Восстание в крепости - Гылман Илькин

Варламов сидел за столом и вытирал платком потную шею.

Увидев вошедшего, он откинулся на спинку стула и уперся руками в край стола. На лице у него появилась искусственная улыбка.

— А-а, Сырожкин! Что скажешь нового?

Поручик прищурился. Его длинные ноги высунулись из-под стола, почти касаясь сапог солдата.

Сырожкин попятился. Интонация голоса поручика сбила его с толку, и он не сразу нашелся, что ответить.

Переминаясь с ноги на ногу, Сырожкин напряженно думал, соображал, прикидывал, как начать разговор.

— Ну, что молчишь? Или есть новые сведения? Смелее! — Варламов внимательно изучал заросшее щетиной лицо солдата. — Не беспокойся, мы по достоинству оценим твое усердие. Итак, что ты хочешь еще рассказать?

Сырожкин понял: поручик ждет от него новые имена.

— Пока ничего нет, ваше благородие.

— Словом, ты утверждаешь, что заметил, как Дружин прятал книжку за голенище. И все?

Варламов тронул пальцами тоненькие усики и хитро прищурился.

— Так точно, ваше благородие.

— А может быть, ты слышал чье-нибудь приказание, чтобы он спрятал ее в сапог? Конечно, я понимаю, сам ты не бываешь на собраниях, где отдаются такие приказания. В этом я уверен… Ну, Сырожкин, что скажешь?

— Я ничего не слышал, ваше благородие.

— Одно словечко, одно-единственное слово. Вспомни! Может быть, когда они шептались, или просто так вырвалось у кого-нибудь словцо…

Сырожкин покачал головой.

— Нет, ваше благородие, я не слышал.

Варламов вытащил из-под стола ноги, встал, прошелся по комнате и замер у окна, искоса поглядывая на солдата.

— Хорошо, — сказал он наконец. — Учти, ради тебя мы не тронули Погребнюка.

— Что? — удивленно вскинул голову Сырожкин.

— Да, да, не тронули. Именно ради тебя.

— Это почему же? — пробормотал Сырожкин, не понимая, куда поручик клонит.

Варламов подошел к столу.

— Простак! Арестуй я его, подозрение сразу пало бы на тебя. Ведь по рассказам твоих товарищей, вы только двое выходили из казармы перед обыском. Спасая тебя, мы не тронули Погребнюка. Да, да, его нельзя арестовывать Хотя… — Варламов опять хитро посмотрел на Сырожкина. — Кто знает, может быть, он хотел спрятать брошюру куда-нибудь в другое место, да не удалось? А? Как ты думаешь? Сам Дружин не стал из осторожности этого делать, поручил ему. Словом, ты видишь, у нас есть все основания для ареста Погребнюка, но мы его не трогаем! Исключительно ради тебя. Нет, нет, мы сделаем так, чтобы тебя никто не мог заподозрить. Будь в этом уверен и спокойно работай. — Варламов сунул руку в карман, вынул новенькую рублевку и протянул солдату: — Возьми пока, на мелкие расходы…

Сырожкин взял деньги.

Вот уже несколько дней солдаты батальона — члены РСДРП, по указанию Бондарчука, избегали разговаривать и общаться друг с другом. Ищейки Варламова вовсю развили деятельность, установив неотступную слежку за наиболее "неблагонадежными".

Известие о том, что у одного из солдат седьмой роты нашли запрещенную литературу, взбудоражило весь батальон. Дружин не выдал никого из товарищей. Он стойко переносил побои и оскорбления, которым его подвергали в карцере. "Я ничего не знаю!" — было на все его единственным ответом.

До сих пор оставалось тайной, кто выдал Дружина. Подозревали Погребнюка, так как многие видели, что в ту злосчастную ночь он куда-то отлучался из казармы, накинув на плечи шинель. "Наверно, ходил доносить!" — говорили солдаты.

Сначала Погребнюк недоумевал, почему солдаты, с которыми он прежде был дружен, сторонятся и избегают его. Но потом, перебирая в памяти события той ночи, он догадался, что товарищи подозревают его в предательстве, связывая с этим его кратковременную отлучку из казармы.

Погребнюк потерял покой, перестал спать по ночам. Он искал человека, которому мог бы излить душу и заверить, что он ни в чем не виноват.

Настороженность и холодность товарищей приводили его в отчаяние. Неужели он не найдет человека, который выслушает его? Почему никто не хочет поговорить с ним хотя бы пять минут, чтобы установить истину? Неужели слово "предатель" навсегда станет его вторым именем? Почему Бондарчук, которого он уважал больше всех и считал самым толковым парнем в батальоне, тоже поверил этой клевете и сторонится его? Погребнюк неоднократно пытался подойти к нему, объясниться, но тот всякий раз под каким-нибудь предлогом спешил от него уйти.

