Последняя из слуцких князей - Юзеф Крашевский

— Дорогой брат, как ты думаешь, получится у нас что-нибудь или нет?

— Может, и нет, хотя нас послал сам король. Что ж, будем делать все, что можем, остальное — в руке Божьей, — сказал старший брат, витебский воевода. — К нам вчера забегал наш общий знакомый — иезуит, отец Бризий. Ты уже спал или закрыл дверь и молился. Было поздно, и я принял его сам.

— Что он рассказал?

— Много страшного, а главное, если ему верить, то нет никакой надежды на то, что мы чем-либо поможем. У всех столько злобы, что вот-вот вспыхнет война.

Андрей покачал головой. Тут вошел придворный и сказал, что пришел брестский воевода Криштоф Зенович.

— Так рано! — воскликнул Андрей и вышел встретить гостя.

Вскоре в комнату ввалился и сам гость, толстый, румяный, сопя, опираясь на трость с позолоченной макушкой.

Зенович, человек разговорчивый, подвижный, деятельный, но сегодня у него на лице отражалась неуверенность, и это портило его привычное выражение. Он и в самом деле был таким, как мы его описали. Всему причиной был и ранний визит, и мысль о том, как его примут и встретят (а его знали как большого приверженца Радзивиллов), поэтому на этот раз воевода был в столь непривычном для него замешательстве.

Но едва только Зенович показался в дверях и произнес первые слова, как по своей природной доверчивости забыл о тревогах и заговорил весело, вольно и непринужденно.

— Приветствую послов мира и согласия! Приветствую желанных гостей в нашей столице! Сердцем и душой принимаем вас, мы ожидали вашего приезда, как птица чибис дождя! Приветствую вас, пан воевода витебский, и вас, пан подскарбий! Как доехали, как спалось? — соловьем заливался Зенович.

— Прекрасно! — ответили братья.

— Мне очень необходимо было поприветствовать вас, поэтому я, хотя на часах еще, видимо, только восемь и не настало время для встреч, поспешил увидеть дорогих гостей.

— Мы очень рады вам. Садитесь, пан воевода!

— Сел бы, даже если бы вы не пригласили, потому что задыхаюсь. Еле взбежал по ступенькам. Что там нового в Варшаве, как король?

— Хвала Богу, здоров.

— А как поживает пан Матиевский, in partibus — в будущем виленский епископ?

— Он уже отрекся от виленского епископата.

— В надежде на краковский?

— Возможно.

— Хорошая замена! Ну, а будет ли у нас мир?

— Надеемся. Письма короля…

— Все их уважают, но мало кто слушается, — перебил его Зенович. — Вот в чем беда! Больше надежд на уговоры, на дружеское посредничество. Ходкевичи совсем с ума посходили! Как они только отваживаются бороться с Радзивиллами? Не те силы, не то богатство! Изничтожат их, зальют кровью страну, а все это подаст пример несчастный, ужасный!

— Но не они же заварили всю эту кашу?

— А зачем было нарушать договор?

— Так, может, тот договор несправедлив?

— Справедливость можно понимать по-разному. Такое часто бывает, но зачем было обещать, если знали, что договор несправедлив?

— Они виноваты в этом, но и Радзивиллы тоже: зачем рассердили их той судебной тяжбой, довели до крайности?

— Теперь уже нет иного выхода, кроме доброго исхода, потому что войны допустить нельзя. Война окончательно погубит страну! — воскликнул Зенович. — Помирятся они или нет, лишь бы только не воевали!

— Мне кажется, до этого не дойдет, — сказал витебский воевода. — Ради того мы и приехали, чтобы не допустить худшего. И мы надеемся, что хотя они и далеко зашли в своих спорах, но все же одумаются, поймут, что они доведут страну до внутренней войны. Может, их охладят письма короля и уговоры друзей.

— Дай Боже! — промолвил Зенович и вздохнул, однако вздох можно было объяснить и чувствами, и высокой лестницей в доме на Бакште.

Военные приготовления. Княжна

Первого февраля Вильно и его околицы напоминали военный лагерь. Если бы кто-нибудь приехал издалека, не зная, в чем дело, то решил бы, что столько войска собрали, чтобы отбить нападение неверных язычников или соседей с Руси. В предместье толпами стекались все новые отряды, развевались стяги, гарцевали горячие кони, проходили солдаты из Курляндии, Подолии, Литвы, Польши — все они были по-разному одеты и говорили на разных языках.

