Вельяминовы. Начало пути. Книга 1 - Нелли Шульман

— Сие мне неведомо, — ехидно ответила мать, — однако ж семья должна три раза в день трапезовать, и дворня — два раза в день. Постные дни напоминать тебе, или же знаешь?

— Знаю, — покраснев, ответила Федосья.

— Ну вот и садишься каждую субботу с ключницей, она тебе отчет дает — сколько было привезено, сколько на рынке куплено, сколько съедено, и решаешь — чем семью и людей дворовых кормить на неделе. Далее…, - мать вздохнула. «Что там по белью, али одежде — Лизавета тебе поможет, у нее руки из нужного места растут, хоша ей и семи еще нет. За конюшней, али, что по плотницкому делу — тут Федя надзирает, отец его попросил. Я сейчас пойду, отвар сделаю, дашь батюшке опосля обеда. Ложку давай, не больше, что останется, — вылей».

— Хорошо, матушка, — Федосья вдруг расплакалась. «Ну, ну, — сказала Марфа, — утри слезы-то.

И девчонок к отцу приведи, он просил, только скажи им, чтобы не шумели там, пусть тихо играют. Потом на поварню сходи, меня сегодня весь день не будет, присмотри там, чтобы все вовремя готово было. Отцу отнеси, может, хоша немного поест».

— А вы куда, матушка? — робко спросила Федосья.

— В Кремль, — ответила Марфа, вставая.

Она поднялась наверх и, присев рядом с ложем, взяла Петькину руку. Его пальцы были холодными, как камень, и Марфа поежилась.

— Ты все запомнила? — не открывая глаз, спросил муж. «Что я ночью тебе говорил?».

— Да, — тихо ответила Марфа, прижимаясь щекой к его ладони, — все сделаю.

— Хорошо, — темные ресницы чуть дрогнули, и он едва заметно улыбнулся.

— Девочки сейчас придут к тебе, — Марфа положила его руку себе на живот. «И с ним все в порядке, ты лежи, отдыхай».

— Болит, — внезапно пожаловался Петя застывшими губами.

— Нельзя тебе больше ложки сего отвара пить, — проговорила Марфа. «То смерть мгновенная».

Он вдруг усмехнулся — горько. «Может, оно и лучше», — прошептал Петя.

— А ну не смей, — зло сказала жена. «То грех великий, даже не думай об этом».

— Так сколько, Марфа, ты за меня еще дышать будешь? — услышала она слабый голос, и до боли вонзив ногти в ладони, ответила: «Столько, сколько Господь потребует, Петя».

Той ночью, как уехал государь, она проснулась от стона. Приподнявшись с пола, Марфа увидела, как муж пытается сесть. «Больно», — сказал он, сгибаясь. «Очень больно, Марфа».

Она открыла ставни и, закутав его меховым одеялом, устроив удобнее, велела: «Дыши».

Сердце, — она послушала, — билось медленно, иногда совсем замирая. Тогда его губы синели, пальцы сводило судорогой, и он, пытаясь вдохнуть, только хрипел.

Марфа встала на колени рядом с Петей и так простояла всю ночь — прижавшись губами к его губам, заставляя его дышать. Она положила руки на его сердце и, нажимая, добилась того, что оно застучало — верно, и размеренно.

— Ты лежи, — сказала она сейчас, прикоснувшись к его щеке. «Просто лежи. И не волнуйся, я с тобой».

Марфа наклонилась над колыбелью царевича и протянула ему деревянного, полого коня на ручке. Внутри погремушки был насыпан горох, и Митька, тут же вцепившись в игрушку, начал ею трясти. Услышав звуки, он широко, беззубо улыбнулся.

— Слюни-то рекой, Марья Федоровна, — улыбнулась Марфа, глядя на мальчика. «Первого зуба ждите, не за горами».

Митька, будто услышав это, тут же потянул коня в рот. Марья нахмурилась. «Да ничего, государыня, — ласково сказала Марфа, — то липа, она мягкая, не поранится, а откусить — зубов у него нет еще. Нет, мой славный? — она чуть пощекотала царевича, и тот залился смехом.

— Марфа Федоровна, — тихо сказала царица, глядя на младенца, — он мне велел на казни быть.

— Тако же и мне, — после долгого молчания ответила Марфа. «И сына моего, Федора, приказал с собой взять».

Девушка нашла маленькую, унизанную кольцами руку Марфы, и пожала ее. Женщина повернулась, и, потянувшись, стерла слезу с белой, ровно снег щеки Марьи. «Не надо, матушка Марья Федоровна, — сказала она тихо, — то смерть честная, достойная смерть».

— А что же мне делать теперь? — государыня смотрела в маленькое оконце, на низкий, кровавый закат. Вороны метались по небу, меж блестящих куполов, били колокола к вечерне. Митька вдруг, отбросив погремушку, протянул ручки к матери и захныкал.

Девушка ласково подняла его, и присев в большое кресло, дала ребенку грудь.

