Возвращение из Трапезунда - Кир Булычев

— А вам, Берестов, предстоит в нашей революции самая трудная роль: вы должны сделать вид, что никакой революции, никакого переворота не произошло. Кто бы и как бы ни обвинял вас во лжи и предательстве, игнорируйте. На вашем месте ваши обвинители вели бы себя куда хуже и подлее. Необходимо сделать так, чтобы переворот миновал точку, после которой его остановить нельзя. Для этого его следует не замечать. Вы — нож, которым мы рассекаем нервные узлы Севастополя в самом важном месте.

— Бунт на «Фирдониси»! — рапортовал незнакомый бас, словно читал по бумажке. — Выстрелом в спину убит мичман Скородинский. Вы меня слышите? С «Фирдониси» световым телеграфом передают на другие корабли приказ бить офицеров. Вы меня слышите?

Коля молчал. Ему вдруг стало страшно. Когда об этом рассказывал Гавен, это была теория, красивая и стройная теория пролетарской революции. Но нельзя же убивать мичманов в спину!

Коля понял, что должен сообщить обо всем адмиралу. Именно сейчас. Если он промедлит еще секунду, то никто и никогда не поверит, что он — нейтральный свидетель. И будет нетрудно догадаться, что честный молодой офицер Берестов выполняет задание большевиков, которые могут и не победить.

Коля протянул было руку к телефону, чтобы доложить адмиралу Немитцу, как телефон зазвонил вновь.

Это был Юрий Гавен.

— Андрей? Что у тебя? Звонят?

— Звонили от коменданта порта — на «Фирдониси» убит мичман…

— Скородинский. Я знаю. Теперь польется кровь офицеров по всему городу!

— Но вы же обещали! Ваши матросы могут выйти из-под контроля. Неизвестно, кто тогда выиграет…

— Не тряситесь, Берестов, — оборвал его Гавен. — Вас мы всегда вытащим. А офицеры, даже нейтральные, завтра обязательно станут нашими врагами — помяните мое слово. Они давали присягу государю и помнят до сих пор, что это такое. А люди с присягой нам не нужны, Берестов.

— Я с вами не согласен.

— А вот этого у тебя никто не спрашивает, голубчик. Тебя может спасти только послушание. Держитесь, лейтенант, пролетариат не забудет вашего скромного вклада в революцию.

И Гавен коротко засмеялся голосом человека, смеяться не приученного.

— Можно позвонить Немитцу?

— Ты позвонишь ему, но не раньше чем через час, — сказал Гавен. — Я хочу быть спокоен, что революцию уже не остановить.

Но все вышло иначе. Не успел Коля повесить трубку, как позвонил сам контр-адмирал Немитц. Ему уже сообщили на квартиру о матросских беспорядках.

— Кто дежурит? — закричал он в трубку.

— Лейтенант Берестов, — отозвался Коля.

— Вы что, не знаете, что происходит в городе?

— Мне только что сообщили об инциденте на «Фирдониси». Я жду подтверждения.

— Почему не позвонили мне?

— Как только получу подтверждение, сразу позвоню вам.

— Господи, идиот! — закричал Немитц. — Своей неповоротливостью вы губите Черноморский флот! Я тотчас же еду в штаб!

Но Коля зря ждал приезда контр-адмирала.

После разговора с Колей и коротких переговоров с другими людьми адмирал Немитц приказал подать ему автомобиль и с одним небольшим портфелем в руке, в котором хранились документы, поехал на вокзал, где стоял под парами его собственный поезд — три вагона с паровозом. Семья адмирала покинула Севастополь за день до этих событий.

Вскоре он уже был в Одессе.

Не дождавшись адмирала Немитца или звонка от Гавена и с каждой минутой все более ощущая свою беззащитность, вздрагивая, когда на улице раздавался выстрел или крик, Беккер не выдержал.

Он вошел в кабинет адмирала и быстро просмотрел один за другим все ящики письменного стола. В прихожей надрывался телефон, но Коля не подходил к нему.

В столе он отыскал пистолет с запасной обоймой — неизвестно, кто из трех последних командующих флотом оставил его здесь, затем коробку гаванских сигар, Евангелие, какие-то бумаги и письма.

Сигары и пистолет он взял с собой.

К последнему звонку он подошел. Из полуэкипажа сообщали, что пришли матросы и увели всех офицеров.

— Так и надо, — сказал Коля.

Он накинул плащ, закрыл за собой дверь и, постояв в пустом коридоре, прислушиваясь к тревожным звукам ночного города, вышел из дома задним ходом. Не нужны ему были ни большевики, ни офицеры. Он хотел покоя.

Улицей Коля не пошел — та была царством озлобленных матросов и тех городских подонков, которые, таясь по темным углам, в моменты социальных потрясений лишь ждут возможности выйти хозяевами на ночные улицы.

Коля проскочил задами до чахлого садика у реального училища и нырнул в узкий переулок. Было зябко и сыро, будто открыли дверь в подвал и оттуда выходил застоявшийся зимний воздух. Издалека донесся женский крик. Он мог и не быть связанным с теми событиями, которым способствовал Беккер, но воображение подсказало Коле растрепанную, в ночной рубашке женщину, выбежавшую к открытой двери, — только что увели ее мужа и он еще оборачивается и видит ее и велит ей, движимый страхом за семью:

— Уйди же, простудишься! Уйди в дом…

«Не переживай, — сказал в последнем разговоре Гавен, — ничего с твоими братьями по классу не случится — попугают их, пошумят, может, кому-нибудь и синяков наставят, но мы проследим, чтобы никого не убили, — можешь быть спокоен, мы же не убийцы».

Уже тогда Коля не до конца поверил Юрию Петровичу, но теперь, прижимаясь ближе к заборам и слушая напряжение ночного города, он понял, что Гавену и его партии нужна была власть, и чем больше оппонентов этой власти погибнет, тем лучше партии.

Выходя из переулка на площадь и желая пересечь ее, Коля в задумчивости забыл об опасности и чуть не погиб — именно в этот момент раздались выстрелы, мимо переулка пробежал человек в расстегнутой шинели, потом два матроса, которые на ходу стреляли из карабинов. Один из них, на бегу крикнув что-то дикое, развернул карабин и выстрелил в переулок, где стоял Коля, — то ли краем глаза увидел его силуэт, то ли так, на всякий случай.

Пуля отбила кусок дерева от забора, и деревяшка ударила отшатнувшегося Колю по плечу.

Коля сосчитал до трехсот, прежде чем осмелился выглянуть на площадь.

Площадь была пуста.

Через несколько минут запыхавшийся Коля открыл калитку во двор к Раисе.

Коля не успел пересечь узкое пространство дворика, как дверь в дом резко отворилась и дворик затопило слишком ярким желтым светом.

— Коля! Коленька… Живой!

Раиса охватила его полными короткими руками, она прижималась к нему, и Коля чувствовал, как быстро бьется ее сердце. Он хотел было оттолкнуть ее, но не посмел, потому что именно тогда понял, что на всем свете есть только один человек, который думает о нем и боится, дойдет ли он живым до дому. О сестре Коля в тот момент и не мог подумать — она была слишком далека.