В самом городе, пожалуй, все постоялые дворы занимали военачальники: ротмистры, полковники, их окружение. Звенели сабли, грохотали барабаны, слышались военные песни, которые должны были поднять боевой дух. Однако на этот раз певцы должны были совершать чудеса, чтобы подстроиться под обстоятельства, потому что в песнях тех лет или проклинали турок, или ругали московитов, но не было сочинено ни одной, которая звала бы на бой за Ходкевичей, или, наоборот, за их врагов. Дух войск из других стран поддерживали двухстрочные оскорбительные припевки о жмудинах, ляхах, мазурах, русских и других. И сам вид этих войск, которые располагались преимущественно на Лукишках, а также по околицам и предместьям, был удивительный! Народ как на подбор, но все были из разных краев, каждый одет по-своему, у каждого свое оружие, даже свой дух. Взять хотя бы то, что в войске Радзивиллов было немало католиков. Они шли тихо, опустив головы, сами не зная, как совместить совесть с собственными интересами, когда товарищи по военному походу брали их с собой, и те были обязаны подчиняться; но они считали эту войну выгодной конфедерации и воспринимали ее как месть католикам за притеснения иноверцев.

Войско Радзивиллов состояло из разнообразных отрядов, главная часть их была из Руси. Около четырех тысяч солдат прислали Острожские; они располагались по околицам, предместью, стекались под Вильно не все вместе, а по частям и в разное время: от последних дней января до первых февральских. Город наполнился пестрыми толпами людей, ожил, но только самые смелые горожане осмеливались показываться на улицах и на шумных базарах, остальные в тревоге и страхе попрятались по домам. Магистрат и рада после неудачного посольства к воеводе не предпринимали повторных попыток. Они позволили войску занимать постоялые дворы и больше ни во что не вмешивались. Однако надо отметить, что кроме случайных происшествий, никаких неприятностей горожанам это не доставляло; воевода хорошо кормил всю прорву войск и наказал солдатам обходиться с жителями достойно и вежливо. Но мало кто верил его обещаниям о неприкосновенности их жилищ и собственности: купцы, преимущественно католики, позакрывали склады и магазины, попрятали товары, заложили двери тяжелыми засовами и надеялись на приверженцев Ходкевичей как на избавителей. Пока тех не было, они ожидались в городе со дня на день. Для них даже были заранее подготовлены, заказаны места постоя в самом городе, вблизи дворца жмудского старосты. Жители Вильно охотно уступали свои дома, потому что солдаты-католики казались надежной защитой от страшных для многих горожан еретиков.

В твердыне Ходкевичей подготовка к войне была уже окончена: бойницы пробиты, ворота укреплены, слабые стены удвоены, окна забиты, места, определенные для орудий, подготовлены, очищены площадки для солдат, которых собирались разместить преимущественно в крепости. Подумали даже о том, чтобы закупить запасы живности, но о запасах воды на случай осады не позаботились, потому что даже на штурм из-за узких улиц не рассчитывали. Пан Барбье все это осмотрел, прикинул, надолго ли хватит запасов оружия, чтобы отразить нападение, и с улыбкой сказал, что со стен такой крепости он орудиями сметет всех протестантов, пусть только сунутся.

Но вся эта подготовка даже в глазах тех, кто ею занимался, кто уже свыкся с мыслью о неизбежности войны, выглядела удивительной, а рассудительным людям она вообще напоминала кошмарный сон. Это было не просто событие, а большое диво, многие до сих пор не верили в возможность войны. Даже для виленского простонародья, которое уже не однажды видело стычки, малую войну в городе, такой большой наплыв войск был необычайным, ему не было примеров в прошлом, да к тому же и не было достаточно важной причины. А поэтому, несмотря на такую большую подготовку, на очевидную угрозу длительной, упорной битвы двух лагерей, многие еще не верили и не хотели верить в гражданскую войну.

— Можно ссориться, ведь от века к веку, до самого конца света распри не окончатся, но чтобы воевать, такого не может быть! — говорили недоверчивые.

Третьего февраля виленскому каштеляну стало известно, что Ян Кароль с орудиями и войском через день будет в Вильно. Эту весть принес маршалок двора Миколай Хамец, приехавший вместе с любимым придворным Яна Кароля Томашем. Каштелян отдал свой дом под постой солдатам, которые вот-вот должны были прибыть, а сам перебрался во дворец Ходкевичей на Замковой улице. Здесь теперь жил и брат Яна Кароля Александр. Самое лучшее помещение отдали сандомирскому воеводе Иосифу Мнишку, его пригласили Ходкевичи, и он не отказался, приехал, правда, почти без свиты, в сопровождении всего нескольких придворных.