Крепостной Пушкина - Ираклий Берг

Я хочу спасти вас. Не все Люди способны оценить вас подобно мне, отчего я, признаюсь откровенно, иду на некоторое нарушение этики, обращаясь к вам напрямую, как к равному, но потому, что я и считаю вас равным, несмотря на ваше происхождение из народа обречённого.

Одновременно с этим мало кто способен достаточно оценить всю ту огромную степень опасности, представляемую вами, но — и в этом заключена ирония — как раз понимание вашего уровня и привело меня к безоговорочному признанию вас личностью равной нам.

Должно быть, вам уже приходила в голову мысль, что происходящее (повторюсь, я совершенно убеждён, что вы живы и судьба не позволит вам сгинуть столь бесславно) каким-то образом может быть связано с вашим негласным занятием, — и здесь вы правы. Частично.

Действительно, ваш Дар, ваши уникальные способности, ваш талант — доставили некоторые затруднения мне и коллегам, отчего и было указано решить вашу проблему сколь возможно быстрее, пока вы не зашли чрезмерно далеко. Но принимающие решения — сами, безусловно, величайшие умы эпохи — находятся от вас дальше, чем если бы могли разглядеть в вас то, что вижу я.

А я вижу гения. Шедевр творения. Человека, способного изменять, корректировать реальность, а значит — влиять на будущее.

Не раз и не два поднимал я вопрос, указывал на то, что в диких землях появился человек невероятной силы, тот, который Может. От меня отмахивались, принимая тревогу за избыток рвения быть полезным человечеству, и что же? Кто оказался прав?

Даже сейчас, когда вы заставили прислушаться к моим словам, когда вы нанесли ряд серьёзных ударов, когда совершенно испортили ряд планов, работающих на востоке, когда в вас признали проблему, достойную решения, — они видят не то, что должно.

Литературный Дар ваш до сих пор не оценён в его пугающей полноте. И вновь, как и ранее, я остаюсь непонятым братьями. Они увидели вас, увидели ясно, но что же именно? Лишь то, что вы способнее прочих в деле, которым занимаетесь в своей негласной части службы. Толковую часть механизма. Досадную случайность. Погрешность. Но разве проблема в этом? Я обращал внимание на более важное, на главное, на то, что в вас есть частица Творца, на то, что любая из ваших детских песен (вы называете их «сказки») несёт в себе заряд неизмеримо большей опасности. Что вы создаёте обречённым язык уровня, ими не заслуженного, даёте немым возможность обрести речь. Что вы обгоняете время и делаете то, что могло бы появиться лишь спустя век, не ранее. Что ваше Слово — оружие, с которым, если не принять мер срочных, придётся сражаться нашим потомкам. Что вы способны дать разум даже пучине морской. Что подобное не может остаться без последствий и последователей, которые размножатся подобно головам гидры.

К счастью или нет — вы не философ, иначе вас уничтожили бы немедленно, прояви вы и на этом поприще такие способности.

Мне поручили решить проблему — и я её, безусловно, решу. Во имя будущего, во имя людей, во имя всего нашего вида, во имя разума. Я спасу вас. Человек, вам подобный, не должен растратить Дар против воли Творца, но вы не ведаете его воли — в том ваше счастье и гибельность. Я же вижу свой долг в том, чтобы помочь вам открыть глаза. И когда вы узрите этот мир с ясностью, мы, возможно, даже станем друзьями. Я верю в то, что однажды вы поблагодарите меня и это станет моей наивысшей наградой.

Пока же не могу сказать вам большего — вы попросту не готовы.

Со временем, подводя вас всё ближе к пониманию, я буду писать вам яснее, сообразно тому, как будет проходить ваше нравственное излечение. Что же до проблемы дня сегодняшнего, в действительности рутинной, — я отведу от вас преждевременную беду тем, что переиграю вас, докажу, что вред, вами нанесённый, не столь велик, и причиной его послужила расслабленность тех, кто отвык встречать достойных противников и стал слаб.

Пока же прощаюсь с вами, брат мой. И на прощание расскажу историю, венец которой сейчас должен быть прямо перед вашими глазами.

Слушайте же.

Однажды вы влюбились. Обычное дело для человека со столь пылким воображением. Единственно странно, что человек ваших талантов предпочитает весьма пошлую любовь к женщинам, но и такое случается. Только любовь была направлена не на особу вашего круга, как величают себя эти полуживотные в расшитых золотом мундирах и платьях цвета Белой госпожи, а в представительницу тех, кого в географических журналах называют населением. Звали её, как вы уже догадались, Ольга Калашникова. Вы оказали ей честь, обратив внимание, и она пала к вашим ногам. Не думаю, что это было для вас особенно сложно. Влюбившись, вы полюбили. Вы никому и никогда не говорили этого, но всерьёз рассматривали возможность брака. И пали бы уже вы, дорогой брат, но вас хранила милость Бога. Женщина сама всё испортила. Она поняла, почувствовала, что у вас всё серьёзно, и стала инстинктивно воспринимать вас уже как мужа, хотя вы даже не намекали на подобное. Таким образом она приоткрылась, позволила вам выйти из грёз о счастье и рассмотреть объект своей любви повнимательнее. Вы ужаснулись. Были ошеломлены. Вы вдруг поняли, что вам не о чем с ней разговаривать. Когда в вас говорила любовь, когда вы мысленно общались с ней и за неё тоже, всё было прекрасно. Когда она заговорила сама, когда вы услышали её речь, разглядели её содержание, вам стало плохо. Влюблённые слепы — тем страшнее обретение ими ясного зрения. Вам стало ясно, что с таким же успехом вы могли полюбить собаку или лошадь. Неприятное открытие.

Будучи человеком, вы взяли всю вину за собственную оплошность на себя, но Ольга к тому моменту находилась уже в положении. Что же делать? То же, что и все. Вы так и поступили, максимально мягко обойдясь с объектом ошибки. Вы устроили её брак за спивающееся существо дворянского статуса, снабдили средствами, продолжили помогать даже после того, как ваш ребёнок скончался.

Но разве полуживотное способно оценить деликатность? Надо отдать Ольге должное, она вполне удовлетворилась имеющимся, но вот её отец — нет.

Михайло Калашников затаил злобу на вас, дорогой брат, и заодно на весь род, к которому вы принадлежите.

Как существо, лишённое духа и представлений о чести, он долго вынашивал план