Хроники семьи Волковых - Ирина Глебова

В день отъезда Александра на улице мела сильнейшая пурга. Приближались 2 часа дня — час отбытия, а родители Аню не отпускали проводить.

— Что ты, заметёт! — качала головой мать. — Ничего, сам уедет. Если захочет, напишет. А нет — ничего! Вон, офицеров кругом много.

Племянница Валя в тот день приболела, лежала в постели. Аня тихонько подговорила её раскапризничаться и просить купить ей, прямо сейчас, немедленно, тот зонтик, о котором она давно мечтала. Валя просила и раньше купить ей красивый детский зонтик в магазине как раз около вокзала… Валя всё сделала как надо — очень артистично и натурально! Хныкала и даже расплакалась, не отставала до тех пор, пока родители не сказали:

— Ну ладно, Нюра, сходи, купи ей.

Впрочем, очень может быть, — родители догадались о сговоре тёти и племянницы, и решили: пусть уж идёт, провожает…

Аня надела Мариино длинное широкое пальто, Федин лётный тёплый шлем (этот шлем она потом проносила все военные суровые зимы), сверху набросила платок и пошла. Вернее, побежала, поскольку времени оставалось совсем немного.

У вагонов, по краю перрона, прохаживался Лунёв, нервничал, похлопывал перчатками о сапоги. Аня уже подошла близко, а он всё смотрел мимо, не узнавал. Тут она сбросила платок, он ахнул, бросился к ней. Она, смеясь, рассказала, как удалось вырваться. Они побежали в магазин, быстро купили зонтик. И там, за магазином, накрывшись её платком, прощались-целовались аж пока вагоны не дернулись, заскрежетали и потихоньку пошли… Александр быстро проговорил:

— Вернусь за тобой, если останешься здесь, с родителями. Уедешь от них в другой город — туда за тобой не поеду!

На ходу вскочил на подножку вагона, долго махал ей рукой…

Они переписывались всю войну. Один раз Александр приезжал — ехал мимо в командировку. Один раз прилетал на военном самолёте: он окончил курсы лётчиков и войну заканчивал уже лётчиком.

Василий тоже писал Ане письма с фронта. Как-то раз сестра Мария её спросила:

— Так за кого же ты выйдешь замуж?

— За того, кто приедет первым, — ответила она беспечно.

Война. В родном доме

Несколько лет назад, отдавая дом дочери Марии и её мужу Павлу, отец сказал:

— Одна у меня просьба: если придётся, примите нас с матерью обратно, в свой дом.

Слова оказались пророческими. Война собрала семью — тех, кто не разъехался по дальним краям, — под крышу родного дома, в Бутурлиновке. Нежельские были рады всем. Во-первых — война! Страшная навала, которую неизвестно как придётся пережить. Во-вторых, Мария была беременна, вот-вот должна родить. Сын Серёжа и дочь Валя уже подросли, и, впервые после смерти младшего Вани, Нежельские вновь решились на ребёнка. Ещё не знали, что родиться ему предстоит уже во время войны. Помощь родных очень кстати. Да и выживать трудное время вместе легче.

Муж Марии Павел работал на железной дороге, получал продуктовый паёк. Отец, конечно, сапожничал. Вот только сейчас, во время войны, он не шил сапоги, а впервые стал чинить обувь. Люди теперь мало покупали обнов, всё больше донашивали старое, отдавая в ремонт. Работы у Александра Степановича Волкова было много, а плату брал он не деньгами, а продуктами. Вот только у солдатских вдов — а их было несколько в округе, — не брал ничего, ремонтировал их обувку бесплатно.

У Ани тоже был железнодорожный продуктовый паёк. И не только потому, что она — учительница эвакуированной железнодорожной школы. Она и сама, приехав в Бутурлиновку, пошла работать на железную дорогу — в школе места сначала не нашлось. Взяли её экспедитором на мукомольный завод при ЖД. Но с каждым днём мужчин-работников становилось всё меньше и меньше, так что приходилось девушке быть и стрелочником, и сцепщиком вагонов. Вот этого — сцеплять и расцеплять вагоны, — она боялась больше всего! Всё лязгает, дёргается, того и гляди сплющит тебя между буферами! И «башмаки» — тормозные колодки, — подкладывать под колёса было страшно: могло выбить и проехаться по тебе. Но она, хоть и боялась, а всё это делала.

В конце 41-го года, в последних числах декабря у Нежельских родилась дочь. Аня уговорила Марию записать день рождение девочки январём 42-го.

— Ты её омолодишь на целый год, — убеждала она сестру. — А то из-за нескольких дней она всю жизнь будет считаться на год старше. Спросят: какого года рождения? Сорок первого! Месяц-то никто не спрашивает. А она, по сути, уже и не сорок первого…

Убедила. Уговорила Марию и Павла ещё в одном — назвать дочку Ларисой. Имя такое было в те годы вообще редким, а для сельского городка и вовсе экзотичным. Но Аня недавно прочитала книгу, где главную героиню звали красиво — Лариса. А называли, на её взгляд, ещё более красиво — Лора! Сначала Нежельские отказывались, но она и в этом их уговорила. Павел, правда, сомневался:

— Такое красивое имя… А вдруг девочка вырастет некрасивой?

Аня возмущалась:

— С чего бы ей быть некрасивой? Посмотрите на себя, на своих детей! Выдумали тоже!..

…Моя двоюродная сестра Лариса может быть и не писаная красавица, но была очень симпатичной девушкой: черноглазой, черноволосой, гордой — в мать. И стала очень интересной женщиной. Она давно уже живёт в Москве — её муж, офицер высокого ранга, много лет работал в генеральном штабе…

В январе 42-го года зарегистрировали рождение девочки Ларисы Нежельской. А в апреле, с четырёхмесячной Лорой на руках, Мария провожала Павла на фронт.

У Павла Нежельского, как и у всех работников железной дороги, была бронь, освобождающая его от фронта. Но он с этой бронью и года не сумел выжить. Молодой, чуть больше тридцати лет мужчина, сильный, здоровый, он просто стеснялся ходить по улице. Ему казалось — все смотрят на него с осуждением. А особенно, если встречал жён своих друзей-приятелей, которые почти все воевали, а некоторые уже были убиты.

Была ещё одна тайная причина для мук совести Павла. Младший его брат Степан, ещё в 41-м году, вскоре после отправки на фронт и первых боёв, сбежал из части, пробрался в Бутурлиновку и ночью явился к брату: помоги, спрячь! Рассказывал о своём страхе, об ужасах танковой атаки, о крови и смерти… Он прятался у Нежельских несколько дней в подвале. Но Мария боялась: скрывать дезертира было очень опасно! Павел тоже переживал, но иначе. Выдать брата ему и в голову не приходило, выход видел он в другом. Однажды собрал Степана в дорогу, вывел ночью из городка, сказал:

— Иди, Стёпа, на фронт. Воюй, смой позор с себя. Будет судьба — останешься жить, как человек. А предателем — всё равно жизни не будет.

Степан ушёл, но Павел о нём сведений не имел. И это тоже ложилось тяжестью на его душу: сам не воюет, да ещё и брат дезертир! Он добровольно пошёл в военкомат, отказался от брони. Как Мария плакала и ругала его: