Колдун 2 (СИ) - Вэрди Кай

— Не знаю… — честно ответил Мишка. — Петра нет уже вторую неделю, мужики сказали. А что, если с ним что-то случилось?

— А тебе-то что за печаль, тля? — отворачиваясь от парня и пытаясь уйти, зло проворчал бригадир.

— Нет, Михалыч, погоди! — хватая его за плечо, поморщился парень. — Он человек! А если с ним что-то случилось? Если ему помощь нужна? — сдвинув брови, повысил голос Мишка.

— Слушай, ты, тля! — резко развернувшись, Михалыч, сплюнув, добавил несколько непечатных эпитетов в Мишкин адрес. — Ты, твою мать, куды лезешь? Не твоего ума дело, щенок, куды Петька делся! Работаешь — вот и работай, тля, и нехрен лезть туда, куды тебя не просят, понял, сучонок, тля? — бригадир, злобно глянув исподлобья на ошалевшего от такой отповеди парня, сплюнул ему под ноги и, что-то раздраженно бормоча себе под нос, удалился.

— Ну ладно… Ты сам напросился, сволочь… — пробормотал себе под нос Мишка и бросился следом за бригадиром.

— Слышь, Михалыч… — догнав мужика, окликнул его парень. — У меня станок чегой-то барахлит. Глянь, а?

— Да чего ты ко мне прицепился, твою мать, тля, словно клещ непотребный, тля? — остановившись, вызверился бригадир. — Ремонтника вызови, тля!

— Да мне Петька его сам делал… А нынче его нету, — перекрыв дорогу бригадиру, почесал в затылке Мишка. — Может, ты глянешь, а? Того ремонтника пока сыщешь…

— Давно бы сам научился, тля… — вновь заворчал Михалыч, недовольно поворачивая к цеху. — Вот что вы за безрукие такие? Ага, Петька ему станок делал, тля… Ты кому другому расскажи, что он делал, тля… Твою же мать… Вот молодежь нынче пошла, тля… Тока брехать здоровы, недоделки, а как сделать чего самим, тля… Как безрукие, ей Богу, вашу душу наискосок, тля…

— Михалыч… — подхватывая бригадира под локоток, Мишка все-таки коснулся его руки. Но рассматривать информацию ему было некогда — очень уж хотелось поквитаться со злобным бригадиром.

— Что ты меня как девицу красную лапаешь, тля? — вырывая руку, психанул тот. — Чего еще удумал?

— Ты где так лоб-то испачкал? — нахмурился Мишка. — Ходишь, как черт, грязный. Смотреть совестно.

— Я, в отличие от некоторых, работаю, тля, — мрачно отозвался бригадир, вытирая грязным рукавом лоб.

— Да не там трешь, — поморщился Мишка. — Давай вытру.

— Да пошел ты, сучонок! — сплюнул бригадир и продолжил свой путь.

— Ну нет, так нет. Ходи как чучело, — проворчал парень и демонстративно отвернулся.

Пару минут шли молча. Михалыч подозрительно вглядывался в лица встречавшихся рабочих и все громче сопел. Наконец, не выдержал:

— Че, сильно запачкал, тля? Чего все скалятся, мать их кувырком через колено? — мрачно поинтересовался он.

— Да уж порядком, — хмыкнул Мишка. — Но тебе же нравится. Ходи.

Бригадир нервно потер лоб. Прошел еще пару шагов, матерясь, потер в другом месте.

— Все, что ль? — мрачно обернулся он к Мишке.

— Неа! Еще хуже размазал, — широко улыбнувшись, хмыкнул парень. — Ты теперь ваще не знаю, на кого похож!

— Тля! — снова выругался бригадир, натирая лоб рукавом. — Все?

— Да иди и посмотри! — психанул и Мишка. — Я тебе чего, зеркало? Предлагал вытереть — не надо. Так чего теперь от меня хочешь? Нравится пугалом ходить — ходи, весели народ!

Мишка прибавил шаг, намереваясь уйти от бригадира, но тот успел поймать его за руку.

— Ты чего тявкаешь, щенок, тля? — зашипел он. — Чего ты мне тута свой карахтер показывашь, тля? Мне твой карахтер до одного места, понял, тля? Вытирай давай, сученок! Только бы зубоскалить, тля…

Мишка, сохраняя каменное выражение лица, принялся тереть Михалычу чистый лоб, попутно внушая заботу об окружающих, жуткий стыд за матерные слова и чувство ответственности за вверенное ему производство и особенно рабочих. Заодно он внушил ему и чувство справедливости. Ну так, для комплекта. А то как-то нехорошо получается: сколько бы человек ни работал, а выработки нету ни у кого, окромя бригадира, который и к станку-то подходит на пару часов в день…

— Ну все… Чисто, — закончив со внушением, Мишка убрал руку ото лба Михалыча. — Ладно, Михалыч, пойду я… Работа простаивает.

