"Спецназ древней Руси". Компиляция. Книги 1-10" (СИ) - Корчевский Юрий Григорьевич

Хирдман, оставленный у Шелеха, нагнал Авайра только через две улицы.

— Чего так долго? — недовольно бросил херсир через плечо. — Девки вендские подвернулись?

— Кабы так, хорошо, — протянул хирдман. — Там ещё один из альтинга приволокся, знак принёс. Пришлось и его…

— Плевать, — процедил Авайр, не сбавляя шага. — Туда и дорога.

Низкорожденных собак не жаль. Вендские выродки на то и созданы Великим Вотаном, чтобы быть рабами детей фиордов и мясом для их мечей. Авайр даже во время попоек с Огненом умел держать при себе такие откровенные мысли, равно как и отвращение к рыжему киянину. Тёмно-русый Шелех был ничуть не лучше.

Вартовые у вымола, завидя бегущих с оружием, недолго думая, засвистели и спустили пса. Тот со свирепым рыком ринулись навстречь урманам, но левый от Авайра хирдман метнул им навтсречь что-то стремительно крутящееся, пёс взвизгнул, перевернулся и скуля, забился на земле.

Варта — не рать, а вартовые — не кмети, кои с детства учатся владеть мечом. И уж тем паче — не урмане, не викинги, что сделали войну своей жизнью. И вооружена варта похуже, и железо в оружии посквернее. Смогут завалить оружного татя — добро. А сам вартовой — это вчерашний пекарь, кузнец или плотник, по жребию пошедший хранить порядок в родном городе.

Четверо урман стоптали стражу у ворот, почти не заметив. Только один вой сумел увернуться от урманского меча и, видя, как бесславно и бесполезно гибнут его товарищи, сунул топор за пояс и ударился в бег. Остальные трое остались лежать на земле мёртвым телом — урманам некогда было разбираться, кто прав, а кто — виноват.

Авайр ворвался на вымол. Пусто!

— Ушёл, собака вендская! — выругался хирдман.

— Притащите-ка сюда этих вояк, — недобро прищурился Авайр, подумав несколько мгновений. — Если живы.

Живыми средь поверженной варты оказались оба. Так даже лучше, — привычно отметил херсир.

— Проходил тут оружный? — надменно спросил он у раненых, ни к кому конкретно не обращаясь.

Первый вартовой, у которого на губах пузырилась кровавая пена, только сплюнул презрительно, — слюна вперемешку с кровью стекла по щеке тонкой струйкой. Второй только покосился на приставленное к его горлу лёзо ножа, сглотнул, но смолчал. Авайр неприятно усмехнулся и негромко спросил:

— А ты ведаешь, что такое «кровавый орёл»?

В глазах вартового на мгновение возник ужас — «красный орёл» — самая страшная пытка народа фиордов.

— Руальд… выпрями-ка рёбра… вот этому, — херсир, помедлив, кивнул на лежащего тяжелораненого. Хирдман охотно склонился над вартовым, извлекая нож. Над рекой прокатился дикий пронзительный крик, вартовой забился на брёвнах вымола и затих. Второй судорожно задёргался, пытаясь отползти. Руальд, зверски улыбаясь, поднёс к его глазам окровавленный нож, позволил нескольким каплям упасть на лицо.

— Ну? — разомкнул губы Авайр.

— Что? — выдавил вартовой, не отводя глаз от ножа.

— Проходил?

Вартовой — не кметь, постоянно готовый к смерти. Ему было страшно.

— Б-был, — судорожно выдавил раненый.

— Куда делся?

— Уплыл в низовья. На берестянке.

— Добро, — процедил херсир, оглядывая вымолы. — Не скажу, что Один особенно несправедлив сегодня к нам. Вот эта лодка, пожалуй, подойдёт.

И, шагнув к однодеревке, равнодушно бросил через плечо:

— Добей его, Руальд.

Крик вартового взмыл над рекой и затих. Из города уже доносились свистки сбегающейся к реке варты. Где-то звонко затрубил рог.

Гонимая тремя парами вёсел, лодка вылетела на середину реки и ринулась вниз по течению.

Владимир Святославич вовсе не обманывался видимой покорностью полоцкого веча. Строптивость и вольность гнездились в старом русском городе. Эту вот строптивость, именуемую Владимиром изменой, и должен был сыскивать в Полоцке Авайр. Подчинялся он только самому великому князю, даже наместник не был над ним властен. А то, что жесток и недоверчив был чрезмерно урманин, так то с одной стороны и неплохо — не пропустит и малейшей измены. А жестокость и высокомерие херсира и должны были окорачивать Пластей да Огнен.

Не окоротили.

Нюх северного волка верно зачуял след, и, едва узнав о бегстве Стемида из корчмы, Авайр бросился в погоню — жестоко и высокомерно, завалив Полоцк навьём.

Авайр шёл по следу.

Урмане нагнали Стемида на рассвете.

Их чёлн неожиданно вынырнул из-за пологого мыса, поросшего низким густым ельником. Хриплые крики огласили речной плёс — урмане увидели его и теперь спешили за ним уже назрячь. Стемид, закусив губу, поднажал, но урмане не отставали, их однодеревка хоть и тяжелее вчетверо, да только там на вёслах — трое, враспашку. И расстояние от челнока до однодеревки стало сокращаться.

Стемид приподнялся в берестянке, всмотрелся.

Четверо.

Ха-ха-ха.

Но на воде они его догонят. А посему, лучший выход — править к берегу.

Расстояние падало медленно, и Стемид успел догрести до берега. Прыгнул на сушу, не замочив сапог. Берестянка от толчка отошла от берега, течение закружило и понесло. Варяг обернулся, смерил расстояние до лодки урман, сделал им непристойный жест и ринулся в лес, ломая прибрежный тальник.

Человек неопытный, уходя от погони, ломится, не разбирая дороги, полагая, что спасение — единственно в быстроте. Понимающий же боец, такой, к каким относился и Стемид, попетляет, попутает следы, да и усядется ждать, когда запалённая погоня выскочит прямо ему под прицел. Сложность была в том, что и урмане — тоже вои до мозга костей и прекрасно знают про этот способ. И будут настороже, ожидая от варяга именно засады.

А потому Стемид не сделал ни того, ни другого. Варяг скрылся в лесу, пробежал с половину перестрела вниз по течению и затаился. Берег был виден великолепно.

Урмане, хоть тоже и не лыком шиты, купились. Сначала они двинулись в лес с опаской, с завязанными луками в руках, рассыпаясь цепочкой и прикрывая друг друга. Стемид напряжённо ждал. А когда урмане скрылись в лесу, он мягко и бесшумно двинулся следом, натягивая на ходу тетиву на лук и зажав в зубах три стрелы.

Вестимо, они поняли, что судьба столкнула их не с лопоухим новиком, впервой взявшим в руки меч, и не с воем городовой варты, больше навычным обращаться с топором. И вели себя соответственно.

Стемид вышел на их след сразу же, а вскоре увидел и их спины.

И ходить в словенских лесах они не умели совсем, что и неудивительно. В их землях таких дремучих дебрей почти нет — понеже горы, скалы, фиорды да озёра.

А вот и овражек удобный, сам себя предлагает.

Стемид остоялся на краю, наложил стрелу, аккуратно выцелил крайнего урманина, дождался, пока тот неминуемо повернётся боком — неудобно целить в спину, не по-войски — и выстрелил. И, в последний миг надумав, скрылся пол-оборотом за стволом вековой ели.

Звонкий удар узкожалой бронебойной стрелы — словно в дубовую плаху воткнулась! И — глухой, вмиг оборванный крик! Стемид ничего не видел, но отчётливо представлял, что сей час видят урмане — стрела угодила вою в правый висок, проломив и железный нащёчник, и височную кость, вышла из левого глаза, сорвав с шелома наглазник. Б-р-р…

Всё на миг замерло в напряжённом ожидании. Варяг ждал. Чуть хрустнула ветка. Другая. Шорох листьев был слышен справа, шагах в тридцати. Обкладывают, поняли, что он где-то сзади, крадутся, — понял варяг. Настороженно молчали птицы.

Стемид наложил вторую стрелу, старясь не делать лишних движений и по-прежнему напряжённо слушая. Быстро шагнул вперёд-вправо, вскинул лук, одновременно, натягивая тетиву, разворачиваясь лицом к урманам и падая на колено. Поймал широким срезнем лицо урманина с уже отверстым для крика ртом и спустил тетиву, целя под низкий край круглого шелома. И тут же прыжком сиганул в овраг, треща подростом и ветками бурелома. Над головой взвизгнули всего две стрелы, но варяг и без того знал, что не промахнулся и сей час. Прыгая, он успел ухватить взглядом лицо урманина — стрела попала между носом и верхней губой, снеся мало не полчерепа.