это злая шутка над Верхним Кавалааном, Вулфхеймом, Тобером и другими планетами Окраины, которые из кожи вон лезли ради устройства Фестиваля. Дарклинги не стали возражать против праздника. Они прилетели и построили город, который утверждает, что все бесполезно. Все в мире бессмысленно: Фестиваль, человеческая цивилизация, сама жизнь. Подумай только! Какая ловушка для самодовольного туриста! – Она дико захохотала, откинув голову назад, и Дерка вдруг охватил необъяснимый страх, как будто он испугался, что его Гвен сошла с ума.

– И ты хотела здесь жить? – удивился он.

Ее смех оборвался так же внезапно, как и начался. Ветер унес его обрывки. Поодаль, с правой стороны, башня-шпиль издала короткий пронзительный звук, докатившийся до них воплем животного, пронзенного болью. Их башня ответила низким похоронным стоном сирены, который протяжно вибрировал в воздухе. Откуда-то издали, как казалось Дерку, доносились равномерные удары одинокого барабана, короткие и глухие.

– Да, – ответила Гвен. – Я хотела здесь жить.

Сирена стихла. Тонкие шпили на другом берегу канала, соединенные между собой висячими мостами, начали громко завывать, испуская звуки все более тонкие и пронзительные, постепенно дойдя до таких высоких, которые уже не воспринимало человеческое ухо. Барабан монотонно продолжал гудеть: «бум… бум… бум…»

Дерк вздохнул.

– Я тебя понимаю, – устало проговорил он. – Я бы тоже, наверное, жил здесь. Но не знаю, сколько мне удалось протянуть. Брак чем-то похож на этот город, особенно ночью. Может быть, поэтому я и жил там. Я очень устал, Гвен, очень. И, наверное, я сдался, сложил руки. В прежние времена, помнишь, я всегда что-то искал: любовь ли, сказочное золото, тайны ли мироздания, – всегда было что-то, к чему я стремился. Но после того как ты покинула меня… Не знаю, как тебе объяснить… все пошло не так, все стало пресным. А если что-то и получалось, то сразу утрачивало свой смысл. Все казалось ненужным. Я чувствовал себя опустошенным и, сколько ни старался, лишь глубже ощущал усталость, становился безразличным и циничным. Может быть, поэтому я прилетел сюда. Ты… Я был лучше, когда ты была со мной. В те времена я не сдавался так легко. И я подумал, что, если найду тебя, может быть, смогу найти и себя. Но получается по-другому. И я не знаю, получится ли что-нибудь вообще.

– Послушай Ламию-Бейлис, – сказала Гвен. – И музыка скажет тебе, что ничего никогда не получается, что все бессмысленно. Я хотела жить здесь… Вообще-то я не собиралась голосовать за то, чтобы жить здесь. Но мы обсуждали, где поселиться, когда прилетели сюда, и у меня вырвалось название этого города помимо моей воли. Я испугалась. Может быть, у нас с тобой до сих пор много общего, Дерк. Я тоже устала, хотя и не показываю виду. У меня интересная работа, Аркин – мой хороший друг. Джаан любит меня. Но когда я бываю здесь… или задумаюсь немного дольше, чем обычно, приходит мысль, что мне мало того, что у меня есть, что я хотела чего-то другого.

Она повернулась к нему и обеими руками взяла его за руку.

– Да, я думала о тебе. Я думала о том, что все было лучше, когда мы были вместе на Авалоне. Что люблю все еще тебя, а не Джаана, и что мы с тобой, может быть, сможем вернуть чудо, оживить его. Но неужели ты не видишь? Это невозможно, Дерк, и вся твоя настойчивость ничего не спасет. Слушай город, слушай Крайн-Ламию. Вот правда, которую ты ищешь. Ты думаешь обо мне, я думаю иногда о тебе только потому, что все между нами кончено, ничего нет. Только поэтому все кажется лучше. Вчера было счастье и завтра будет счастье, но никогда – сегодня, Дерк. Никогда. Это всего лишь иллюзия, а иллюзия кажется реальностью только издали. Между нами все кончено, моя потерянная любовь. Кончено, и так лучше, потому что именно все становится лучше, когда кончено.

Она плакала, слезинки медленно стекали по ее щекам. Крайн-Ламия плакал вместе с ней, его башни горестно стенали. Но вместе с тем и дразнили ее, как будто говоря: «Да, я вижу твое горе, но оно так же мало значит, как и все остальное, и боль так же пуста, как и наслаждение». Шпили завывали с пронзительными взвизгами, похожими на безумный смех, а далекий барабан продолжал низко гудеть: «бум… бум… бум…»

Снова, но теперь уже сильнее, Дерку захотелось прыгнуть с балкона вниз, навстречу белевшему далеко внизу камню и темным каналам. Головокружительное падение, а потом наконец покой. Но город дразнил его: «В смерти нет покоя. Только ничто. Ничто. Ничто». Барабан, ветер, вой. Дерк дрожал, все еще держа Гвен за руку. Он посмотрел вниз.