Судьбы вертящееся колесо - Абдухаким Фазылов

В одном прав мой проворный компаньон. Причина всех зол кроется здесь, на Земле — в нас самих… Отчаявшись, запутавшись в мелких неприятностях, мы зачастую кидаемся искать ее либо «наверху», либо «внизу». Свое же плавание по течению пытаемся оправдать бесполезностью и бесперспективностью всякой борьбы.

Все-таки общение с шайтаном дало мне кое-что. Как бы то ни было, я перестал бояться действительности…

Почему я решил, что борьба со злом имеет одну-единственную форму, а именно, оставив в стороне основные дела (за которые, между прочим, получаешь зарплату), добиваться немедленного наказания злоумышленников, возводя при этом свои неприятности в ранг общечеловеческих?

Быть может, правы те умники, которые «борются» по-своему: закрывают глаза на несправедливость, какой бы вопиющей она ни была, ревностно, но как можно более скрытно занимаются своим основным делом? При случае занимают освободившиеся насиженные места своих вчерашних гонителей (это часто преподносится чуть ли не высшей формой установления справедливости!). Но эти подрастающие «борцы» в ходе этого, так называемого, комплексного роста постепенно трансформируются в одного из своих предшественников (у кого работаешь, от того и наберешься). Умельцы пичкать свою речь «жизненными» соображениями эту «борьбу» оправдывают разумной «терпимостью к временному злу», «тактикой достижения своей цели» и, наконец, совершенно необходимой в жизни общества «преемственностью» в методах работы… Нет! Все это не для меня!

Впервые за последние месяцы я шел на работу, не ощущая привычного страха. Он исчез, как только я понял, что окружающую жизнь, людей надо воспринимать такими, какие они есть на сегодняшний день, а не какими я хотел бы их видеть.

Почему я оказался неподготовленным к борьбе в жизни? В далекие счастливые школьные годы все было предельно ясно и просто. Если кто учился плохо в силу природной лености или неспособности к какому-либо предмету, то это было видно, об этом говорилось вслух, в лицо, при всех и учителями, и учениками. Неуспевающий часто сам, с детской непосредственностью признавал, что он не умеет решать математические задачки в отличие от кого-то или не умеет красиво рисовать в отличие от другого. Никто не становился отличником благодаря взаимовыгодному контакту с учителем (хотя шайтан как-то упоминал, что в последнее время и это встречается — но это же шайтан!). Им становились только после блестящего выступления у доски. И, казалось, не нужно никакой борьбы!.. Но у нас в институте я так и не услышал ни от кого, что он не способен потянуть такую-то тему, работу или должность (особенно, если эта должность дает власть над людьми, соответствующий оклад, персональный транспорт и прочее)…

Неужели для меня оказался пропущенным какой-то важный этап между школой и жизнью? Быть может, не только для меня?

Не удивительно поэтому, что я чуть ли не требовал от окружения соблюдения «школьной иерархии». Представляю, как оно «любило» меня, несмотря на мою честность, подготовленность в науке и, в конце концов, за какие-то бесспорные результаты… Не опала была виновата в моей полной изоляции в институте…

Представлялся мне иногда основательный бревенчатый дом в глухой тайге, в тысячах километрах от людей. Просторная комната, по всем стенам тесные книжные ряды, где собрано лучшее, что когда-либо было написано людьми. Массивные окна, через которые виден безмятежный дремучий лес, своим спокойствием располагающий к работе. Массивный рабочий стол, удобные кресла, электричество (неизвестно от какого источника) и камин (неизвестно кем затапливаемый). Единственное окно в мир людей — телевизор с приемом всех телестанций мира. Я думал, что работал бы в такой обстановке не переставая.

То, что это было бегством, я понял только теперь. Пусть в мыслях, но позорное бегство от жизни, от людей. Сейчас было стыдно за это.

Только теперь, вспоминая подробности самых темных дней в институте, я начал понимать, что там и тогда были люди, которые боролись против несправедливости.

Какую унизительную, пассивную роль я высокомерно приписывал обществу, которое при каждом удобном случае именовал ужасным эпитетом «обывательская публика». А ведь она видела все эти безобразия. Видела лучше и больше, чем я. Ее сдержанность связана не с боязнью и не подавленностью перед «авторитетом». Просто она мудрее, чем я думал о ней. В отличие от меня она понимала, что каждое свое дело узурпаторы института готовят заранее и достаточно продуманно. Обязательно создают общественное мнение, ловко маневрируя информированностью и дезинформированноетью людей. Все свои реальные шаги они спешат загодя подкрепить, узаконить решениями ученых советов и общественных организаций. Как доказывал в одном из споров шайтан, они по-своему борются за свою «несправедливость». Явных «проколов» и грубых «промахов», не говоря уже об открытых беззакониях, в своих делишках они почти не допускают. В официальных бумагах у них всегда все в ажуре. Не подкопаешься. Что зря выступать при такой ситуации? Людей насмешишь, да еще прослывешь клеветником.

Но она, эта «обывательская публика», опять же и отличие от меня, понимала, что такая «безукоризненность» в делах узурпаторов — лишь до поры до времени. Осмысливая теперь доходившие до меня обрывочные сведения, я все больше убеждался, что она боролась с ними, все меньше и меньше оставляя им оперативного простора для темных маневров. После каждой очередной операции узурпаторов этот простор еще более сжимался. При этом те юлили, выкручивались, жалили исподтишка тех, кто наиболее активно выступал против них. Но их бесповоротно загоняли в угол. Разве мог я узреть эту борьбу при такой занятости эгоистичным самооплакиванием.

А если приглядеться, все же единственной силой, сдерживающей полный произвол узурпаторов над такими, как я, были те же, пусть выполняющие в основном волю директора, общественные и партийная организации. Что я знал о них? Вспоминал я о них, когда становилось очень уж тяжело. Ждал от них помощи, не сомневаясь, что они должны считать за честь заниматься моими делами и без моего обращения к ним. В ожидании этой помощи, видимо, и «провалился» в «параллельное подпространство» с фантастическими персонажами, которым легенды приписывают все самое темное и безнравственное…

Совсем уж неубедительно звучали сейчас в памяти слова тех, кто советовал мне скорее уйти из института, пока не уволят по статье… Я верил!.. В конце концов, не мировая же трагедия, если руководство института ухитряется, например, третий год позволить секретарем партийной организации услужливого парня, который успех своей научной карьеры видит отнюдь не в научных результатах, а в завоевании симпатии и благосклонности начальства, через предугадывание его желаний. Ведь ходят слухи, что парню труднее и труднее удается подкреплять помыслы и дела директора и его свиты решениями партбюро. Сможет ли он остаться на следующий срок? Судя по скрипу, раздавшемуся на весь институт, на последних выборах — нет. Скорее всего рухнет этот временный «уникум». Разумеется, не сам собой, а под натиском тех же противоборствующих сил, которых я, увы, не увидел…