— Дак у тебя ж станок сломан, тля, — нахмурился вмиг залившийся краской бригадир.

— Я Ваську ща попрошу, глянет, — обернулся на ходу Мишка. — Не беспокойся, Михалыч, разберемся!

— Разберутся они, тля… Тьфу! — сплюнул бригадир, снова мучительно краснея. — Да чтоб тебя! Эй, как там тебя… Парень! А ну погоди! Стой, кому говорят!

Мишка обернулся на торопившегося за ним Михалыча.

— Ну чего тебе? — вздохнул он, глядя на спешившего за ним бригадира.

— Чего, чего… — проворчал тот. — Пошли станок гляну, а то еще угробишь, тля. Да ладно станок, не хватало еще самому угробиться…

Мишка усмехнулся, глядя на мрачного как сыч, вспотевшего и бордового уже бригадира.

— Ну пойдем, коль не шутишь, — и неспеша пошагал к цеху.

Мишка едва дождался окончания рабочего дня. Рассмотрев еще днем воспоминания Михалыча, он узнал, что Петр пытался повеситься в душевой. К счастью, задержавшаяся из-за сына-оболтуса уборщица пришла на работу поздно и убиралась долго. Она-то и обнаружила мужчину. Ее крики услышал делавший обход сторож. Он вызвал неотложку и милицию, а уже те все руководство участка, в том числе и Михалыча.

Неделю бригадира в компании с профкомом и представителями от завода таскали в отделение: герой, участник войны пытался покончить с собой. Не работает партийная ячейка, не работает профком, не работает бригадир, коли допускаются подобные ЧП. Ему пришлось написать десятки объяснительных — начиная от участкового и заканчивая директором завода. Сказать, что Михалыча лихорадило — не сказать ничего. Он сильно догадывался, что в этом месяце ему не видать повышенной зарплаты и надбавки за выработку как своих ушей, сколько бы он ни приписал себе уворованной у бригады той самой выработки. И даже выпить (исключительно для лечения взведенных словно курок нервов, конечно же) было нельзя — можно было и такого удобного и уже ставшего привычным места лишиться… А вот это уже крайне нежелательно. Ну в самом деле: мало ли кому еще повеситься в голову взбредет, а виноват Михалыч? Шалите, товарищи…

К счастью, история не пошла дальше руководства. Уборщица, получившая сотрясение мозга и незначительные травмы, пока пыталась вынуть Петра из петли, также как и сам Петр находилась в больнице, сторожа быстренько перевели на другой участок, сам бригадир рта не раскрывал, опасаясь огласки, да и руководству огласка была не выгодна. Петр был нелюдим, потому его невыход на работу прошел практически незамеченным. Ну заболел человек… или запил… Проспится — выйдет, с кем не бывает? И только вышедший из отпуска мальчишка начал задавать вопросы. И чего ему этот Петька сдался?

Решив навестить мужчину в больнице, Мишка спешно доделывал свою норму. Но пока он бегал за Михалычем, а потом от Михалыча, внезапно проникшегося заботой о коллективе, времени прошло достаточно, и, чтобы не получить вычеты за невыполненный план, ему пришлось задержаться.

Вылетая из душевой, он едва не сбил с ног женщину, пришедшую убираться. На ее брови была приличная подживающая уже ссадина, а на левом глазу красовался желтеющий фингал. Уборщица громко ойкнула и покачнулась. Мишка подхватил ее, придерживая и не давая упасть от внезапно закружившейся головы. Стараясь удержаться на ногах, она вцепилась в его руку, и парня мгновенно охватило отчаяние, жуткая усталость от жизни, непереносимая боль, апатия и… страх. Едва коснувшись мыслей и воспоминаний женщины, Мишка понял, что это именно та уборщица, которая нашла повешенного Петра. Но сейчас его больше волновала сильная боль и душевное состояние женщины.

Забормотав что-то извиняющееся, он скользнул по ней внутренним взглядом. В глаза бросилась огромная, пульсирующая огненно-красным гематома на бедре. Кроме гематомы проблем со здоровьем у нее хватало, плюс еще недоедание и хроническая усталость — она работала на трех работах, пытаясь поднять шестнадцатилетнего сына-разгильдяя. Но сильнее всего парня обеспокоила трещина в бедренной кости и начавшееся уже воспаление надкостницы. Мишка явственно почувствовал, что воспаление будет только усиливаться, и в самом лучшем случае женщина очень скоро станет беспомощным инвалидом, в худшем — у нее разовьется гангрена и она умрет.