Том 4. Стиховедение - Михаил Леонович Гаспаров

словесными и ритмико-синтаксическими формулами в стихе: их опись, подсчет, классификация, выделение ведущих типов и их вариаций, определение сходств и различий в формульном фонде отдельных поэтов и эпох — это и есть один из путей обогащения стиховедческого инструментария, о котором сказано. Понятие о формульном стиле было впервые разработано в фольклористике[634], формульный стиль обычно считается признаком фольклора или пережитком его в ранней книжной поэзии. Думается, что о формульном стиле в индивидуальной авторской поэзии можно говорить с таким же правом; во всяком случае, нельзя в формульном стиле видеть признак импровизационного происхождения текста, как это иногда делается. В объективном строении стиха между устной и книжной поэзией нет пропасти — есть лишь разница в составе и концентрации ритмико-синтаксических клише и формул, которую предстоит изучить. Пропасть есть лишь между субъективными восприятиями стиха: потребитель фольклора исходит из установки на повторяемость, читатель новой поэзии — из установки на неповторимость, и это мешает последнему заметить даже очевидные повторы. Преодолеть эту установку — обязанность исследователя.

Работа по изучению формульных элементов в русском классическом стихе едва начата[635] — не разработана еще даже терминология. Мы для начала предложили бы такой ряд понятий: 1) ритмическое клише — одинаковая последовательность ритмических слов (то, что в стиховедении называется словораздельной вариацией ритма), например последовательность ∪—∪ | —∪ | ∪∪—: «Владелец нищих мужиков», «Татьяне прочить жениха», «Тревожат сердце иногда»; 2) синтаксическое клише — одинаковая последовательность членов словосочетания или предложения, например последовательность A + бБ в вышеописанной двойной определительной конструкции: «Владелец нищих мужиков», «Приют задумчивых дриад», «Карикатура южных зим», «Невесту переспелых лет»; 3) ритмико-синтаксическое клише — совмещение того и другого, например: «Владелец нищих мужиков», «Поклонник мирных Аонид», «Затея сельской остроты», «Привычки милой старины»; 4) ритмико-синтаксическая формула — ритмико-синтаксическое клише с точным повторением одного или нескольких слов: «Владелец нищих мужиков», *«Владелец нищих деревень», *«Владелец скудных деревень». Понятно, что внутри каждой из этих категорий можно выделить различные степени сходства и несходства конкретных строк: «Затея сельской остроты» будет ближе к «Привычки милой старины» (разница только в числе первого существительного), чем к «Владелец нищих мужиков» (разница всех трех слов и в родах, и в числах), a «В альбоме Ольги молодой» будет ближе к «Красами Ольги молодой» (повторение двух слов), чем к «К началу жизни молодой» (повторение только одного слова). Понятно также, что признак формулы, повторение слова, может совмещаться не только с ритмико-синтаксическим клише, но и с ритмическим и синтаксическим клише порознь: «Татьяне прочить жениха», «Татьяна любит не шутя», «Татьяна молча оперлась», «Татьяны милый идеал» будут ритмическими клише повышенной формульности, a «Ни красотой сестры своей» и «Уроки маменьки своей» будут синтаксическими клише повышенной формульности. Какова ощутимость этих различных степеней сходства, объективно можно будет сказать лишь после ряда лабораторных опытов по психологии восприятия стиха.

Мы начали с наблюдений над повторением пушкинских рифм на молодой и зашли очень далеко. Мы начали с молодой, потому что это одно из трех самых частых прилагательных y Пушкина; можно было начать и с двух других, милый и полный («Предчувствий горестных полна», «Невинной прелести полна», «Беспечной прелестью мила»), можно было начать и с замеченного нами на ходу моей — своей («Под небом Африки моей», «Вдали Италии своей»), и с многих других опорных слов, — каждый раз это проложило бы нам такую же просеку в неизведанной чаще ритмико-синтаксических стереотипов русского 4-стопного ямба. Вся работа здесь впереди, и до словаря формул типа шумановского еще очень далеко.

Ритмико-синтаксические клише и формулы в эпилоге «Руслана и Людмилы»[636]

Владислав Ходасевич определил тему своей книги «Поэтическое хозяйство Пушкина»[637] как «самоповторения y художника». Реминисценции и автореминисценции Пушкина в это время впервые привлекли смущенное внимание литераторов и литературоведов: М. Гершензон хотел назвать так и не написанную статью об этом «Плагиаты Пушкина»[638]. Постепенно смущение проходило: после того как В. Виноградов[639] с легкостью стал перечислять переклички между стихами Пушкина и его предшественников, исследователи почувствовали, что такие «плагиаты» — не аномалия, a норма поэтического языка. Но популярной тема не стала: даже в последние десятилетия, когда изучение «интертекстуальности» сделалось модным, исследователи упражнялись преимущественно на стихах Мандельштама и других поэтов XX века, — Пушкина предпочитали не касаться.

Ходасевич предупреждал читателя: «я сознательно старался не подходить к темам пушкинского словаря и словаря пушкинских рифм»[640] — можно добавить: «и пушкинских ритмов». Почти одновременно С. Бобров начал рассматривать стихотворные реминисценции именно как «одинаковые слова на одинаковых ритмических и рифмических местах»[641], и это сразу расширило представление о поэтической кладовой Пушкина. Стало ясно (хотя, может быть, не сразу и не до конца), что:

1) стихотворная строка вмещает лишь ограниченное число сочетаний ритмических слов (т. е. односложных, двухсложных с ударением на 1‐м слоге, двухсложных с ударением на 2‐м слоге и т. д.) — например, в 4-стопном ямбе таких ритмических вариаций 36, a если учитывать мужские и женские окончания строк, то вдвое больше;

2) эти ритмические слова допускают лишь ограниченное число вариантов лексического заполнения — например, шестисложное слово с ударением на 4‐м слоге («Великолепная могила», «Великолепные дубравы», «Великолепные чертоги», «Великолепными рядами» — примеры С. Боброва из Пушкина, Баратынского, Языкова) в поэтическом языке XVIII–XIX веков имеет мало конкурентов слову великолепная (и проч.), и большинство этих слов тоже будут прилагательными или причастиями;

3) эти слова стремятся соединяться так, чтобы их синтаксические связи внутри стихотворной строки были сильнее, чем между строками (анжамбманы — исключение, a не норма), т. е. в стихотворной строке оказывается возможно лишь ограниченное число синтаксических конструкций.

По всем этим причинам повторение ритмических, синтаксических и лексических конструкций в строке становится неизбежным как в стихах одного поэта, так и в стихах разных поэтов, особенно если их объединяет общая поэтическая манера (ритмические, лексические, анжамбманные предпочтения). Сочиняя стихи, поэты оперируют не словами, a словосочетаниями: опубликованные черновики поэтов, сочинявших не в голове, a на бумаге (в том числе Пушкина и Блока), показывают, что сплошь и рядом они сперва намечают общие очертания строки-синтагмы (обычно первым и последним, рифмующим словом) и лишь потом уточняется ее лексическое наполнение.

Для описания этих повторяющихся конструкций нами была предложена следующая терминология[642]: ритмическое клише — одинаковая последовательность ритмических слов (словораздельная вариация ритма), например ∪—∪ | —∪ | ∪∪—: «Владелец нищих мужиков», «Татьяне прочит жениха», «Тревожат сердце иногда»; синтаксическое клише — одинаковая последовательность членов словосочетания или предложения, например: «Владелец нищих мужиков», «Приют задумчивых дриад», «Карикатура южных зим»; ритмико-синтаксическое клише — совмещение того и другого,