Записки - Александр Бенкендорф

2(49){117}

Получено 8-го февраля 1812.

[Адресовано в Черкасск]

С.-Петербург, сего 11 января 1812.

Вот уже десять дней как я в Петербурге, милый мой граф, однако мне от этого не стало лучше, и в свете я провожу мало времени; утомление и рассеянность не покидают меня, и я не могу веселиться. Я угрюм и печален. Впрочем, мне выпало небольшое развлечение: вместе с Сен-При{118} я был на пожаре Аничкова дворца. Ему досталось стоять в почетном карауле, и нас обоих поставили на чердаке. Балки, перекрытия - все рушилось, и нам пришлось с боем прорываться от одного угла до другого, штурмуя каждую ступень лестницы. Наконец, прибыл император и приказал нам покинуть пост; мы выполнили свой долг, любезный граф. Все сгорело! Чтобы спасти зеркала, их бросали из окон. Свои труды мы увенчали тем, что поехали вдвоем ужинать к красавице Пушкина{119}.

Стоит нестерпимый холод, который сделался уже совершенно несносен, а недостаток широких диванов окончательно восстановил меня против этого климата. Государь позволил мне перейти в кавалерию; великий князь очень ко мне расположен. Но поскольку для перевода в тот или иной полк мне следует отнестись именно к нему, я опасаюсь столкнуться с трудностями. Мне говорили о гвардейском драгунском полку. Чичерин{120} должен был бы командовать конной гвардией; мне и соглашаться не хочется, и отказываться боязно. Но тебе уж точно не придется колотить меня палкой.

Сен-При вчера утром уехал в Финляндию; он предполагал вернуться через несколько дней.

Я передал твое письмо княгине, которая возвратилась домой на Крещение. Она не покидает постели; я нашел, что она сильно переменилась; г-жа Нарышкина{121} приняла меня как нельзя лучше - не знаю, почему. Положение Льва еще затруднительнее, чем обычно; ему объявлено, что надежды на его возвращение в службу почти нет; он более не ездит туда, куда влекут его все желания, и в тоске слоняется по городу. Петербург невесел, но увлечен вихрем браков, в который попали и Нессельроде{122} с девицей Гурьевой; вот подходящая пара: плоть и кости - все необходимое для того, чтобы иметь детей; у мужа достаточно одного, а у жены в избытке другого. Моя женитьба рассыпалась в прах или развеялась как дым - что тебе больше по душе. Буду утешаться командованием пятью эскадронами{123}.

3(50)

Сего 8 октября, в 40 верстах от Москвы [1812]

Я только что проснулся, и пробуждение было весьма приятно, мой добрый и любезный Воронцов; я даже простил разбудившего меня Резчикова{124}, поскольку он принес мне твое письмо.

Не могу высказать, как я рад твоим вестям; уже очень давно я хотел к тебе писать, но как - не имел ни малейшего понятия. Ты, любезный друг, во всем обходительнее и приятнее других; я тебе премного благодарен за присланного курьера.

Твоя деревня превратилась в приют для храбрецов{125}; ты, должно быть, весьма счастлив, что можешь принимать их у себя и заботиться о них. Твой человек в подробностях рассказал мне об этом госпитале, о ваших ужинах, ваших шутках и ваших ранах; но, друг мой, этак твои длинные ноги никогда не заживут да вдобавок занесут тебя в самую гущу треволнений и опасностей.

Прежде чем говорить о наших действиях, нынешних и предстоящих, уведомлю тебя, что слова твои о свидании с Лористоном возродили мой дух. Мы здесь уже боялись, как бы оно не оказалось предисловием к миру. В сей грустной мысли нас утвердило то обстоятельство, что Ливен, который должен был ехать через несколько дней, отложил свой отъезд. Его, как ты знаешь, назначили послом в Лондоне; недаром говорится: дуракам счастье! У нас тоже дважды были парламентеры, но был отдан приказ стрелять в воздух, и с тем разговоры прекратились{126}.

