За кулисами. Москва театральная - Марина Райкина

«Шесть часов утра. По улице бежит на базар маленький плотненький господин с русой бородкой. Купил молока, хлеба, десяток яиц, масла и два фунтика говядины.

Вернулся домой. Квартирка маленькая. Развел керосиновую кухню, надел фартук.

– Папа, сегодня что же будет? – спрашивает мальчик.

– Яички, душечка, яички.

– Всмятку?

– Всмятку.

– И мне, и Володе?

– Да, да, да. И Паше, и Володе.

Жена охает. Больна. Покормил своих мальчиков. В аптеку. Вернулся. Написал несколько писем товарищам, раскиданным по матушке России. Заклеил несколько афиш в бандероль. На почту. Вернулся обратно. Из карт выстроил домик и Паше, и Володе.

Глядь на часы. Три четверти десятого. В театр.

– А, Иван Павлович! Здравствуйте, – слышится кругом.

Иван Павлович лезет в суфлерскую будку, зажигает свечу, очень тщательно на ней поправляет ширмочку из картона, вынимает из кармана леденчик, пососал его. Карандаш в руке.

– Готов?

– Готов.

На какой-нибудь реплике запинается актер, сейчас карандашиком – чирк! – пометил… Репетиция кончилась. Рюмочка водочки или кружечка пивца. А если еще нет двух часов, то „насчет бильярда“.

Прибежал домой. Опять керосиновая кухня, фартук, стряпня при общем восторге детей. Часок вздремнул… В театр! Спектакль!

Самсонов в роли – ни в зуб ногой, Киселевский – ни в зуб. Движением головы, пальцем покажет из будки, когда „переходить“, когда „уходить“… „Браво! – кричит публика – Самсонова! Киселевского!“ Спектакль сошел превосходно. А незаметная машина, которая вертела все дело, ни при чем…

Скорее домой. Кастрюлечка, керосиновая кухня и наконец сон, благодатный сон».

Ну как можно поднять руку на такое существо? Впрочем, среди суфлеров находились отчаянные ребята, и месть их была страшна. Вот лишь один невинный пример, как артист становился игрушкой в руках опытного человека из будки.

В городе N. один суфлер у хаживал за хорошенькой актрисой. Она не желала пользоваться его расположением и учила роли.

– Все равно, сколько ни учите, захочу, так собью вас, – твердил ей воздыхатель.

– Нет, не собьете.

– Нет, собью, вот увидите!

Как-то давали «Горе от ума», где артистка играла Лизу. В заключительном монологе во втором действии суфлер подает Лизе:

Ну, люди в здешней стороне!Она к нему, а он ко мне!А я… одна лишь я любви до смерти трушу!А как не полюбить суфлерчика Ванюшу!

И артистка, ни о чем не думая, повторяет за ним слово в слово – «суфлерчика Ванюшу» вместо «буфетчика Петрушу».

6

Интересно, что и через сто лет мало что изменилось в облике суфлера. Это бессребреники невидимого театрального фронта, которые и в XXI веке демонстрируют бескорыстие и преданность своему делу. Вот старый мхатовский суфлер – Татьяна Межина. Она служит в театре 35 лет, половина из которых отдана суфлерскому делу. Ее учила суфлер из бывших актрис Ольга Бартошевич.

Татьяна Межина:

– Меня учили так – никогда не торчи в книжке, иначе пропустишь все на сцене. Посыл звука должен быть четким и направлен вперед. К артистам нужен индивидуальный подход.

А господа артисты… они мало изменились в своем отношении к суфлеру. Например, Олег Ефремов терпеть не мог, когда ему подсказывали текст, который он всегда идеально знал и в случае накладки сам выпутывался из положения. Помнят, как еще в «Современнике» в каком-то спектакле расстреливали Ефремова – комиссара. Белогвардеец прицеливается, спускает курок… и никакого выстрела, потому что шумовик за сценой куда-то исчез, его не могут найти. Белогвардеец безрезультатно прицеливался три раза, и на четвертый Ефремов схватился за живот и, со словами «бесшумной, гад», «замертво» упал. «Бесшумной» – имелась в виду пуля, которой его прикончили.

– А вот Вячеслав Михайлович Невинный, тот всегда мне говорил: «Если я забуду, я на тебя гляну», – вспоминает Межина. – Хотя он всегда выучивал текст. Просто мы в своей будке для него страховка. Или Анатолий Кторов. Тот был первый оговорщик на сцене. Он мог вместо «советский» легко сказать «светский», а в «Чрезвычайном после» он вместо «наш суетный тысяча девятьсот тридцатый год» сказал «наш суетный тысяча девятьсот тридцатый век» – и сам захохотал. Он всегда первый хохотал. Вот он любил суфлеров и обычно говорил: «Ты за мной следи, я сегодня путаюсь».

Из мхатовских стариков суфлеров любили Алексей Грибов, Алла Тарасова. Грибов нервничал, если не видел в будке привычного лица, и этот факт – доказательство тому, что профессию суфлера можно отнести к профессиям психотерапевтическим.

7

Кстати, о будках. Сегодня они сохранились лишь в трех столичных театрах – Большом, Малом и МХТ им. Чехова. Если смотреть со сцены, то вид будки мало изменился – та же норка, только более комфортабельная и без сквозняков. Стульчик, стол для текста, как полочка, лампа, пульт.

Из суфлерской же будки видно и слышно такое, что даже опытный зритель не заметит. Например, заговор мастеров против новичков. Их любил устраивать любимец публики Василий Топорков. Спектакль «Лиса и виноград». Эзопа поймали, привели в дом хозяина и кричат: «Привели Эзопа под стражей!» И вот Топорков, который играет Эзопа, на репетиции подходит к молоденькой артистке, исполняющей роль служанки, и на полном серьезе говорит ей: «Деточка, поверьте мне, старому опытному артисту, такое бывает: если вы говорите „привели Эзопа под стражей“, то зритель слышит „привели, и жопа вся в саже“. А если вы скажете „привели, и жопа вся в саже“, то он услышит, что привели Эзопа под стражей. Это такой эффект». Сказал и ушел, оставив артистку в ужасе.

И вот спектакль. Труппа затаилась, ждет, как молоденькая артистка скажет про… сажу. Суфлер видит всеобщее напряжение, готовое разорваться хохотом.

– Но… – говорит Татьяна Межина, – сработал закон театра – даже самый неумный артист никогда не уйдет от привычной реплики. И артистка, ко всеобщему неудовольствию, все-таки правильно произнесла: «Привели Эзопа под стражей».

Тот же Топорков в начале своей карьеры имел печальный опыт в работе с суфлером. В провинции он играл в спектакле «Коварство и любовь». На одном из представлений ему пришлось срочно заменить неявившегося актера, игравшего отца Карла Моора. И вот сцена свидания в тюрьме. Топорков, который совсем не знал этой роли, сидит, слушает суфлера. Тот шепчет: «Кашляет». Топорков не понимает. «Кашляет», – повторяет суфлер. Топорков напрягается. «Кашляет же!» – нервничает суфлер.

– Кашки бы, – довольно повторяет артист.

На легендарном спектакле «Синяя птица», который играли уже несколько сот раз, артист Всеволод Шиловский (Кот) забыл свою реплику. Он элегантно движется к суфлерской будке: «Мяу-мяу, мяу-мяу» – в надежде услышать подсказку. А из суфлерской будки ему в ответ: «Мяу-мяу». Суфлерша решила, что Шиловский таким образом с ней заигрывает.