"Они думают, я предатель! — терзался солдат. — Получается, я продал своего товарища тем, кого я так ненавижу? Если от меня отворачиваются даже близкие друзья, с кем же мне разговаривать, кому открыть душу? Уж не поручику ли Варламову?"

Шли дни, ненависть к Погребнюку стала в казармах всеобщей. От него отвернулись даже солдаты других рот. При виде его они хмурились и презрительно сплевывали на землю.

Для ведения следствия по делу Дружина из Тифлиса прибыл военный следователь. По батальону ходили различные слухи. Тайком, а иногда в открытую поговаривали, будто Дружина ежедневно истязают в карцере; добиваясь признания, что он не один занимался распространением запрещенной литературы среди солдат батальона.

Слухи эти доходили и до Погребнюка. Тот еще больше мучился, страдал, не зная, куда деться от солдатских глаз, сверкавших ненавистью и гневом.

Наконец, когда ему стало уже совсем невмоготу, Погребнюк решил во что бы то ни стало поговорить с Бондарчуком и принялся упорно искать случай остаться с ним наедине, чтобы рассказать о своих переживаниях, переубедить, доказать несправедливость презрительного отношения к нему товарищей, с которыми он живет под одной крышей и ест из одного котла.

Легко сказать: остаться наедине! В условиях батальонной жизни после всего случившегося это оказалось невозможным.

Однажды утром Погребнюк решительно сказал себе:

"Сегодня!"

На плацу он ни на минуту не выпускал Бондарчука из поля зрения. Но едва учения кончились и солдаты пошли на обед, Виктор куда-то исчез.

Погребнюк начал его искать, кинулся туда-сюда, но тот словно сквозь землю провалился. Рассспрашивать товарищей он не осмеливался. "Подумают еще, что выслеживаю".

А в это время Бондарчук, не подозревая, что его ищут, сидел на деревянном токарном станке в чулане мастерской Усуба и ждал Бахрама. О встрече было условлено заранее через портного.

Бахрам запаздывал.

Посланный на разведку Фарман, вернувшись, сообщил, что кузнец уже более получаса как ушел из кухни.

Отправив сына с подручным Хамдией на базар, уста Усуб вошел в каморку к Бондарчуку и тихо сказал:

— Не беспокойся, сейчас придет. Наш Бахрам человек аккуратный. Он хоть и молодой, а свое дело знает. Не волнуйся, Бахрам осторожен, как горный тур. Его врасплох не застанешь. Он за три версты чует опасность. Не тревожься… Уверен, с ним ничего не стряслось. Что бы ни было, он сейчас явится.

Уста Усуб вышел из чулана в мастерскую, чтобы посмотреть, не идет ли Бахрам.

Он глянул сначала в одну сторону, туда, где улица взбегала вверх на бугор, затем в другую, где тянулись ряды лавок медников и бакалейщиков. Его внимание привлекла одинокая фигура солдата, бредущего по правой стороне. Солдат останавливался перед каждой лавочкой и, вытягивая длинную шею, заглядывал через порог внутрь. Видно, он или хотел что-то купить, или кого-то искал.

Уста Усуб насторожился. Он снова прошел к Бондарчуку и рассказал о солдате.

"Может, за мной кто увязался, когда я шел из крепости, а теперь потерял след и шарит по всем лавкам?" — подумал Виктор.

— Станьте у входа в мастерскую, — попросил он портного. — займитесь чем-нибудь для виду. Когда солдат подойдет, заговорите с ним. Я из-за занавески посмотрю, кто это. Так мы его обхитрим.

Уста Усуб взял большой утюг, который грелся на железной подставке, и, выйдя за порог, начал им размахивать.

Солдат, продолжая заглядывать в двери лавок, приблизился к портняжкой мастерской. Уста Усуб как ни в чем на бывало размахивал утюгом, мурлыча что-то себе под нос. Он сделал вид, будто не замечает солдата. Тот, заглянув в мастерскую и увидев, что там никого нет, хотел двинуться дальше. Но портной преградил ему дорогу.

— Почему не зайдешь, солдат? Может быть, что надо сшить, залатать? Для вас делаю по дешевке! Входите! Или… — Уста Усуб понизил голос: — Или есть что-нибудь продать? Что ж, давайте посмотрим. Не стесняйтесь.

Солдат махнул рукой.

— Ничего у меня нет… — И, не став слушать портного, пошел дальше, вертя головой во все стороны.

— Погребнюк… — прошептал Виктор, наблюдавший эту сцену через дыру в закопченной занавеске.