— Вот это и делать, — Марфа прикоснулась губами к черным, мягким, едва виднеющимся из-под серого шелкового плата, волосам Марьи. «Благослови вас Господь, государыня, вас и царевича Димитрия». Она перекрестилась и быстро вышла, оставив за собой запах летних цветов.

— Батюшка, — Федосья присела рядом с ложем, — выпейте, пожалуйста.

Девушка посмотрела на бледное, усталое лицо отца и поднесла к синеющим губам ложку.

Он медленно выпил и сказал, не открывая глаз: «Девочка моя, я тебе сказать хотел кое-что».

— Да, батюшка, — Федосья почувствовала слезы у себя в глазах и сердито вытерла их рукавом.

— Муж твой будущий, — тихо сказал Петя, — брат мой старший, он хороший человек. Строгий, конечно, но хороший. Ты люби его, Федосья, у него в жизни мало счастья было, ежели будет оно, — так и Степан опять добрым станет. А ведь он очень добрый, очень… — Петя внезапно замолчал и еле слышно вздохнул. «Тяжело мне долго говорить-то…»

— Не надо, батюшка, — Федосья взяла его руку и поцеловала. «Не надо, вы отдыхайте, я сэру Стивену хорошей женой буду, я ведь люблю его, очень люблю».

— Ну вот, — чуть улыбнулся Петя, — вот и славно. И матушку слушайся, она дурного тебе не посоветует».

— Вы, может, поесть хотите, батюшка? — робко спросила девушка. «Все потрапезовали уже, я вам принесу, если надо».

— Воды мне налей только, — попросил Петя. Он выпил немного и откинулся на подушки, наконец, открыв глаза. «Батюшка!», — только и могла промолвить Федосья, увидев его измученный взгляд.

— Ничего, милая, — тихо сказал отец. «Все в руке Божьей. Ты девочек-то приведи ко мне».

— Так, — строго сказала Федосья двойняшкам, остановившись у закрытой двери опочивальни.

«Батюшка болеет, плохо ему, так что не шумите, не бегайте, вот ваши куколки, сидите тихо».

Дочери на цыпочках зашли в горницу и Петя улыбнулся: «Ну, идите сюда, мои хорошие девочки».

Они, пыхтя, залезли на постель, и устроились, как любили — с обеих сторон. «Мы тебе сказку расскажем, — закусив алую губку, решительным голосом проговорила Прасковья. «Потому что играть тебе нельзя сейчас».

— Так что ты нас слушай, — велела Марья. «Мы хорошо рассказываем, нас государыня Марья Федоровна еще прошлым годом хвалила».

Он поднял руку, — правую, левая почти уже не слушалась, каждое движение в ней отзывалось жгучей болью где-то в спине, за ребрами, и погладил девчонок по головам — белокурой и черной.

— Про козла золотые рога, — бойко начала Прасковья. «То не сказка, то присказка, а сказка начинается только…».

Он слушал перебивающие друг друга голоса дочерей, и, незаметно даже для самого себя, опустив веки, задремал — почти не задыхаясь, в первый раз за все эти дни.

Марфа развернула свиток, что лежал перед ней на столе, и выпрямилась. «Вот, — сказала она, — как ты государь, велел ту карту Перми Великой, что брат мой покойный, инок Вассиан, делал, — она перекрестилась, — из хранилища достать, так я на ней отметила, где на Большом Камне золото и самоцветы лежат.

— Богато, — проговорил царь, глядя на карту. «Да только ведь это промыслы надо ставить, боярыня, — он внезапно улыбнулся. «Ну, ничего, поставим. А с югом что? — он указал на потрепанную оленью кожу. «Нет же у нас карт хороших сих мест, окромя твоей».

— Я ее переделала, — Марфа разложила пергамент. «Вот, государь, я все сюда перенесла — тут все реки ясно указаны, и проходы в горах — тако же. Путь в Сибирь, — сказала она, глядя в глаза государя.

Тот молчал. «Скажи, Марфа Федоровна, — он усмехнулся, — не жалеешь, что не повенчалась-то со мной?».

— Нет, государь, не жалею, — он увидел в зеленых, прозрачных глазах то же самое, что видел во взгляде ее отца — спокойную, твердую уверенность.

Иван Васильевич вдруг вспомнил детство — ласковые руки матери, царицы Елены, и ее голос: «Вот, Ванечка, боярин Вельяминов тебя и на коне научит ездить, и с саблей обращаться. То батюшка твой завещал, как умирал он, на Москве лучше Федора Васильевича никто этого не сделает».

«Сколько ж мне было лет тогда? Да, три исполнилось, отец мой, царь Василий, как раз преставился. А потом Федор Васильевич Матвея ко мне привел, мне тогда семь уже было.

Всю жизнь я их знаю, получается», — царь вздохнул и сказал: «Ну что ж, Марфа Федоровна, летом на Сибирь и пойдем тогда — уже не как котята слепые, а зная дороги. Спасибо тебе».

Она поклонилась, — неожиданно легко, хотя большой живот уже опустился, и тихо ответила: