Книга воспоминаний - Игорь Дьяконов

Но только по тому, что мы видели и слышали в развсдотдсле, можно было сообразить, как идет война.

В частности, мы могли наблюдать, как разворачивалась трагедия 2-й ударной армии. Эта армия была сформирована вскоре после битвы под Москвой для прорыва блокады Ленинграда со стороны Волховского фронта. По идее она должна была пройти вдоль линии Московско-Ленинградской железной дороги, немного западнее, и прорваться к Любани и далее ко Мге. Во главе ее стоял лучший из генералов, преуспевших в битве под Москвой. Его дивизия там считалась образцовой настолько, что в нее пускали иностранных корреспондентов. Это был Власов.

На разведкартс вдруг обнаружился пузырь. Сплошная линия фронта немцев в одном месте на Волхове раздалась на очень небольшой участок, километров на шесть-восемь, затем стал расти пузырь, дошедший почти до Любани. Все мы смотрели на него с ужасом. Не могло быть двух мнений о том, чем все это должно кончиться. Если не расширить горловину, то она захлопнется. До наступления 2-й ударной армии фронт там проходил по Волхову, с его очень крутым берегом на немецкой стороне. Перебираться через него обратно было почти невозможно. Вдоль всей реки шла долговременная немецкая оборона — не то что человек, мышь не проскочит! Постепенно проход сужался все больше и больше, и наконец кольцо замкнулось, а затем на карте было видно, как немецкие части, оттесненные было «пузырем», вышли обратно на Волхов. Позже из немецких газет, которые наши разведчики подбирали в немецких окопах, мы узнали, что генерал Власов, переодетый рядовым, долго скрывался в лесах. Захваченный наконец немцами, он через несколько дней сознался, что он генерал. Потом о нем ничего не было слышно, а через несколько месяцев немцы объявили о создании Российской Освободительной Армии, РОА, во главе с генералом Власовым. Эта армия быстро выросла численно. Достаточно сказать, что одних казаков в 1944 г. был целый кавалерийский корпус. Кроме РОА, существовали и другие национальные соединения: украинцев, литовцев, «идель-уральцсв» (Идель — старинное название Волги). Сюда включались марийцы, коми, мордва, башкиры и т. д. Эти национальные формирования иногда были очень страшны. Очень ожесточенно против нас сражались украинцы и особенно литовцы. Из них набирали даже в СС. Сами немцы говорили нам, что эсэсовцы-украинцы вдвое хуже, чем эсэсовцы-немцы, а литовцы — вчетверо.

По каким причинам образовалась эта армия, нам было тогда не очень ясно. Единственное, что мы знали конкретно, происходило из протокола допроса двух власовцев, который один раз нам передали.

Раньше перехваченных немецких военнопленных из бывших советских граждан сразу расстреливали. Так, один раз лыжный разведбатальон (в нем находился, между прочим, Миша Кирпичников, впоследствии мой лучший друг) привел четверых немцев и двоих русских пленных: они кололи дрова, когда их внезапно захватили. Это были не власовцы — они только что перебежали к немцам. Их расстреляли сразу же на льду озера Верман.

С власовцами же надо было узнать, что это за соединение, откуда они берутся и т. д. Этих двоих допрашивали долго. Нас к ним не допускали. Для пропаганды среди войск противника они были не нужны, и все, что их касалось, было для наших войск сверхсекретно.

Эти два солдата были татары или башкиры, совершенно неграмотные, жалкие. Они объяснили, что пошли во власовскую армию из-за ужасающих условий в немецком лагере, где все мерли с голоду. Я уже говорил, что СССР не подписал конвенцию Красного Креста, и наши пленные, в отличие от всех других, не получали от него никакой поддержки. Сталин считал всех пленных предателями, которым нечего помогать. Положение русских пленных было неописуемым. Многие поэтому и шли во власовскую армию.

Протокол был страшненький. Он был составлен не так, как мы составляли политопрос, где излагалась только суть дела, а по схеме: вопрос — ответ, как в НКВД. Читаешь слова живых людей, которые обречены, так как был приказ Сталина предателей вешать публично. Их и повесили на перекрестке дорог между Кандалакшей и фронтом.

В разведотделе по-настоящему работали, как я уже упоминал, по-моему, только трое: кадровый офицер Задвинский, аспирант исторического факультета ЛГУ Прицкер и доцент по механике Политехнического института Бать. Работали они не только с пленными и вообще с той информацией, которую можно было собрать в штабе фронта, но для ее уточнения выезжали и в боевые части. Даже кругленький и малоподвижный Бать, которому и путь в столовую через мост и то был труден, бывал в полках — в том числе в одном из них встречался с моим другом Мишей Кирпичниковым.

Еще кто-то в их отделе работал с диверсантами, с агентурной разведкой, но деятельность их, насколько я понимаю, была не блестящей.

Большинство сотрудников развсдотдела фронта — а их было несколько десятков, может быть, и пятьдесят человек — было занято тем. чтобы раздобыть ремни и диагоналевые синие брюки, и еще связями с девицами, если найдутся. Были среди них красочные личности. Одной из них был майор Гольнев[309].

Однажды Задвинский звонит нам на Канал и говорит:

— Мы кончили работать с очередным пленным, он в госпитале. Можете начать с ним работу.

(Мы чаще всего работали с ранеными, их можно было опрашивать долго, пока их лечили в госпитале). Я сказал: «Спасибо». Доложился Суомалайнену и пошел в госпиталь. Прихожу в приемный покой. Мне говорят:

— Да, да, в такой-то палате, но с ним сейчас работает майор. — Какой майор? Только что сказали, у него уже никого нет.

Подхожу к двери, стучусь. Мелкие шажки. Появляется маленький, гномообразный человечек и сквозь приоткрытую дверь:

— Вам что?

— Мне звонил подполковник Задвинский и сказал, что разведотдел кончил работу с пленным. Я из политуправления. Он посмотрел на меня тупо и сказал:

— Я начальник информационного отделения 2-го отдела штаба Карельского фронта майор юридической службы Гольнев, я работаю с пленным; когда кончу, Вы будете работать!

Я говорю:

— Вы меня извините, но мне сказал подполковник Задвинский… Он выслушал и сказал снова:

— Я майор юридической службы Гольнев, начальник информационного отдела… и т. д. Я говорю:

— Здесь произошло недоразумение. Он опять повторяет:

— Я майор юридической службы Гольнев… и т. д.

Я вышел в коридор и сел на скамеечку. Жду, что будет дальше. Минут через пять выскакивает весь красный, как из бани, Прицкер:

— Уф!

Садится рядом. Я спрашиваю:

— В чем дело?

— Нам прислали нового начальника. Б. повысили, а этого прислали на его место. Он ничего не понимает. Знает себе повторяет только одно: сколько промышленных объектов разрушили немцы там, где расположена дивизия пленного. (А надо сказать, что во всей оккупированной немцами части Карелии вообще никаких промышленных объектов не было, и даже населенных пунктов не было).