Последняя из слуцких князей - Юзеф Крашевский

— А если бы теперь они сделали какие-то шаги навстречу вам, князь воевода? — спросил Ян Завиша.

— Они не сделают их! — заверил князь Януш.

— Вы их, не иначе, все-таки плохо знаете, — рассудительно промолвил епископ. — Мы как раз и принесли предложения от них, предложения дельные и приемлемые, на них нельзя не согласиться — они вас не унизят, не обидят, если вы захотите их принять.

Воевода переглянулся с сыном, они оба не могли поверить словам епископа, на их лицах читалось удивление с оттенком презрения. Они молча ждали, пока обещанные предложения положат на стол.

— Что бы это могло значить — Ходкевичи пошли нам навстречу! — с пренебрежением в голосе произнес воевода, глядя на посланцев короля.

Ян Завиша достал бумагу и подал ему. Тот жадно схватил ее, начал читать, князь Януш стоял сзади и тоже пробегал глазами написанное. По их лицам было легко понять, как они воспринимают сделанное им предложение помириться. Воевода шевелил бровями, прижмуривал глаза, дергал плечом, у него даже задрожали губы. Отец пробежал бумагу глазами и передал сыну, сказав с улыбкой:

— Возьми, взгляни на этот трактат Ходкевичей! В самом деле, удивительные вещи! Но какой от этого толк, где здесь предложения, где что-нибудь заслуживающее внимания? Только то, что они милостиво разрешают князю Янушу видеться с княжной Софией, еще недавно мы этого не могли допроситься. Ну пусть, мы рады и этому. Но ведь все остальное — одна насмешка! Отдать им расписки и договоры, прекратить процесс, передать дело обществу, поверить в их добрые намерения, положить голову под меч, если мы и сами в состоянии добиться справедливости! Да еще ждать позволения папы римского! Для меня ваш папа ничего не значит, мне его позволения не нужны, простите, пане ксендз!

Гедройц стоял молча. Опустив голову, казалось, он мысленно просит Бога вразумить неразумных. Только Ян Завиша подал голос:

— Передать дело обществу, нам кажется, вовсе не так страшно и удивительно. Что же касается справедливости, которую вы хотите установить сами, то, поверьте мне, еще не было на земле такого ангела, который вопреки своей совести смог быть судьей самому себе. Я говорю это вам, пан воевода, потому что желаю вам добра.

Воевода поморщился.

— А поскольку я желаю вам добра, — не обращая внимание на гримасу воеводы, продолжал Завиша, — я и сам себе не желал бы оказаться судьей в гневе, будучи не в ладу со своими недругами. Тем более, когда рассудить призваны меч и война.

— Вы все время попрекаете нас этой войной, — прервал его Радзивилл, — но нас же к ней подталкивают, а начнем ли мы ее, неизвестно. Ни себе, ни Литве я бы ее не желал.

— Так подтвердите свои слова делом, — промолвил епископ, — докажите хотя бы то, что можно достигнуть соглашения, покажите тропинку к нему.

— Пусть Ходкевич выполнит то, что содержится в его расписках и договорах, и тут же настанет мир и согласие, — сказал воевода. — Мы тут же перестанем судиться с ними, вот и конец всему.

— А что, если они не могут пойти против своей совести, чтобы выполнить эти договоры, потому что считают их несправедливыми? — спросил Ян Завиша.

— Тогда зачем жмудский староста и каштелян писали их? — возразил князь Януш. — Все делалось по доброму согласию.

Помолчали. Потом заговорил Гедройц.

— Значит, вы никоим образом не приемлете этих предложений, князь воевода?

— Но ведь это насмешка, а не предложения! — сразу же ответил Радзивилл. — Когда они все это предлагали, то заранее знали, что нам это не подойдет. Мы видим здесь только позволение для князя Януша видеться с княжной Софией, на которое они хотят нас поймать, как на приманку. Все остальное мог бы принять побежденный, а не тот, у кого есть надежда победить.

— Тогда пошлите им свой ультиматум, — предложил Завиша и подошел к князю.

— Какой толк от него? — усомнился воевода.

— А вы все же попытайтесь, — поддержал Завишу Дорогостайский.

— Ради блага страны и спокойствия в ней сделайте это, мы просим вас, — промолвил епископ. — Продиктуйте свои предложения. Вас это ни к чему не обяжет, вы первый получили от Ходкевичей их условия, теперь вы можете поставить свои.

Радзивиллы переглянулись, потом воевода вышел, чтобы посоветоваться с сыном и воеводой Зеновичем. К ним присоединились также смоленский воевода и Лев Сапега. Послы в это время ожидали.