Сейчас мы занимаем Владимирскую дорогу (там пятьдесят человек); на Ярославской - казачий полк под началом майора Победнова{127}, на Дмитровской - казачья сотня, стоящая в Виноградовке; на Клинской дороге, в Черной Грязи, - два казачьих полка под командованием Василия Дмитриевича{128}, которому в подкрепление даны четыре эскадрона Изюмского полка, и лейб-казачий полк, образующие в целом вверенную мне бригаду. В нескольких верстах от меня - наш храбрый генерал Винцингероде с драгунами Казанского полка, казаками Тверской милиции и двумя пушками. В Воскресенске находится 150 казаков, в Волоколамске - 250, а между Сычевкой и Гжатском полк Чернозубова{129}.

Менее чем с тремя тысячами конных трудно без риска занимать обширнейшее пространство. Вкупе мы слишком слабы, чтобы противостоять движению неприятеля, и нам осталось только прятать свои силы, рассеивая их, и беспокоить врага со всех сторон. Со времени оставления Москвы мы взяли более семи тысяч пленных и больше сотни офицеров. Несколько дней назад я воротился из окрестностей Можайска, Рузы и Гжатска. У меня под началом были лейб-казаки и полк Чернозубова; в течение целой недели наши вылазки были на удивление счастливы: я потерял всего-навсего одного офицера и двенадцать рядовых убитыми и еще около двадцати человек ранеными! Все казаки приобрели немалое состояние, захватывая обозы, груженные московской добычей, экипажи, лошадей, женщин, так что в конце концов мы стали и впрямь походить на разбойников с большой дороги. Партия свежих лошадей для четырех кавалерийских полков, шедшая из Ганновера{130}, попалась к нам в руки, что стоило трех вестовых. Мой брат{131}, три недели назад произведенный в майоры, был в этом деле и пока не возвратился, находя сие ремесло забавным.

Не могу тебе передать, любезный друг, какую храбрость выказывает русский крестьянин. Надобно видеть их рвение, их ожесточение против французов, оскверняющих наше отечество. Неприятель несет неслыханные потери со всех сторон.

Только что получил известие о том, что Иловайский двигается вперед; я также выступаю незамедлительно. Пока не отваживаюсь верить отрадному известию о том, что французы недавно оставили Москву.

Обнимаю тебя от всей души. Лев здесь, он майор{132} в бригаде Винцингероде; постараюсь изыскать средства и сообщить тебе наши новости{133}.

4(51){134}

Москва, 14 октября 1812.

Мы имели несчастие потерять превосходного, храброго начальника, генерала Винцингероде; он попал в плен вместе с бедным Львом накануне оставления Москвы. По неверным донесениям казаков они продвинулись слишком далеко вперед и, увидев поблизости неприятеля, решили действовать в качестве парламентеров; их отвели к маршалу Мортье, в то время коменданту Кремля, и, как я узнал, объявили пленными и в этом качестве увели с собой. Это настоящее бедствие как для Москвы, так и для задачи преследования неприятеля. Мы вступили сюда вечером 11-го числа. Город был отдан на расхищение крестьянам, которых стеклось великое множество, и все пьяные; казаки и их старшины довершали разгром. Войдя в город с гусарами и лейб-казаками, я счел долгом немедленно принять на себя начальство над полицейскими частями несчастной столицы: люди убивали друг друга на улицах, поджигали дома. Наконец все утихло, и огонь потушен. Мне пришлось выдержать несколько настоящих сражений. Город, разделенный мною на три части, вверен трем штабным офицерам. Дворники исполняют обязанности будочников; крестьян, мною задержанных, я заставил вывозить трупы людей и павших лошадей. Вход в Кремль для всех закрыт, чтобы народ не видел бесчинств, учиненных в церквах. Огромность города, малое число состоящих в моем распоряжении людей, винные погреба и запасы соли, отданные на разграбление крестьянам, - все сие делает весьма затруднительными обязанности полицеймейстера. Я с нетерпением ожидаю прибытия какого-нибудь начальства и войск и того времени, когда я смогу оставить эти развалины, при виде которых разрывается сердце.