Человечность - Михаил Павлович Маношкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«…танцевали, Григорий Иванович был чуть-чуть навеселе. Потом гуляли по улицам, ходили на Москву-реку…»
Женьке Крылову было немного грустно, когда он кончил читать.
* * *
Ритм учебы убыстрялся изо дня в день, будто нечто незримое вплотную приблизилось к добровольцам и нагнетало внутреннее напряженинце июня появился инструктор-самбист, мускулистый мужчина лет тридцати. Он наглядно показал, что такое самбо, и вскоре лесные лужайки превратились в веселую арену, заполненную сопящими от напряжения начинающими самбистами.
Для Женьки Крылова приоткрылся еще один уголок бытия. Самые простые вещи, оказывается, были совсем не просты. Если бы до армии ему сказали, что и ходить надо уметь, он посмеялся бы над такой нелепостью. Но ходить действительно надо уметь — в строю, на марше, по азимуту; ходить против ветра, по склонам оврагов, поднимаясь в гору, спускаясь вниз; ходить вопреки усталости, жажде, непогоде, ходить бесшумно, оставляя меньше следов…
Инструктор-самбист ушел так же незаметно, как пришел, но он щедро поделился своим опытом с Женькой Крыловым и даже похвалил его за сообразительность и ловкость. Обогащенный новыми знаниями, Женька по-иному взглянул на себя: он был все тот же и будто уже другой. А за инструктором он ощутил сложную систему армейских взаимосвязей, в результате которых третий взвод — и батальон в целом — овладел приемами самбо и сделал шаг к финишу, пока еще скрытому за горизонтом.
* * *
С Сашей Лагиным Женька теперь виделся ежедневно.
Они выходили за линию палаток.
— Что нового, дипломат?
— Мать собирается приехать. А к тебе?
— Тоже. Вместе, наверное, приедут.
Они помолчали. По воскресеньям начали появляться родственники. Возможная встреча с матерью радовала и немного тревожила Женьку.
— А аттестат мне выписали..
— Все равно переучиваться… потом.
— Пятериков подался в интендантское училище — глядишь, и встретится где в командирском.
— Построение. Пошли.
У палаток покрикивал Боровичок.
* * *
Во время ужина к третьему взводу подошел Геннадий Писецкий, как всегда, аккуратный и подтянутый. Он был приветлив, но чересчур вежлив. Это заметно отдалило его от Женьки, и нетрудно было понять почему. Женька не хотел бы придавать особое значение четырем треугольничкам на гимнастерке у Писецкого, но дело было именно в них: Геннадий возвратился в роту не рядовым, а помощником политрука, и теперь по служебной лестнице он сравнялся со старшиной Вышегором, в петлицах у которого тоже было по четыре треугольника.
Геннадий пожал Женьке руку, спросил, как дела. «Помаленьку», — улыбнулся Женька, почувствовав какую-то неловкость, и Геннадий тоже почувствовал. Встретили его тепло, но сдержанно: все-таки теперь он не только их товарищ — он мог приказывать им.
Для Женьки Крылова было еще в новинку, что вот так, в обычный день, от него уходил товарищ и возвращался назад уже другим человеком, рангом выше, хотя он тоже из Покровки, тоже учился в десятом классе, а недавно вместе со всеми ел из кастрюли пшенную кашу. И он уже не Геннадий, а помощник политрука, у него портупея и полевая сумка через плечо, он имеет право ходить вне строя, он больше не подчинен Курочкину и Боровичку…
Женька понимал, что выбор Добрынина правилен и что Писецкий будет превосходным помощником политрука, и все-таки завидовал Писецкому, хотя ничего не имел против него: Геннадий — хороший парень, с ним было легко и приятно жить. Женька не догадывался, что эта зависть тоже была связана с детством, полным грез о вечном обновлении, о головокружительных успехах и подвигах. Предложи Женьке должность помполита — и он засомневался бы в правильности такого выбора, потому что внутренне не был готов к нему. А Геннадий Писецкий был готов. Бывший учитель Добрынин не случайно остановил на нем свой выбор: у Геннадия внутренняя дисциплина сочеталась с уравновешенностью характера и аккуратной исполнительностью.
Но хотя в Женькиной зависти еще и отражались наивные представления о жизни, он уже убеждался, что жизнь — не проста, что все в ней — в движении, а радости и горести, встречи и расставания по-своему уравновешивались.
* * *
Начались прыжки с парашютом.
Что они будут — об этом знали, когда еще шли в горком комсомола. Мысль о них не покидала добровольцев, но до поры до времени прыжки представлялись им как нечто отдаленное, заключительное, потому что именно с прыжков начнется их десантная биография. А до той поры им надлежало овладеть навыками пехоты: ведь десантники — те же пехотинцы, только падающие под куполами парашютов с неба…
Женька Крылов не раз пытался представить себе, как он поднимается ввысь. «Дуглас» взревет, побежит по аэродрому, оторвется от земли, нырнет в облака. Потом прозвучит сигнал, Женька взглянет в люк и оцепенеет от страха, но именно страх надо будет побороть в себе. Хватит ли у него на это сил?
А путь к страшному люку был не так прост. Неведомо для себя добровольцы исподволь готовились к трудному испытанию. Подготовка началась уже мартовским вечером, когда Женька шел к военкомату, неумело преодолевая себя. И позже, шагая в строю новобранцев, он тоже готовился к прыжкам. Утренние подъемы, тактические занятия в поле, путь в столовую и многое другое — все это было дорогой в небо, дорогой к самолетному люку. В добровольцах постепенно накапливался тот запас мужества, которое должно было пересилить страх перед воздушным колодцем, перед падением навстречу беспощадно-жесткой земле.
А еще была кропотливая работа с парашютом. Они изучали технику прыжка, учились укладывать парашюты, испытывали силу удара, с которым приземляется парашютист. И кроме того, были беседы на политзанятиях, в палатке и просто так, накоротке.
Армейская педагогика учитывала все эти факторы, и где-то в штабах, о которых Женька Крылов имел смутное представление, уже безошибочно оценили степень его личной подготовленности к прыжкам с парашютом.
И вот наступил этот необычный день. Взводные колонны потянулись в поле, над которым блестели светло-голубые тела аэростатов.
Женька Крылов шагал в ряду притихших товарищей, вдыхая густой аромат созревших трав.
В поле Курочкин остановил строй, повернул к себе. Взводный заметно волновался, а добровольцы с привычным доверием к нему ждали, что он скажет.
— Третий взвод, могем?
Наверное, в ту минуту ничто не прозвучало бы так уместно, как этот забавный вопрос, от которого предстоящее десантникам испытание превращалось в одну из повседневных трудностей.
— Могем, товарищ младший лейтенант!
В полукилометре от них — еще аэростат. Там первый взвод и