Лев Сапега, как всегда склонный к примирению и согласию, горячо убеждал тестя дать свои дельные предложения, не отказываться от мира, если его еще можно было сохранить. Наконец, воевода вышел к послам короля со своими предложениями и сказал им:

— Вот вам мой ультиматум, раз уж вы хотели его получить. Если вы как следует поразмыслите над ним, то поневоле согласитесь, что в моих предложениях больше толка и желания достигнуть согласия. Со всем достойным внимания соглашаюсь, все возможное выполню, даже если это будет мне во вред. Верьте мне, панове, я хочу мира, а не войны, но мира без унижения, мира без вреда! Вот они, мои предложения:

— «Если каштелян чувствует и считает, что я оскорбил его, если так считают и наши общие друзья, то я готов в самой торжественной обстановке, с сохранением достоинства своего рода и своего собственного, охотно признать это. Что касается того урона и затрат, которые потерпели Ходкевичи, нанимая солдат, участвуя в судебном процессе, то могу по справедливости оплатить их, сделаю все, что в моих силах, чтобы это дело было прекращено. Если же моего слова и обещания будет недостаточно, я прошу ради большей определенности поручиться за меня своего тестя — князя воеводу киевского — и швагра — князя каштеляна краковского — в том, что я сдержу свое слово».

— Если они согласятся на эти предложения, то пусть не тянут со свадьбой! — прибавил он и взглянул на епископа, который выслушал его спокойно и без удивления.

— Благодарим вас, пане, за вашу рассудительность, за то, что вы сделали так, как мы просили, — сказал епископ. — Мы отнесем ваши предложения Ходкевичам и приложим все наши усилия к тому, чтобы они их приняли. Не будем скрывать, что мы не вполне уверены в успехе. Но пока что еще раз благодарим пана воеводу.

Радзивилл при этих словах склонил голову.

— Неужели с меня еще и этого мало? — спросил он. — Вдумайтесь в то, на что я иду, в мое положение, ведь я уверен в своей правоте. Тогда вы поймете, что я сделал для примирения очень много.

Видя, что разговор заходит в тупик, Завиша заявил:

— Чтобы сблизить вашу княжескую милость с Ходкевичами, мало мыслей и предложений, поданных с двух сторон. Никто из вас не желает уступить и, хотя вы на словах высказываете рассудительность, но все равно настаиваете на своем. Позвольте нам, выступающим здесь от имени его королевского величества, подать также и наши предложения, которые будут поддержаны королем. О них еще не знают паны Ходкевичи, мы их не показывали им, мы хотим, чтобы вы, пане воевода, первым ознакомились с ними и поразмышляли над тем, можете ли вы их принять. Мы делаем эти предложения вам первому как послы по предоставленному нам праву, делаем их вам не от Ходкевичей, не от себя, а от имени его величества короля.

— От его величества короля! — повторил Радзивилл и добавил: — Это то же самое, что и от Ходкевичей, ведь мы же знаем, что его сердце принадлежит им.

— Также, как и всем остальным, — промолвил епископ. — В глазах и в сердце короля все его подданные равны между собой.

— Равны! — снова повторил Радзивилл. — Если бы так! Вся беда в том, что они не равны. Его королевское величество хочет, чтобы все его подданные одинаково молились, чтили пятницу и субботу!

— А что в этом плохого или необычного? — возразил Ян Завиша. — Каждый считает свою веру самой лучшей, без этого бы никто ни во что не верил. А коль он так считает, то в искреннем стремлении хочет и всех остальных направить на путь истинный.

Воевода улыбнулся. На его лице отразились какое-то недоверие и холодная язвительность.

— Читайте же свое послание, — снисходительно произнес он.

Завиша прочел: «Это дело должно быть завершено на сейме. На сейме должны быть определены день и место, назначено определенное количество лиц от общества с тем, чтобы они выслушали все взаимные претензии, обиды, спорные вопросы и хотя бы на время примирили обе стороны. Если же сейм не сможет временно примирить их, тогда его величество король как высший арбитр сам решит дело в их присутствии. При этом обе стороны должны предстать перед королем, а до того сложить оружие и спокойно разойтись, не пытаясь начать войну. Однако сейм не будет решать, кому каштелян должен отдать руку княжны, никому не пообещает ее, что касается князя Януша, то ему будет позволено навещать ее».

— С некоторыми пунктами, да, только с некоторыми, я мог бы согласиться, — сразу же заявил воевода, — но не со всеми. Особенно вот с этим: чтобы я свои дела отдал на рассмотрение всего общества или короля. Короля, который всем сердцем и душой на стороне Ходкевичей и станет судить с пользой для них! Общества, которое не пережило того, что пережил я, которому примирение кажется легким, потому что ему не больно так, как мне! Никогда! Никогда я на это не пойду! Лучше уж на что-нибудь иное, чем на такие условия, которые связали бы мне руки, вырвали бы из них меч и отдали беззащитного на неминуемую расправу и уничтожение.