Продолжение «Тысячи и одной ночи» - Жак Казот
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мне отвели покои, чье великолепие поразило даже меня, привыкшую ко всяческой роскоши во дворце отца.
Поскольку двери и окна в этих покоях замуровали с тех пор, как меня оттуда забрали, думаю, вы их не видели, хотя прежде они сообщались с вольером, в котором вы меня нашли.
Нас ожидал прекрасный ужин. Мой избранник усадил меня на непревзойденной красоты софу под ослепительно сверкавшим балдахином.
Я поняла, что мы одни.
«Скажи, чего ты желаешь, — спросил чародей, — и твое желание исполнят невидимые руки. Не бойся одиночества, где бы ты ни была, а особенно, моя дорогая Аухета, рядом со мною, ведь ты для меня стала всей вселенной».
Не стану повторять сладкие речи коварного обманщика, вы и сами знаете, на что он способен. Он покорил мое сердце с помощью цветов и продолжал бросать их к моим ногам.
Потом я случайно призналась, что люблю музыку: и тут же из соседней комнаты до меня донеслась дивная мелодия, затем зазвучали мужские и женские голоса, и их чарующее пение превосходило всё, что я когда-либо слышала.
Тот, кто подарил мне эту радость, казалось, и сам пришел в восторг от того, что сумел доставить мне удовольствие. Дабы поразить меня чем-то новым, он время от времени прикладывал к кончику пальца маленькую палочку, и она крутилась с невероятной скоростью безо всякого его участия. У меня за поясом была точно такая же палочка, но тогда я еще и не думала соперничать в ловкости со своим мужем.
Так он развлекал меня, пока не приготовили наше брачное ложе. Он подал мне руку и подвел к постели. Некто невидимый раздел меня, так что я даже не почувствовала его прикосновений, и задернул полог.
Не ждите от меня рассказа о нежных и страстных порывах чудовища — свое истинное лицо Мограбин показывает только в гневе и злодействах. Едва мои веки сомкнулись, как мне приснился чудный сон, если, конечно, всё, что я в нем увидела, не было явью. Я перенеслась вместе с мужем во дворец невообразимо смелых и поразительных очертаний. Как только мы очутились у его порога, целая толпа великолепно одетых мужчин устремилась нам навстречу и приветствовала самым почтительным образом. Вслед за ними мы прошли по огромным залам, в которых сидели необыкновенно прекрасные мужчины и женщины в нарядах еще более пышных, чем у наших провожатых. Завидев нас, они вставали, кланялись и садились на место только после того, как мы переходили в следующий зал.
Не стану расписывать необыкновенную роскошь, что поражала меня на каждом шагу, пока мы не достигли тронного зала. На троне восседал некто с человеческим лицом, от которого исходил такой ослепительный свет, что глазам было больно.
Его венец из адамантов отбрасывал столь яркие лучи, что лица под ним было не разглядеть, и, казалось, именно он озаряет всё вокруг.
Я подняла глаза к потолку. На его своде пересекались радуги, и это от них разливалось по залу ослепительное сияние.
Когда мы приблизились к подножию трона, Мограбин обратился ко мне:
«Это не статуя. Это сам Баал. Преклони перед ним колено».
Мой муж и сам опустился на одно колено и сказал:
«Владыка мира, повелитель всех духов, вот жена, данная мне тобою».
«Мограбин, — отвечал так называемый бог, — ты мой наместник на земле, первый среди моих подданных. Я желаю, чтобы твоя жена разделила данную тебе власть, но ваш союз должен отпраздновать весь мой двор. Поскольку ваше бракосочетание уже свершилось, осталось лишь порадоваться тому, что ты соединился с той, кого любишь».
Любезный властитель хлопнул в ладоши и поднялся. Все последовали его примеру: мужчины, смешавшись с женщинами, покинули тронный зал и рассеялись по десяти остальным комнатам. Отовсюду послышались разговоры и безудержный хохот. Мой муж заметил, что я удивлена.
«Да, это не похоже на чинный и чопорный двор твоего отца. Чтобы царствовать на земле, нужно внушать почтение. Наш всемогущий повелитель выше всяческих страхов, ему нет нужды сдерживаться или требовать этого от других. Узы, что связывают его с подданными, — это веселье и свобода. Теперь, моя дорогая, нас ждет угощение».
Мы приблизились к огромному столу, который был накрыт в мгновенье ока. Баал расположился в кресле под балдахином. Мы с Мограбином сели за общий стол, по левую и правую руку от повелителя.
Никогда я не видела ни пышности такой, ни изобилия. Блюда менялись одно за другим, и создавалось впечатление, что собравшиеся жадно поглощают всё, что им подают.
Что до меня, то незнакомые кушанья возбудили мое любопытство: мне казалось, что в целом это обильное угощение радует скорее глаз, чем вкус, и всё, что я брала в рот, словно растворялось, едва коснувшись языка. Вино было пресным и не оказывало на меня никакого действия. Поддавшись примеру окружающих, я ела без меры, отвлекаясь лишь на перекрестные разговоры и смех, при том, что не понимала, чему все смеются.
Я уже потеряла счет новым и новым переменам. Казалось, под конец всем уже надоели бессмысленная болтовня и беспричинный хохот. Мне сделалось как-то не по себе, и хотя, не считая разговоров и смеха, я старалась вести себя как все, я чувствовала, что трапеза затянулась. Но вот повелитель поднялся, хлопнул в ладоши, и все поспешно покинули свои места.
Из пиршественного зала веселая компания перешла в галерею для танцев. Мой заботливый муж проводил меня туда. Любители похохотать кружились, словно бесноватые, а женщины, как мне показалось, самым возмутительным образом нарушали все приличия. Меня это неприятно поразило, я не удержалась и сказала об этом Мограбину.
«Приличие, — возразил он, — это закон, придуманный для того, чтобы обуздывать опасные наклонности. Тут оно было бы бесполезной помехой. Ты видишь здесь лишь счастливых супругов вроде нас с тобой, их веселье никому не в тягость. Здесь не испытывают никаких угрызений, потому что никто не беспокоится ни за себя, ни за других: чем больше счастья вокруг, тем счастливее каждый в отдельности. К тому же там, где нет порока, целомудрие — лишь химера. Как же вы, люди, мучаете сами себя тем, что называете благопристойностью! Наслаждайся, моя дорогая Аухета. Потанцуй со мной, покажи себя во всей красе».
«Мне дурно, я едва стою на ногах, — прошептала я, — и, похоже, здесь слишком душно, я
